Слишком поздно я понял, что в том не было нужды, ибо проклятие Неффалима пало на меня. Разве не остерегают нас легенды принимать пищу в обители мертвых и колдунов?

Зараза с Кереметовых болот растет во мне. Тело мое исходит зловонным потом, а внутри копошатся незримо скользкие черви. Жизнь моя более не принадлежит мне всецело: порой я не помню, где был и что делал… И откуда этот странный привкус во рту?

В ночных кошмарах дух мой витает над трясиной. Я знаю тех, кто спит под гнилыми крестами — сны их темны и вязки, как болотная жижа. Я вижу истинный облик тех, кто ходит в черном и не оставляет следов на земле. Мне дано было проснуться с криком ужаса на устах, узрев То, Что испускает фосфорическое сияние в оскверненном храме.

Мне нет больше места на земле людей. Я должен покончить с собой — но увы, слишком трудно решиться — или отправиться вновь в край проклятых болот, дабы стать частью тайных сил, что властвуют там безраздельно.

январь 2002

С тяжелым сердцем берусь я за перо, дабы описать историю моего бедного брата Говарда. Ранее я полагал, что для всех будет лучше похоронить ее в песках времени, однако неожиданно открывшиеся новые факты и обстоятельства заставили меня по-другому взглянуть на вещи и побудили доверить бумаге все, что мне известно, а выводы делайте сами.

Итак, я, Филипп, и мой брат Говард — где бы он ни был сейчас — принадлежим к древнему роду Карверов, обосновавшемуся в окрестностях Аркхэма более трехсот лет назад. Первым здесь появился Роберт Карвер, ученый-естествоиспытатель, бежавший из Салема в 1692 году. С тех пор миновало двенадцать поколений, и ныне я остался один…

Наши с Говардом родители умерли рано, и на меня во многом легла забота о младшем брате, который всегда был слегка не от мира сего. Оба мы закончили Мискатоникский университет, после чего я уехал в Бостон, где занялся бизнесом, а Говард стал одним из самых молодых профессоров университета на кафедре ядерной физики. Несмотря на то, что наши жизненные пути разошлись, мы виделись довольно достаточно часто — в конце концов, здесь всего час езды на машине.

Должен сказать, что хотя по роду деятельности я далек от передовой науки, однако по мере возможности слежу за ее достижениями, и порой листаю "Scientific American", так что могу, не ударив в грязь лицом, отразить в своем повествовании и научный аспект всей этой трагической истории.

Мой брат Говард работал над получением кварк-глюонной плазмы. Не берясь судить подробно об сем предмете, сошлюсь лишь на общее мнение специалистов, согласно которому в современной физике проблема эта является одной из самых актуальных. По мнению одних ученых, изучение этой плазмы позволит нам приблизиться к пониманию того, что творилось во Вселенной у самого Начала Времен, по мнению других — позволит также раскрыть загадку "черных дыр". Однако дело это непростое, и требует гигантских ускорителей, миллионных вложений и кропотливого труда исследователей.

Здесь Говард в известной степени пошел против общепринятого мнения, полагая, что получить кварк-глюонную плазму можно гораздо проще и дешевле. У него была своя теория, призванная непротиворечивым образом объединить квантовую механику с относительностью пространства-времени. Однако было также и достаточно благоразумия, чтобы не настаивать на ней без необходимых доказательств. В этом смысле большие надежды он возлагал на решающий эксперимент.

Руководство Мискатоника после продолжительных дискуссий — ведь официальная поддержка шарлатанства могла ударить по репутации ученых мужей, а успех, напротив, составить университету славу — выделило моему брату под лабораторию одну из развалюх подальше от Главного здания и разрешило работы вне утвержденного плана, за свой счет. К счастью, Говард был готов к подобному развитию событий, скопив некоторую сумму на грантах. Да и я оказал ему скромную финансовую помощь.

