2

— Господи, Гэвин, ты в порядке? — Сойер хватает меня за руку для поддержки. — Может, тебе стоит сесть?

Что мне и стоит, так это найти какую-нибудь норку и забуриться в нее на следующие триста лет, но остается только второй вариант — сесть, поэтому я киваю. Сойер практически роняет меня на пол, я тут же прижимаюсь спиной к прохладной поверхности стиральной машины и закрываю глаза.

Когда не вижу кружения комнаты, не так уж и хреново.

— Не надо было столько пить, — ругает Сойер, но в голосе все равно слышится беспокойство, которое даже мое пьяное тельце замечает.

Одежду из моих рук забирает или Сойер или какая-то небесная сила, не знаю. Слышно непонятное копошение, звук открывшейся дверцы стиральной машинки и свист крышки, которую открутили от бутылки со специальным гелем.

Машинка оживленно гудит и начинает набирать воду.

Сойер стирает мои вещи.

Я открываю один глаз и наклоняю голову назад. Мой полуголый темноволосый мускулистый личный бог как раз заливает моющее средство в отсек машинки, а поняв, что я пришел в себя, на секунду бросает на меня взгляд. Я успеваю мельком заметить выражение его прекрасных карих глаз и еще одну улыбку, прежде чем он убирает гель на место и опускается на пол рядом со мной.

Технически это третий раз, когда я вижу Сойера за сегодняшний вечер, с момента как отключился на некоторое время. Но это первая близкая встреча с бугром в его штанах. Матерь божья, с такого расстояния комплектация кажется еще роскошнее. Думайте, что хотите, но упрекнуть меня в ужасном вкусе среди членов нельзя.

Вода прекращает набираться и начинает вращаться барабан. Вибрация отдает в спину. Я прижимаюсь плотнее, ощущения приятные, но Сойер, похоже, со мной не согласен. Прислонив голову к металлической стенке, он так удрученно и подавленно вздыхает, что мне становится его жалко.

— Зачем ты напился?

Понятия не имею, как на такое отвечать, поэтому молчу дальше. Пару минут назад я и мечтать не смел, что Сойер знает мое имя, и его волнение за мое нетрезвое состояние немного сбивает с толку.

— Не стоило так долго тянуть резину, — продолжает он. — Если бы мне хватило смелости, все было бы иначе.

Сойер, видимо, тоже пьяный. Я совсем не догоняю, о чем он говорит. А если это правда, то есть надежда, что завтра он ничего не вспомнит. Черт возьми, надеюсь, я ничего не вспомню. Какое разочарование для такого многообещающего отсоса века!

— Эм, мне очень неудобно за твою куртку, — отвечаю я, ведь это единственное рациональное объяснение его волнениям о моем пьяном тельце. — Не хотелось на нее блевать. Да я вообще-то и не собирался.

— Думаешь, меня волнует какая-то куртка?

— Эм. Да? — Открываю оба глаза, в надежде разобраться, к чему вообще Сойер клонит.

Судя по интонации, куртка его мало волновала, но тогда я не знаю, что думать: во всей заботе о моем ясном уме смысла не вижу. Сойер сидит с таким глубоко несчастным выражением на лице, что мне и самому, глядя на него, становится грустно. Хочется взять его за руку и пристроиться под ней, надеясь прогнать боль своим прикосновением.

Я придвигаю ладонь чуть ближе, наши мизинцы соприкасаются.

— А почему еще тебя волнует, что я напился? — спрашиваю у замолчавшего Сойера.

Он разочаровано выдыхает через нос.

— Потому, эм, что… ладно.

Я рассматриваю его лицо в поисках намека хоть на что-нибудь, но не замечаю ничего, кроме отвлекающих острых скул. Выяснить, что не так самостоятельно не выходит, пусть объясняется яснее:

— Необязательно рассказывать все свои секреты, но если ты хочешь, чтобы я понял, говори прямо. Мой пьяный мозг отказывается воспринимать намеки.

Очень волнительное мероприятие между прочим, сидеть вот так рядом со своей любовью и касаться его руки, уж промолчу о моем нервном состоянии. Я пытаюсь сглотнуть и запоздало понимаю, что это не лучшая идея — во рту привкус самого грязного барного пола в счастливый час.

Если еще жива вероятность таки взять сегодня член в рот, проблему нужно устранить.

Я кривлюсь и весьма грациозно отползаю в сторону, перекатываюсь на колени и ползу ориентировочно в направлении раковины, замеченной ранее. Она встроена в столешницу, которую, наверное, используют для сложенных вещей или жертвоприношения богам отбеливающего средства, чтобы белое никогда не желтело. А это очень хорошо: мне нужна надежная опора, чтобы поднять свою тушку на ноги, но с другой стороны не очень — край столешницы закруглен, даже не за что ухватиться. Я, как придурок, ползаю вокруг с одной рукой, задранной над головой, и пытаюсь нащупать хоть какую-то опору. Но нет, просто невыполнимая задача. Я ведь только хочу рот сполоснуть, а не на олимпийское золото претендую. Разве многого прошу?

