Тут Федот прервался и стал креститься, раз за разом. И постепенно гипнотическое действо рассказа начало таять.

— Эй, Федот, ты давай бросай эти старые поповские штучки, — выдохнул кто-то из рабочих. — И ты нам не про Ивана этого, а про Жуть… про Жуть верхнеустьевскую рассказать обещал.

— А что Жуть? — пожал плечами Федот. — Жуть она Жуть и есть… Я сперва про Ивана доскажу, а там и сами поймете, что к чему. Что правда есть, а что люди брешут… Так вот, подались стрельцы в эти края, лес срубили, деревню построили, жить стали, как отцы им завещали. Но только не забыл царь об обидчиках своих. Не мог он их клинком достать, решил колдовством извести. И подослал он к ним купчишку одного подлого. Тот-то делал вид, что все больше шкурами интересуется. На шкуры ружья, чай, муку да товары разные менял. И так втерся в доверие к стрельцам беглым, что они его чуть ли не за своего считали. К столу своему сажали, брагой потчевали. Да что говорить, Иван Кулак хотел даже женить его на дочери одного из своих стрельцов, дом ему отстроить, чтобы он не наездами, а постоянно в деревне жил, чтобы лавку открыл. Но купчишка тот верен царю был. Он как-то Ивану какой-то отравы в питье и подмешал. Ну, атаман как выпил, ему сразу плохо. Купчишку верные друзья Кулака схватили, да на дыбу. Тут они всю правду и узнали. Смертельное варево купец-предатель стрельцу подсунул. Только не рассчитал он. С детства к ядам привычный, выжил Иван. Но болел долго. Года два или три пластом лежал, не ел ничего. А потом в одно утро глядь, и нет его…

Тут Федот вновь сделал многозначительную паузу. Однако в этот раз никто не решился нарушить наступившей тишины. Лишь где-то далеко-далеко неожиданно закуковала кукушка. Ее голос словно вывел Федота из полудремотного состояния. Он аккуратно пригладил бородку и, вновь вытянув ладони к огню костра, продолжал.

— Ушел тогда из села Иван Кулак. Как ушел, никто не видел. Куда, зачем — никому не ведомо. Поговаривали, что к чертям в ад ходил он. Другие болтали, что к маньчжурским колдунам он подался. Только те и другие брешут…

— Уж точно, ада-то нет, — усмехнулся кто-то из рабочих бригады.

— Дело не в этом. Может для вас, новой власти, его и нет, а в те времена был он точно… — отмахнулся Федот. — Только вот не смог бы он так быстро в ад смотаться и назад вернуться. Ведь его всего три дня не было. А нашли его через три дня в лесу, у самого истока верхнеустьевского. Лежал он посреди поляны на округлом камне, в руках сабелька вострая. Как к нему подошли, встал он. Роста огромного, тощий, одни кожа и кости, волосы ниже пояса развеваются, глаза, как у волка, красным огнем горят. Так вот встал он, пошел на своих сотоварищей, рубил их налево и направо. Много славных людей тогда ни за что полегло под его клинком… И решили люди, что он, чтоб остаться жить, проклятие на себя принял вечное, подчинился царской воле, пообещал всех своих же сподвижников известь. И с тех пор стал он каждый вечер пробираться в ту деревню. Неслышно в дом войдет, а утром люди заглянут: все в крови, кругом куски мяса разбросаны, и на многих из них следы зубов человечьих… А как погибло больше половины из беглецов от гнева царского, так остальные назад повернули. Сами царским холопам на милость сдались, не дожидаясь, пока Иван Кулак по их души явится. Ну, царь так кого помиловал, кого нет, только Иван-то один остался. И с тех пор говорят, ходит он проклятый по этим лесам, ищет тех, кому сбежать удалось. И ходить еще долго будет, пока не найдет всех своих соратников прежних или потомков их и не порешит, как того проклятие требует. — И вновь Федот замолчал.

— Вот тебе и Жуть! — фыркнул кто-то из молодых.

— Да, страшные сказки тут у вас на ночь рассказывают, — протянул старший геолог. Поднявшись со складного походного стульчика, он потянулся. Еще раз оглядел собравшуюся компанию. — Вот, что я скажу вам, братцы, чем всякую жуть слушать, шли бы лучше спать. Завтра день нелегким будет. Шурфы копать на холме станем. Пробы грунта брать. Так что, пока товарищ Федосеев вас не разогнал, шли бы вы спать.

