Глава 2

Обгоревшие кости академии Хэйва тянулись перед ними. В тусклом мраке ночи сломанные балки и черные доски выглядели как темные когти, вырывающиеся из земли, тянущиеся к облакам на небе. Два здания поменьше еще стояли, но пожар уничтожил главное строение Хэйвы, сжег пол, стены и крышу. Оставшееся рухнуло, окрасив снег в черный сажей.

Разрушение было огромным. Место было громадным, полным какофонии детей. Это было так давно, что Харуто даже не помнил свое детство. Он был уверен, что его много раз бил его старший брат, но это не вспомнили бы даже историк. Сколько умерло в ночь пожара? И кто из них стал ёкаем?

Ступня Харуто опустилась на что-то твердое, скрытое снегом. Он смахнул снег и увидел бронзовую табличку «Академия Хэйва». Уголок согнулся, словно его сорвали с низкой стены вокруг земель академии. Шики тихо свистнула, сидя на плече Харуто. Маленький дух была права. Это сделал не огонь. Это было жестоким действием.

Гуан был удивительно тихим. Он кутался в плащ с меховым подбоем, капюшон скрывал голову в пятнах, иней покрыл седую неровную бороду. Он смотрел на останки сгоревшей школы. Харуто еще не видел его таким напряженным. Натянутая тетива. Она или порвется, или совершит ужасный удар. Харуто не мог этого допустить.

— Пора тебе сказать, зачем мы пришли сюда, — сказал он другу.

Гуан поежился и посмотрел на него рассеянно. А потом задрожал и отвел взгляд на обгоревшие кости школы.

— Хэйва была основана Пятым Мудрецом под Небесами после того, как он перестал служить Вековому Клинку. Это… была школа, посвященная обучению детей, у которых были опасные техники. Этим детям было некуда идти. Или порой это были дети, которым родители могли обеспечить лучшее образование, — Гуан покачал головой. — Каждый учитель тут был мастером, каждый ученик — будущим героем. Кто мог такое сделать? Зачем?

Пронзительный вой рассек тишину ночи, разнесся эхом над развалинами школы, обещая кровь.

Шики с дрожью свистнула, шерсть на ее спине встала дыбом и посинела. Она спряталась за плечом Харуто, впилась в его кимоно.

— Какой трусливый дух, — сказал Харуто, потянулся за плечо, поймал ее за шкирку и вернул на свое плечо. Она смотрела на него такими большими глазами, что были только зрачки, свистнула на ухо Харуто. — Уверена? — спросил Харуто.

— Что она сказала?

Харуто вздохнул и прошел мимо низкой каменной стены на земли академии.

— Что нас ждет бой.

— Тебя, — фыркнул Гуан, часть его обычного юмора вернулась в голос.

— Ну, да, конечно. Можешь посмотреть и написать эпическую поэму о моей победе.

— Мне напомнить тебе о Базане из деревни Торото?

— Не стоит.

Гуан рассмеялся, хотя и сдавленно.

— Он чуть не оторвал тебе руку, чтобы избить тебя ею.

Харуто хотел спорить, но Гуан не ошибался.

— Я все еще одолел его.

Гуан хмыкнул.

— Только потому, что он растерялся, когда ты не умер.

— Как говорил старый философ? Победа — это победа?

— Победа заслуживает любой цены. Поражение — монета без ценности, — сказал Гуан.

— Я был близко, — сказал Харуто, снег хрустел под ногами.

Еще вой рассек ночь, крик боли, страха и горя, смешанных в одно, изданный с такой силой, что даже Харуто замер. Это был не слабый ёкай. Этот был юным, но сильным. Его аура была массой смятения, он пытался выманить их состраданием, человеческим желанием утешить его ненасытное горе, но и пытался отогнать их парализующим ужасом.

— Откуда ты знаешь об этом месте? — спросил Харуто, когда вопль утих. Он мог бороться с аурой, годы обучения сопротивлению закалили его, он выдерживал чужие эмоции, давящие на него. Но Гуан был поэтом, а не оммедзи, и отвлечь его от ауры можно было разговором.

Гуан буркнул без слов. Этот звук он издавал, когда пытался собраться с мыслями.

— Мой сын тут учился, — сказал он, они увидели первые тела в снегу.

Харуто опустился на снег у тела.

— Шики.

Шики глубоко вдохнула, стала в три раза больше, чем обычно, а потом выдохнула, и порыв воздуха сдул снег с трупа. Она закончила с радостным чириканьем. Две ручки появились из пушистого тела, она потерла их, ведь справилась с работой, и руки пропали. Там был замерзший юноша в школьной форме, его кожа была белой, как снег, глаза большими, а рот — раскрытым. Снег под ним был красным, алый цветок был на груди. У него было ожерелье из шестеренок, пружин и гаек, так что Харуто решил, что он был из Кохрана далеко на севере. Его ладони были связаны шелковистой веревкой. Тонкие нити тянулись от его одежды, и когда Харуто коснулся их, они треснули, замерзшие.

— Я не видел сына годами, — продолжил Гуан, снова болтливый. — Он злился на меня за то, что я отдал меч. Всегда думал, что я должен был учить тут, а не… — он издал горький смешок, — тратить жизнь, записывая ложь о бесполезном шарлатане.

Харуто рассмеялся и вдруг замолк.

— Так я — бесполезный шарлатан?

Гуан просто смотрел на него.

Харуто отвернулся.

