Приведя в порядок квартиру из двух комнат и кухни в квартале Терн, девушка в красной шляпке выходит на улицу и по дороге к метро покупает газету. Но вместо того, чтобы проследовать к месту службы – в туристическое агентство на площади Мадлен, она доходит до Шатле и, взволнованно шевеля губами, словно творя молитву, направляется к мрачным зданиям Дворца правосудия.

Мегрэ, стоя у окна кабинета, старательно прочищает обе свои трубки.

– К вам девушка. Себя не назвала. Говорит, что очень срочно.

Вот так в то субботнее утро и возобновляется драма. На девушке темно-синий костюм, красная шляпка. Обычно улыбка наверняка не сходит с этого лица – недаром у нее ямочки на щеках и подбородке, но сейчас оно искажено волнением.

– Где господин комиссар? Неужели он мертв? Это же мой брат, мой нареченый брат…

Речь идет о Маскувене, чья фотография чуть не во всю первую полосу соседствует портретом Мегрэ – тем самым, который при каждом новом деле неизменно публикуется в газетах вот уже пятнадцать лет подряд.

– Алло! Отель-Дье?..

Нет, Маскувен жив. С минуты на минуту его вновь будет смотреть профессор. Но он все еще в коме, и посещать его запрещено.

– Расскажите о вашем нареченном брате, мадмуазель… мадмуазель…

– Берта Жаниво. Меня зовут мадмуазель Берта. Я машинистка-стенографистка в туристическом агентстве. Мой отец был деревенский столяр из Уазы. Я поздний ребенок. Не надеясь иметь детей, мои родители усыновили приютского мальчика Жозефа Маскувена.

Рядом с этой свеженькой девушкой Мегрэ выглядит добрым папашей.

– Вам нетрудно съездить со мной на Вогезскую площадь, где живет ваш брат?

Комиссар везет ее на такси, а она все говорит, говорит, так что отпадает необходимость задавать вопросы. Внизу, под воротами дома, вокруг привратницы, у которой в руке газета, толпятся соседки.

– Такой человек – серьезный, положительный, со всеми вежливый!..

На втором этаже квартирует бывший министр, на третьем – сам домовладелец. Только на четвертом начинает чувствоваться тепло скученных семей – маленьких людей, чьи квартирки располагаются по обе стороны длинного коридора, освещенного окошечком-отдушиной.

– С чего это ему взбрело в голову накладывать на себя руки? Да и у него в жизни неприятностей не было!

До сих пор для Мегрэ Жозеф Маскувен всего лишь чудак, внушающий известные опасения. Но м-ль Берта продолжает говорить, говорит и квартирка: спальня, где царит педантичный порядок, шкаф с серьезными, даже суровыми книгами, недавно купленный электрофон, туалет, кухонька.

– Понимаете, господин комиссар, он всегда считал себя не таким, как все. Деревенские ребята дразнили его приютским, приемышем. В школе он был первым учеником. Дома старался работать больше других. Всегда боялся кого-нибудь стеснить, оказаться лишним. Ему казалось, что его терпят только из милости. Моим родителям пришлось заставить его продолжать учение. Потом они умерли. Вопреки всем ожиданиям, после них почти ничего не осталось; я была слишком мала, чтобы работать, и Жозеф Маскувен много лет содержал меня.

– Почему вы не жили вместе?

– Он сам не захотел, – краснеет она. – Мы ведь не настоящие брат и сестра.

– А ваш нареченый брат, мадмуазель, не был чуточку в вас влюблен?

– По-моему, да. Но он никогда со мной об этом не говорил. Не решился бы.

– Были у него друзья, подруги?

– Нет, никого. Иногда, по воскресеньям, мы с ним куда-нибудь выезжали.

– Он никогда не возил вас в Морсан?

Девушка напрягает память.

– Это где?

– На Сене, выше Корбейля.

– Нет. Чаще всего мы ездили на Марну, в Жуэнвиль. В последние месяцы Жозеф пристрастился к бриджу.

– Он говорил вам о графине?

– О какой графине?

