– Нет, не посмотрел. Я думал, у нее посетители.

– Вы и раньше бывали здесь?

– Каждую неделю.

– С давних пор?

– С очень давних.

Маразматик? Или нет? Квартал бурлит. Когда подъезжают машины прокуратуры, на улице толпится уже человек двести. Повсюду солнце, яркие краски, на террасах так приятно потягивать холодное пиво. Из-за новоприбывших Мегрэ приходится опять влезть в пиджак.

– Ба! Комиссар! – восклицает товарищ прокурора. – Значит, дело обещает быть интересным?

– Если не считать того, что я покамест имею дело с двумя психами, – ворчит Мегрэ себе под нос.

Этот идиот Маскувен не сводит с него глаз. Старик жует табак и шмыгает носом.

Подъезжают еще машины. Теперь это пресса.

– Вот что, Люкас, забирай-ка двух этих чудиков. Я буду на набережной через полчаса.

И тут Маскувен отмачивает нечто совсем уж сногсшибательное. Подняв голову и поискав шляпу по гостиной, где теперь царит полный хаос, служащий Пру и Друэна с серьезным видом, который он сохраняет при любых обстоятельствах, выпаливает:

– Вот видите, господин комиссар, Пикпюс убил-таки гадалку.

Любопытно! Машинально уставившись на руку, обыкновенную руку, лежавшую на прикрытом лоснящейся штаниной колене, Мегрэ внезапно почувствовал весь трагизм происходящего и перестал считать своего спутника просто второстепенным персонажем с некоторыми странностями.

На улице Коленкура был форменный базар, по выражению Мегрэ, ненавидевшего подобные наезды прокуратуры. В царившей вокруг толчее Октав Ле Клоаген показался комиссару бесцветным субъектом с отупелым взглядом – разве что Мегрэ удивила пустота, читавшаяся иногда в светлых глазах старика, словно его душа на мгновение улетала куда-то. Каждый вопрос ему задавали дважды, трижды – лишь потом слова доходили до него, и он хмурился, пытаясь уразуметь, о чем его спрашивают.

Позднее, на набережной Орфевр, в кабинете, который закатное солнце превращало в парильное отделение бани, Мегрэ, исходя потом и непрерывно утираясь, провел обстоятельный допрос, но почти безрезультатно. Ле Клоаген не проявлял признаков растерянности. Напротив, казалось даже, что он старается идти навстречу комиссару. И хотя тот без конца промокал лицо и шею платком, кожа у старика, так и не снявшего пальто, оставалась совершенно сухой. Это Мегрэ заметил. Сомнений тут быть не могло.

Теперь они ехали вдвоем в такси с открытым верхом. Было восемь часов вечера, и по улицам Парижа разливалась приятная прохлада. Ле Клоаген не шевелился, и Мегрэ бессознательно следил за его рукой, лежавшей на колене, – рукой на удивление длинной, с ревматическими суставами и такой пергаментной кожей, что кое-где она едва не лопалась, словно пересохшая кора на дереве. На указательном пальце не хватало первой фаланги.

«О чем говорит такая рука? – думалось Мегрэ. – Сколько разного может сделать рука человека за всю жизнь и какой она становится в шестьдесят восемь лет?»

Вдруг об эту натянутую кожу стукнулась упавшая капля. Машина в этот момент шла по авеню Ваграм, окаймленной двумя рядами кафе и кино и заполненной радостным шумом толпы. Мегрэ поднял глаза. Старик глядел в пространство, черты его оставались неподвижны, но на лбу цепочкой блестели капельки пота.

Это было так неожиданно, что комиссар растерялся. До сих пор Ле Клоаген сохранял хладнокровие, может быть, даже нарочитое. Почему же он ни с того ни с сего поддался панике? Да, панике – тут не может быть ошибки. Его бросает в пот не от жары, а от страха, от дикого душевного смятения, с которым он не в силах совладать.

Неужели старик кого-нибудь или что-нибудь увидел? Маловероятно. Или на него производит впечатление взгляд комиссара, прикованный к его руке? А может быть, дело в обрубке пальца, уличающем в чем-то его владельца?

Вскоре машина выехала на бульвар Курсель, обогнула парк Монсо с его раззолоченной оградой и синеватой тенью аллей; пот на лице старика выступил еще обильней, лицо приняло землистый оттенок, и Мегрэ понял: в панику его спутника приводит приближение к дому.