В день эксперимента из-за срочных дел в Бостоне я был лишен возможности присутствовать на сем торжественном событии, обернувшемся трагедией, так что о происшедшем знаю лишь со слов очевидцев. Впрочем, я все равно не смог бы ничего изменить.

Эксперимент планировался днем, однако в последний момент возникли какие-то неполадки с аппаратурой, устранение которых затянулось до вечера.

Говорят, что запуск ускорителя сопровождался необычными оптическими эффектами. Возникло радужное сияние, для которого даже кирпичные стены лаборатории не составляли преграды — оно охватило все здание и озарило студенческий городок. Некоторые очевидцы из числа студентов, вероятно, испытали тогда своего рода коллективную галлюцинацию, описывая впоследствии чудовищный призрак, парящий в радуге, распростерший крылья и щупальца. Впрочем, зная образ жизни нынешней молодежи, ее свидетельствам вряд ли можно доверять.

Собственно, все это продолжалось не более минуты — в лаборатории раздался взрыв, от которого вылетели стекла и частично обрушилось само здание. К счастью, никто серьезно не пострадал, по крайней мере на первый взгляд — мой брат тогда отделался ушибами, царапинами и легким сотрясением мозга. В местной больнице ему тут же оказали необходимую помощь.

Однако проект был погублен. Когда Говард вышел на Ученый совет за разрешением на возобновление своих исследований (с учетом прежних ошибок) то получил категорический отказ. Более того, ему мягко намекнули, что как ни жалко будет университету расстаться с молодым и талантливым сотрудником, такая возможность отнюдь не исключена.

Говард, казалось, смирился с поражением, которое он рассматривал как временное, всерьез занялся преподаванием, а на досуге развивал свою теорию на бумаге — этого ему никто не мог запретить! В тот период его стали часто мучить головные боли — по собственному выражению брата, как будто что-то ломилось к нему в голову. Медицинское обследование ничего не выявило, и мы списали все на последствия травмы и стресс.

Через месяц головные боли прошли, уступив место странной сонливости. Достаточно сказать, что однажды Говард заснул прямо в аудитории, к вящему удовольствию своих нерадивых учеников. Этот болезненный сон сменялся у брата каким-то лихорадочным возбуждением. Порой, разговаривая с ним, я видел, что мысленно он где-то далеко отсюда, и с ним происходит нечто, о чем он хочет, но боится рассказать.

В конце концов, мне все же удалось вызвать брата на откровенность, и результат превзошел все ожидания…

Оказывается, в своих снах Говард становился другим человеком — более того, человеком иного мира, в чем-то похожего, а в чем-то и непохожего на наш. Его потусторонним двойником был некто Ктан бен Катаранх, странствующий мудрец из страны Фагд. И хотя после пробуждения в памяти моего несчастного брата удерживались лишь крохи иного, их было достаточно для увлекательных рассказов на много часов.

Мир снов Говарда представлял собой пестрое сообщество государств, расположившихся по берегам теплого моря, разделяющего два больших континента, наподобие Средиземного, а также на его островах и архипелагах. О том, что творилось за пределами этого оазиса цивилизации, представления у местных жителей были довольно смутные. По уровню развития они, похоже, находились где-то между античностью и средневековьем.

В том мире были свои ученые и философы, поэты и художники, маги и воины, купцы и правители, крестьяне и ремесленники. История его насчитывала не одну тысячу лет и была записана в свитках из кожи ящерицы.

Там порой мирно уживались, а порой враждовали между собой люди и нелюди всевозможных рас, в существование которых трудно было поверить.

Фантазия обитателей мира грез наплодила сонмище богов, которым посвящались величественные храмы и причудливые ритуалы. Где-то почитали священных животных (например, кошек), и те во множестве бродили по улицам.

В диких местах еще обитали первобытные чудовища, наводящие ужас, — в дремучих лесах и пещерах водились косматые зверолюди, на горных вершинах гнездились гигантские хищные птицы… А кое-где в городских клоаках и трущобах скрывались собакоголовые упыри, выходящие лишь по ночам для нечестивой трапезы.