Подъем, произведенный в интеллигенции событиями 9 января, сказывался во всем: и в содержании требований, и в их форме, и в самом тембре политического голоса. Но непосредственный виновник этого небывалого подъема, пролетариат, скоро стал тускнеть в сознании интеллигенции и терять обаяние январских дней. Правда, стачка мчалась по Руси, как пожар по американским прериям. Но после 9 января, после этого страшного боевого крещения передовых рядов, простая мобилизация остальной армии уже не могла производить того впечатления. К стачке привыкали. Ее то порывистый, то затяжной характер стал простым серым фоном освободительного движения. И хотя пролетариат остался неприкосновенным, как аргумент, в резолюциях и в увещаниях либеральной прессы по адресу реакции, но, как мы уже отметили выше, вера в него снова падала. Могучая борьба пролетариата в Варшаве, Лодзи, Риге и на Кавказе, правда, импонировала интеллигенции, но борьба эта носила окраинный, провинциальный характер и решающего значения иметь не могла.

Приближение 1 мая снова повысило и концентрировало внимание интеллигенции к пролетариату. Либеральная пресса посвятила международному рабочему празднику целый ряд статей. Она доказывала, что праздник рабочих, это – праздник мира, манифестация солидарности; что во всем мире этот день проходит без жертв; что со стороны русского правительства было бы «неразумно», «нецелесообразно» и, наконец, «несправедливо» превращать праздник братства в кровавую баню. Мы не сомневаемся, что эта аргументация должна была показаться генералу Трепову совершенно неотразимой. «Новости», в которые набились радикальные сотрудники – при старой, однако, редакции – и, таким образом, придали этой газете чуть не львиный зад при совершенно не львиной голове, «Новости» писали, что «все же» лучше бы воздержаться от празднования 1 мая, ибо могут быть жертвы, а между тем «мы» можем достигнуть пристани и без новых кровавых усилий, так как за нас работает «естественный ход вещей». Что такое этот «естественный ход вещей», из которого выключалась сознательная политическая борьба, газета так и не сказала. Так или иначе, внимание либерального общества снова было возбуждено пролетариатом. Нетерпеливым стало казаться, что он опять выступит и положит конец мучительному кризису.

Неудача первомайского выступления, на причинах которой мы здесь не будем останавливаться, резко понизила доверие интеллигенции к зрелости и силе пролетариата. В такой момент, когда он так нужен, когда его ждут с таким болезненным напряжением, – его нет! Разочарование имело острый характер с оттенком какого-то злорадства, хотя, конечно, оно прямо и не было выражено в либеральной прессе.

Оно резко сказалось зато в новой переоценке собственных сил. От нервного «обожания» пролетариата к нетерпеливому разочарованию переход был очень скор; от разочарования в «зрелости народа» к преувеличенной самооценке – еще скорее. Интеллигенция сравнивала свою импульсивность, способность быстро сбегаться на «шум» с этими медлительными и тяжелыми раскачиваниями массы, – и она снова готова была признать за собой громадное преимущество.

На этой психологической почве идея «Союза Союзов» приобретает хотя и неясные, но огромные очертания. Правительство идет к обещанному представительству путем военной диктатуры. Народ, как оказывается, не достаточно созрел, чтобы дать отпор. В таком случае интеллигенция берет дело в свои руки.

К началу мая уже сложились, не считая земского союза, т.-е. организации земцев-освобожденцев, союзы: академический, инженеров, адвокатов, агрономов и статистиков, врачей, ветеринаров, фармацевтов, железнодорожных служащих, журналистов, женского равноправия, равноправия евреев, учителей, конторщиков и бухгалтеров. В мае образовался союз крестьянский.[126] В начале мая союзы приступили к взаимному объединению.

Рисовалась такая заманчивая картина: союз земцев, опора и надежда, объединится с союзами интеллигенции; затем к ним примкнут союзы крестьянский и рабочий; эта могучая сеть, охватив всю страну, создаст Союз Союзов, как свой центральный орган. Тогда задача будет в сущности решена. Союз Союзов возьмет на себя функции несостоятельной комиссии гофмейстера Булыгина, выработает избирательный закон и созовет Учредительное Собрание. Таков был план, носившийся в головах наиболее отважных и в большей или меньшей мере разделявшийся всей рядовой массой демократических объединений.

8 и 9 мая в Москве произошел съезд делегатов от 14 перечисленных выше союзов,[127] всего 54 делегата. Была прочитана сводка политических платформ всех 14 союзов, при чем выяснилось, что все они сходятся в основном требовании немедленного созыва Учредительного Собрания на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования, хотя на съезде, как сообщал корреспондент «Новостей», резко определились те три общественно-политические течения, которые господствуют в настоящее время в русском обществе (очевидно, к.-д., с.-р. и с.-д.). Были выработаны общие федеративные нормы объединения автономных союзов, были приняты резолюции по поводу реакционно-самодурской тактики, проводимой либеральной московской думой и управой в отношении городских рабочих. В ответ от князя Голицына были получены, разумеется, самые успокоительные заверения. Потом разъехались.

Этот съезд с полной наглядностью показал отсутствие у союзов какой бы то ни было политической (т.-е. массовой) почвы под ногами и, в силу этого, полную неспособность к «поступкам». Здесь повторилось то же, что и в период ноябрьских и декабрьских банкетов. Вначале самая идея организации всероссийских союзов, в которые войдут, – как писал когда-то Герцен,[128] издеваясь над Бакуниным,[129] – студенты, рабочие, генералы, священники, женщины, птицы и пчелы, – самый факт такой организации, независимо от ее политических функций, казался решением вопроса. «Союзы» создавались, как руководящие политические организации, хотя неизвестно было, чем собственно они будут руководить. «Союз Союзов» возник, как коалиция этих заготовленных впрок руководящих организаций и сам оказался в роли заготовленного впрок демократического почти что временного правительства. Но когда здание было построено, платформы сведены к единству, несмотря на «резкое проявление» трех направлений, когда было создано центральное бюро, как увенчание здания, тогда только во всей своей убийственной обнаженности предстал вопрос: что же дальше? где же поступки?

Конечно, Союз Союзов мог бы, собравшись полуконспиративным образом – такова вообще полупреднамеренная, полувынужденная тактика союзов – составить в противовес бюрократической комиссии свой проект конституции и выработать свой избирательный закон. Но от этого действительные судьбы конституционной реформы еще не перейдут к нему в руки. Что же делать? Где же поступки?

Перед демократией возникает вопрос о тактике, о боевой политике, т.-е. именно о том, во имя чего создаются всякие организации и строятся платформы. В сознании демократии снова всплывает образ пролетариата, как образец солидарности. Вспыхивает и получает мгновенную, хотя и неглубокую популярность идея всеобщей политической стачки либеральных профессий. Рабочий класс не только дал интеллигенции политические лозунги, но и заставил ее стать на путь подражания ему в области методов борьбы.

15 мая погиб бесславно, как все в этой бесславной войне, русский флот у острова Цусимы. Это был крах. Так и назвал кн. Евгений Трубецкой цусимское поражение в N 21 «Права».[130] Издевательство над общественным мнением, – писал он, – должно же когда-нибудь кончиться. Попытки свести на нет высочайший рескрипт 18 февраля могут привести к катастрофе. Дальнейшее стремление наших опекунов опекать нас не нашло бы себе на человеческом языке достойного названия. Теперь, когда вы разбиты на суше и на море, вам остается лишь сдаться на капитуляцию. «Посторонитесь, господа, и дайте дорогу народным представителям!».