В итоге я опускаю руку, похрен, проще найти ближайший туалет, но вдруг большая надежная рука сжимает мой бицепс. Я таращусь на нее во все глаза. Ладонь явно не обладает собственным разумом и не замечает мой взгляд, в отличие от ее хозяина. Сойер садится на корточки и заглядывает мне в глаза.

— Давай помогу, — предлагает он и с невероятной нежностью поднимает меня на ноги. Установив меня в более-менее вертикальное положение, он перекладывает ладонь на мою поясницу и помогает добраться до раковины.

Это не первое прикосновение Сойера за этот вечер, но до моего вусмерть пьяного мозга доходит только сейчас. Дрожь прокатывается по спине и оставляет мурашки на коже, будто облака выхлопных газов.

Сойер меня трогает.

Меня.

Кожей к коже.

В сантиметрах от моей задницы.

Я приоткрываю рот. Не сказать, что челюсть прямо до пола отваливается, но в моем-то пьяном состоянии возможно все. Не знаю. Но уверен в одном: прикосновения Сойера зажигают меня, как фейерверки новогоднюю ночь. Одна за другой крошечные вспышки появляются внутри и осыпают множеством искр. Кажется, я сейчас взорвусь.

Ладонь проклятого Сойера Астона на моей спине.

Его грудь практически касается моего плеча.

Мы настолько близко, что я вижу отдельные волоски на его подбородке. И да, они выглядят именно такими колючими, как я представлял.

Еще парочка вспышек и мурашек по такому поводу. Ужасно хочется узнать, как волоски будут колоть мои щеки, бедра, ложбинку между ягодицами…

Мне кажется, или ладонь Сойера сползла чуть ниже?

Наверное, показалось.

— Ты хотел до раковины дойти? — спрашивает Сойер. — Или куда-то еще?

К ближайшему траходрому, наверное, не самый удачный ответ, но блин, это же правда! Трезвый я никогда бы не озвучил подобное вслух, а вот пьяным довериться сложно, поэтому, чтобы не проболтаться, я киваю и открываю кран. Вырывается струя. Я проверяю рукой температуру и сую лицо под напор воды. Некоторое время спустя, откашливаюсь и сплевываю, а во рту наконец не осталось следов мальчишника, который развернул войну с пивоварней.

Сойер так и не убирает ладони с моей поясницы.

— Полегчало? — говорит он, когда я выключаю воду.

Я киваю.

Сойер улыбается.

А у меня все тело покалывает.

— Хочешь чего-нибудь выпить? Воду, в смысле. Или еще что-то, если получится найти безалкогольное.

— Воды хватит.

— Ладно. Хорошо. Думаю, это я смогу.

Он снова улыбается, да так нежно, что я не могу удержаться и прямо вижу в этом — «жили они долго и счастливо». Сказочная же будет жизнь — он, я и его член? Ну и мой тоже, конечно, но я маленько повернут на идее ему отсосать, поэтому мой член мы, наверное, будем приглашать только на выходных, ну, или через день, какая разница. Позже договоримся.

— Я помогу тебе сесть, — говорит Сойер. — А потом все принесу. Хорошо?

— Хорошо.

— Никуда не уходи.

— Не уйду.

С помощью Сойера я добираюсь до своего облюбованного места у машинки. Должно быть неудобно, но вибрации так странно успокаивают, и пол еще немного теплый от наших тел. Закрываю глаза и прислушиваюсь к «всшх-всшх». Я все жду, когда Сойер уйдет, но звука шагов не слышу.

Странно.

Открываю глаза и вижу его: Сойер сидит передо мной на корточках, губы поджаты от беспокойства и неуверенности. Мы встречаемся взглядами. Зря. Я вспыхиваю, как небо в ночь на четвертое июля.

Кажется, Сойер хочет что-то сказать, но не решается. Одно напряженное мгновение спустя он накрывает ладонью мою щеку и прижимается поцелуем ко лбу.

Забудьте про четвертое июля.

И про прошлые салюты тоже.

Поцелуй выводит меня на новые высоты.

Я больше не состою из красивых огней и искр. Я поток энергии, окружающей взрыв, вибрация, вызванная детонацией, след, оставленный на месте бомбы. Я все и одновременно ничего. До и после пролетает в мгновение ока.

Сойер меня поцеловал.

Девять лет ожиданий не подготовили меня к тому, как это будет.

Поцелуй обрывается слишком быстро. Сойер подскакивает на ноги и торопливо отступает к двери, бросая:

— Сейчас вернусь.

Я наблюдаю за ним и весь взрываюсь пламенем. Теперь, когда Сойер больше ко мне не прикасается, салюты снова начинают свое представление. Но это нормально. Правда. Я готов вечно здесь тлеть, если он поцелует меня снова.