— Зря вы так про рассказ Федота, — возразил, поднимаясь на ноги, Василий. — Я тоже в мертвецов бродячих не верю, однако насмотрелся всякого.

— И от кого мы это слышим! Вот типичный образчик нынешнего новоиспеченного комсомольца, — встрял комсорг Илья. Василия он недолюбливал с первого дня знакомства. То ли ему не нравилось, что Василий внешностью и статью мог дать ему сто очков вперед, то ли коробило его от того, что тот находился на особом положении. Сам ничего не делал, рабочим не помогал. Бродил с утра до вечера по сопкам с винтовкой наперевес. Единственная польза от него была, что подстрелит иногда пару-тройку зайцев — приятное дополнение к скудному пайку… — Гнать тебя взашей надо.

— Не ты в комсомол принимал, не тебе и гнать, — огрызнулся Василий. — А то, что в любой сказке сокрыта доля истины, даже дети малые знают.

— Мы не сказками занимаемся, а новую жизнь строим. И пока ты приписан к нашей первичной ячейке.

— Да пошел ты… — вздыбился Василий.

— Тише вы, тише, расшумелись, — выступил из темноты начальник геологической партии Михаил Геннадьевич Титов — человек пусть ничего и не смысливший в горном деле, но настоящий большевик еще с дореволюционным стажем. В расстегнутом кителе, небрежно наброшенном на плечи, высоких хромовых сапогах и галифе, он выглядел настоящим командармом, только оторвавшимся от карты, над которой всю ночь планировал предстоящее сражение. Не хватало только красного карандаша. — Вы бы, чем за всякую дурь тут глотки рвать, из-за баб подрались, что ли.

— Так ведь у нас тут баб нет, — хихикнул кто-то из рабочих.

— Оно и правильно, — согласился Михаил Геннадьевич. — А посему и бодаться незачем. Пусть каждый занимается тем, чем заниматься ему партия поручила. Тебе, Илья, нужно рабочим помогать, а у Василия своя работа. И поверь, не проще той, что тебе досталась.

— Мне кажется, что бродить по лесам… — начал Илья, поправляя железную дужку очков. Он всегда так делал, когда сильно волновался. И еще, волнуясь, он всегда краснел, лицо его становилось под цвет волос и веснушки созвездиями оспин проступали на лице. Но только сейчас, в свете костра этого заметно не было, хотя Василий был уверен, что Илья красный, как рак.

— Если кажется, то крестись, вон как Федот наш. Два слова, три крестных знамения… А как будущему строителю мировой Коммуны тебе не казаться должно… Ты точно должен знать…

— Так ведь я о том и говорю! — вновь встрепенулся Илья.

— А, пустое, — как от назойливой мухи, отмахнулся Титов от комсорга. — Пойдем-ка, Василий, тут разговор есть. Гонец из райцентра прибыл.

И положив руку на плечо Василию, он повел его в сторону штабной палатки.

Илья, переполненный обидой, рухнул на свое место.

— Так ты, Федот, продолжай, — попросил кто-то из рабочих. — Ты про Жуть-то, Жуть саму расскажи.

— Так я уже все и рассказал… Только вот говорят, что Иван этот, который по земле уж четыреста лет с гаком блуждает, без души вовсе, и не любит он, когда границы его владений чужаки нарушают… — вкрадчивый голос Федота затихал по мере того, как Титов с Василием подходили к краю лагеря. У командной палатки он и вовсе превратился в невнятное бормотание.

А за палаткой, за палаткой и в самом деле ждал посыльный, на коне в форме, все как положено. «Интересно, что такого важного могло случиться?» — подумал Василий. Да, видно что-то и в самом деле случилось. Что-то очень важное, раз в такую даль человека погнали.

— Вы будете Василий Архипович Кузьмин? — звонким голосом спросил посыльный. Василий не видел лица всадника, но ему почему-то показалось, что тот совсем молодой, чуть ли не мальчишка.

— Да он, он, — заверил Титов.

— Я, — кивнул Василий.

Только тогда всадник нагнулся и притянул Василию планшет, клочок бумаги и карандаш.

— Напишите ваш код.

— Посветить бы чем.

Посыльный, так и не слезая с седла, вновь наклонился и протянул Василию электрический фонарик, а потом повернулся к Титову.