Мегрэ, стараясь действовать как можно деликатней, обыскивает квартиру, но тоже безрезультатно. Ничего, что могло бы навести хоть на какой-нибудь след. На бюро – блокноты, в которых Маскувен маниакально точно вел запись расходов. Книги о бридже, анализ сложных партий…

М-ль Берта указывает на стену: там висит фотография ее родителей перед их домом; в ногах у них на корточках она сама, еще совсем девочка.

– Как вы полагаете, ваш нареченный брат способен украсть?

– Украсть? Он? Такой щепетильный? – Она нервно смеется. – Сразу видно, что вы его не знаете. Я помню, однажды он целую неделю проходил с головной болью, так беспокоился – у него, видите ли, баланс на несколько сантимов не сходится.

– Вот что, мадмуазель, отправляйтесь-ка на службу. Как только будет что-нибудь новое, мы без труда разыщем вас в агентстве по телефону.

– Вы обещаете, господин комиссар, правда? Пусть даже я не смогу с ним поговорить – мне бы только взглянуть на него, самой убедиться, что он жив.

Мегрэ закрывает окно, в последний раз обводит взглядом комнату, прячет ключ в карман. Затем следует краткая беседа с привратницей. Нет, писем Маскувен не получал, разве что пневматички[1] по субботам от названой сестры, когда им предстояла совместная прогулка в воскресенье. Да, в последнее время привратница действительно замечала, что он чем-то озабочен.

– Такой предупредительный человек, господин комиссар! Никогда не пройдет по двору, не поздоровавшись с детьми, а в конце месяца обязательно несет им конфеты.

Мегрэ отправляется пешком на площадь Республики. В кафе «Спорт» почти пусто. Официант Нестор вытирает столики под мрамор.

– Господин Маскувен?.. Если бы вы знали, какой это был для меня удар, когда я развернул газету. А вот и его место.

Рядом со стойкой игральный автомат. В глубине зала русский бильярд, поблизости от которого ежедневно в определенный час садился Маскувен.

– Нет, я не замечал, чтобы он с кем-нибудь разговаривал. Просто потягивал аперитив, всегда один и тот же. Читал газету. Потом подзывал меня и непременно оставлял двадцать пять сантимов на чай. По его появлению часы можно было с точностью до минуты проверять.

– Часто он требовал письменный прибор?

– По-моему, тогда это случилось впервые.

Несомненно, Нестор не в состоянии сказать, действительно ли Маскувен писал в тот день или просто глядел на лежавшую перед ним промокашку. Не вспомнил официант и кому он давал бювар до Маскувена.

– Днем тут такая толчея…

Мегрэ вздыхает, утирается платком, влезает на открытую площадку автобуса и расслабленно мечтает о мелком песке и монотонном наплыве белогривых волн.

– К вам еще одна девушка, Мегрэ. Урожайный у вас денек!

Эта совсем не то, что м-ль Берта. Восемнадцатилетняя толстушка, полногрудая, розовая, глаза слегка навыкате. Кажется, будто она только-только подоила своих коров и от нее еще пахнет молоком.

Это недалеко от истины: она служит у молочника с улицы Коленкура. Учреждение, в которое бедняжка попала, производит на нее такое впечатление, что она вот-вот расплачется.

– Господин Жюль сказал…

– Простите, кто это господин Жюль?

– Мой хозяин. Он сказал, что я обязательно должна пойти к вам.

Она свыкается с обстановкой, с грузной фигурой комиссара, добродушно покуривающего трубку.

– Рассказывайте.

– Клянусь, я не знаю, как его зовут. Лучше всего я запомнила его машину – красивая такая, спортивная, зеленая.

– Значит, молодой человек… Опишите-ка мне его.

Девушка краснеет. Звать ее Эмма, в Париже она всего несколько месяцев. Ранним утром разносит молоко почти по всей улице, днем помогает в лавке.

– Не знаю, вправду ли он молодой человек. А вдруг женат?

Одно, во всяком случае, очевидно: она влюблена в незнакомца с зеленой спортивной машиной.

– Он брюнет, высокий, хорошо одевается, всегда в светлой шляпе. Однажды у него на груди висели очки.

– Машину он ставил почти сразу за домом шестьдесят семь?

– Откуда вы знаете? – удивляется она.

– Часто он приезжал?

– Обычно раз в неделю, редко – два. Я видела, как он входит в дом шестьдесят семь-а, и догадывалась: он бывает там у женщины.