Еще через несколько секунд они прибыли на бульвар Батиньоль. Дом из серого гранита. Ворота. Атмосфера полного достатка, почти что богатства. В привратницкой чисто, привратница в черном, одета вполне прилично. Лестница темновата, но перила лакированные, ступени покрыты малиновой дорожкой, закрепленной медными штангами.

Поднимался Ле Клоаген медленно, одышливо, и хотя по-прежнему молчал – со лба его катился пот. Чего он боится?

На каждом этаже по одной квартире, двери большие, из мореного дуба, медные части начищены до блеска. На четвертом Мегрэ позвонил. Добрую минуту – это всегда кажется долго – в квартире слышались осторожные шаги, затем дверь приоткрылась – только приоткрылась, и в щели появилось женское лицо, настороженное и заинтригованное.

– Госпожа Ле Клоаген, если не ошибаюсь?

– Прислуги нет дома, и мне пришлось… – затараторила та.

Мегрэ чувствовал: она врет. Он готов поклясться – нет у нее прислуги.

– Мне хотелось бы поговорить с вами, если я, конечно, не слишком вас обременю. Комиссар Мегрэ из уголовной полиции.

Женщина, маленькая нервная особа лет пятидесяти с не в меру подвижным лицом и на редкость проворными глазками, взглянула на своего мужа. Длилось это всего несколько мгновений, но Мегрэ в очередной раз показалось, что в воздухе словно пахнуло страхом.

Черты Ле Клоагена ничего не выражали. Он не заговорил, не пустился в объяснения. Он просто стоял на половичке, собираясь войти в свой дом, и душа его опять витала где-то далеко.

Женщина, овладев собой, посторонилась и распахнула дверь в просторную гостиную, куда с трудом пробивался просеянный сквозь шторы свет.

– Садитесь. Что все это… Что с ним?

Еще один беглый взгляд на мужа, тот не снял ни пальто, ни шляпу.

Даже через десять лет Мегрэ сумеет до мельчайших подробностей описать эту просторную гостиную с тремя высокими окнами, зеленые бархатные шторы с желтыми кистями, зачехленные старинные кресла, большое помутневшее зеркало над черным мраморным камином, медную каминную решетку…

За одной из дверей послышалось легкое поскребывание. Там кто-то стоит и слушает. Безусловно, женщина, предположил Мегрэ и не ошибся: вскоре он узнает, что это Жизель Ле Клоаген, девица двадцати восьми лет.

Квартира, видимо, очень просторная, поскольку занимает целый этаж. Все кругом вроде бы свидетельствует о богатстве, и тем не менее всюду как бы припахивает бедностью. А ведь на пальцах у одетой в черный шелк г-жи Ле Клоаген дорогие перстни, на груди – оправленная в золото камея.

– Разрешите прежде всего поинтересоваться у вас, сударыня, знакомы ли вы с некоей мадмуазель Жанной?

Мегрэ убежден – незнакома. Г-жа Ле Клоаген изо всех сил напрягает память, но явно ожидает совсем другого вопроса.

– Чем занимается эта особа?

– Она живет на улице Коленкура.

– Не вижу связи…

– Ее ремесло – предсказывать будущее. Позвольте в нескольких словах изложить суть дела. Сегодня в пять часов дня эта женщина убита у себя дома. Так вот, в момент убийства ваш супруг находился у нее в квартире, где мы нашли его запертым на кухне.

– Скажите, Октав, что это…

Повернувшись к мужу, она говорила со спокойным достоинством, и все-таки это спокойное достоинство казалось подделкой – такой же сплошной подделкой, как бронза на камине. Мегрэ был уверен: стоит ему уйти, а двери захлопнуться, как между двумя этими людьми начнется безобразная сцена.

Чтобы ответить, Ле Клоагеву пришлось сглотнуть слюну.

– Я был там, – подавленно и смиренно покаялся он.

– Не знала, что вам гадают на картах! – надменно процедила она. Потом, не обращая внимания на мужа, неожиданно уселась напротив Мегрэ и машинально, с небрежностью светской дамы поигрывая своей камеей, заговорила с нарастающей словоохотливостью: – Должна вам сказать, господин комиссар… Об этой истории мне ничего не известно, но я знаю своего мужа. Быть может, он вам уже сообщил, что долгое время был врачом на судах южноамериканских линий. Много лет плавал в китайских морях. С тех пор, увы, он перестал быть как все люди.