— Звал меня шарлатаном? Сколько жизней он спас? — он остановился и погрозил холодным пальцем старому другу. Он хотел оскорбить сына мужчины, но понял, что и он мог быть где-то в снегу.

Гуан похлопал Харуто по плечу.

— Знаю. Знаю. Он злился не на тебя, старик.

Ближе к главному зданию земля была во вмятинах, построения были разбитыми, десятки оружий на земле были как изо льда. Ёкай завопил снова, и Шики пискнула и спряталась в складки кимоно Харуто. Ее шерсть щекотала его кожу, но, когда он пытался дотянуться до нее, она уклонялась. Духи делали, что хотели, а Шики всегда была ловкой.

Они нашли больше тел на дороге, укрытой снегом, вокруг главного здания. Некоторые были учениками, другие напоминали учителей. Они сгорели, были разорваны и пронзены. Многие умерли с оружием в руке, но заточенная сталь не помогла им, как и техники, которым учили в академии. Это была резня.

У задней части главного здания академии они заметили ёкая, шагающего среди развалин. Он рылся в обломках черными когтями. Пятна лунного света падали на темную кожу. Его волосы были обгоревшей щетиной, на нем были разорванные хакама, но выше пояса он был голым. Спина была в мелких ранах, из некоторых еще текла кровь. Черные тонкие вены тянулись из пары колотых ран на шее ёкая. Это была не Воющая Женщина, не Хара Чинами. Она была просто страшной историей. Это существо было настоящим, мстительным духом, появившимся из одного из учителей или учеников Хэйвы, когда академия сгорела. Харуто смотрел, как ёкай вытащил из развалин замерзшую руку. Мстительный дух снова завыл, боль была такой сильной, что падающий снег стал кружиться. Харуто скривился, повернулся и увидел, что Гуан в ужасе глядел на мстительного духа.

— Это он? — спросил Харуто. — Твой сын?

Гуан дрожал. Он кивнул и отвернулся. Всхлип сотряс его, старый поэт сжался.

— Мне жаль, Гуан, — сказал Харуто. Он опустил ладонь на плечо друга, и Гуан рухнул на колени в снегу, дрожа.

Ёкай повернулся и пошел дальше в развалины балок, обгоревших стен, пепла и снега. Он раздвигал куски когтями, словно что-то искал. Они разглядели его. Он был высоким и худым. Он был сильным в жизни, но в смерти был призраком в мелких ранах, откуда темными струйками текла кровь. Его глаза были черными, без цвета, и его губы были испорчены порезами, неровные зубы торчали из десен. Он был теперь хассяку, ёкаем, который похищал детей и питался их кровью. Сын Гуана был учителем, защищал и тренировал детей, но его жестокая смерть исказила все, чем он был в жизни. Он был юным сильным ёкаем, появившимся не из одной смерти, а из общей трагедии учеников и учителей, умерших в Хэйве.

Гуан шмыгнул носом, поднявшись на ноги. Он вытер глаза ладонью в чернилах.

— Ты можешь… — он умолк. Гуан ходил с Харуто почти пятнадцать лет. Он видел достаточно ёкаев, чтобы знать, что с ними можно было сделать, а что — нет. — Я не имею права просить, но ты можешь помочь ему перейти?

Харуто сжал плечо друга.

— Не нужно даже просить, — сказал он. Было много способов разобраться с ёкаем, одни более мирные, чем другие, одни добрее других. — Как его звали?

Гуан всхлипнул.

— Тян Мен, — его голос оборвался.

Харуто вытащил из-за спины огненный посох, четыре фута металла с кругом размером с его кулак на конце, там был оранжевый огонек, который горел без топлива. Без слов он шагнул вперед в развалины Хэйвы и пошел среди обломков к сыну Гуана.

— Проклятье! — обгоревшая балка треснула под ногой Харуто, и он отшатнулся к обломкам, покрытым снегом. Что-то вонзилось в его ногу, вспыхнула агония. Он прокатился, ощущая боль, покрытый сажей, оказался у ног ёкая, на которого охотился.

Хассяку смотрел на него злобными черными глазами. Он пошевелил когтями, слюна текла с его клыков. Хассяку родился из горя, от того, как член семьи или ученик умер на его глазах перед тем, как он умер.

— Не лучшее мое появление, — Харуто поднялся на ноги и стряхнул с кимоно пепел и снег. Обгоревшая заноза торчала из его левого бедра, хотя назвать это занозой было как назвать коня пони. Он сжал кусок ладонью и вырвал ее с брызгами крови, от боли его чуть не стошнило. Хуже, он выронил огненный посох.

Хассяку не дал оправиться. Он закричал и прыгнул на Харуто, ладони с когтями тянулись к нему. Харуто бросился в сторону, врезался в груду балок и пепла, поднял облако сажи и снега. Он вскочил на ноги, увидел, как хассяку прыгнул на него снова. Он уклонился от когтя, но следующий удар порвал его накидку и кимоно, плоть под ними. Шики запищала и заползла глубже под его кимоно.

Харуто отшатнулся, держась за грудь, ощущая, как кровь текла из раны, пропитывая порванное кимоно. Он потянулся к катане, но замер, только задел рукоять ладонью. Он не мог просто убить этого ёкая. Нужно было его упокоить. Освободить. Он опустился на колени и стал рыться среди обгоревших обломков в поисках огненного посоха, но увидел его среди мусора за хассяку. Ёкай вдохнул, издал оглушительный вопль и бросился на Харуто.