Глава 7

МЭТТ

— Это утомительнее, чем целый день толкать блоки на поле, — сообщаю я, когда мы возвращаемся в каюту.

— Ага, понятия не имею, что это, — отзывается Ноа,— но чувствую себя стриптизером, искупавшимся в масле.

Не могу сдержать смех, потому что Ноа прав. У самого кожа пахнет кокосом, скользкая и шершавая от прилипшего песка. Думаю, чтобы избавиться от всего этого, потребуется промышленное мыло.

— Я бы пошутил насчет смазки, но ты, наверное, сочтешь это приглашением.

Ноа оглядывается:

— Во-первых, ты не можешь произнести слова «смазка» и «приглашение» в одном предложении и ожидать, что я не отреагирую, а во-вторых, кажется, мне нравится Мэтт-шутник.

Я пытаюсь сдержать улыбку. Что-то изменилось во время интервью: Ноа легко перехватывал инициативу, отвечая на каверзные вопросы, чего мы и добивались вчера на репетиции. Стена, которую я возвел, чтобы держаться на расстоянии, начала разрушаться.

И теперь я вижу Ноа в другом свете.

Его высокомерие — только оболочка. Он ведет себя как мозгоёб, чтобы разозлить и добиться своего, но на самом деле не настолько эгоистичен, как хочет казаться.

Сегодня он сидел там и следил за моим спокойствием. Ну, за исключением момента, когда терся об меня и возбудил до передела. Но даже это сработало, отвлекая от неприятной ситуации. Ноа не обязан был что-то делать. Его задача — показать наши отношения настоящими, а не со мной нянчиться.

Я уже собираюсь сказать спасибо, но Ноа опережает:

— Пойду приму душ, а ты пока вещи собери.

Он идет в ванную, а я глаз не могу оторвать от потрясающего вида задницы в крошечных плавках «Спидо».

Внутренний голос уговаривает не пялиться, но тут до меня доходят последние слова.

— Подожди, какие вещи?

Ослепительная и дерзкая улыбка Ноа посылает теплую волну по всему телу, а следующие слова заставляют собрать всю волю в кулак, чтобы не наброситься на Ноа:

— Дэймон разрешил увезти тебя в Нью-Йорк пораньше.

Мне нужна бетонная плита, чтобы остаться на месте и не зацеловать Ноа.

— Ты... что...?

Ушам своим не верю.

— Всегда пожалуйста.

— Почему? В смысле, почему ты это делаешь?

Ноа пожимает плечами.

— Да блядь, можем и остаться, если хочешь торчать в каюте и избегать придурков с телефонами. Пусть щелкают тебя на камеры, как вчера весь вечер в сигар-баре.

— Нет, — быстро отвечаю я, — я хочу уехать. Просто... я...

Улыбка Ноа становится шире.

— Хреново у тебя получается говорить «спасибо». Так, на заметку. Но если не можешь подобрать слов, могу предложить другие способы выражения благодарности.

А вот и мозгоёб вернулся. Только теперь я на волоске от того, чтобы принять его предложение.

— Спасибо, — бурчу я.

— Ну вот! Не так уж и трудно, правда? Плохая новость в том, что я обещал Дэймону узнать тебя лучше. Так что ты со мной застрял. Но застрял в четырехкомнатном таунхаусе, где у тебя будет отдельная спальня.

— Я вполне могу с этим справиться.

Ноа заходит в ванную, а я упаковываю вещи быстрее, чем он заканчивает с душем.

Вполне возможно, я засунул в сумку пару вещей Ноа, но мне все равно — так хочется поскорее смотаться отсюда. Там, на Манхеттене, разберемся.

Когда Ноа появляется в одном полотенце, обернутом вокруг бедер, я громко сглатываю. Раньше я был невосприимчив к его телу. Ладно, неправда, но я вполне мог себя контролировать. А сейчас? Как за один день он вдруг стал еще более привлекательным?

— Тебе нужен душ? — спрашивает Ноа, поднимая мускулистую руку и проводя ладонью по голове.

— Хм-м...

— Подожди, ты и мои вещи упаковал?

— Я просто побросал все в сумку.

— Если хотел, чтобы я разгуливал голым, мог бы просто сказать.

Черт бы побрал эту дурашливую улыбку, дурашливое поведение, всё дурашливое.

Слишком много дурашливости для одного человека.

Я начинаю находить это очаровательным.

Какого хрена?

— Я в душ, — выпаливаю я.

Брови Ноа сходятся на переносице.

— Х-хорошо...

Уставившись в пол — ну да, куда уж более неловко? — я бросаюсь мимо него в ванную. Захлопнув дверь, я прислоняюсь к ней и глубоко вдыхаю. Нужно лишь продержаться до Нью-Йорка, а там у нас будут разные спальни и личное пространство.

Я смогу это сделать. Всего лишь двухчасовой перелет.

Я справлюсь.

***

Я нихрена не справлюсь.

— Боишься летать? — спрашивает Ноа.

Я вздрагиваю.

— Что?

— Твоя нога не перестает дергаться с тех пор, как мы взлетели.

— Ох. Х-м, точно. — Ага, будем считать, у меня проблемы с полетами.

Ноа тянется к моей руке.

— Вряд ли это тебя успокоит, но по статистике шансов погибнуть в автокатастрофе гораздо больше.

— Да, но если разобьется машина, есть хоть какая-то вероятность выжить. А если самолет — все, кранты.

Хоть бы это все закончилось поскорей. Большой палец Ноа мягко чертит круги на моей ладони, а я всего лишь в нескольких секундах от того, чтобы на него накинуться.

— Мне нужно отлить. — Я отстегиваю ремень, и ноги сами несут меня в хвост самолета.

— Спасибо за информацию, — язвит Ноа.

Я этого не переживу. Не буду же я каждый раз сбегать от него в туалет?

Впрочем, ванная комната производит слегка отрезвляющее впечатление. Ну конечно, в пижонском частном джете должна быть пижонская ванная — с мраморной плиткой, позолоченной отделкой и гигантской душевой. Я не гружусь размышлениями о том, каким образом в самолете работает полностью оборудованная ванная, учитывая распределение веса и потребление горючего. Я лишь задаюсь вопросом, насколько же богат Ноа.

Поплескав водой в лицо, я даю себе минуту, чтобы собраться. Возвращаюсь в кресло и сосредотачиваюсь на наиболее отвлекающей от искушения теме.

— Здесь ванная больше, чем комната, которую я в детстве делил с двумя братьями, — говорю я, устраивая задницу на мягком кожаном сиденье и пристегивая ремень. — Сколько у тебя денег? В смысле, я знаю, что твоя семья богата, но частный самолет? Таунхаус на Манхеттене?

Ноа смотрит на меня краем глаза, словно прикидывая, как ответить. А может, он удивлен, что у меня хватило яиц спросить о финансах. Наверное, это не совсем этично, или что-то в этом роде. Возможно. Хрен его знает.

— Мой отец из потомственных богачей, — говорит Ноа. — В нескольких поколениях.

Я не так давно знаю Ноа, но когда он говорит о своей семье, появляется ощущение, что он их стыдится или что-то подобное.

И тут в голове вдруг щелкает:

— Ты из тех самых Хантингтонов? Нефть, фонды, недвижимость и все остальное, где деньги делают деньги?

— Ага. Мы — часть всего этого. Мой дядя — тот, который появляется в новостях и вещает херню. А его дети-придурки, которые однажды будут править миром — мои кузены. Дядя стоит во главе состояния Хантингтонов, но отец все еще при делах. Просто не так активно.

— Потому что занимается политикой?

— Именно. Уверен, он пошел по этому пути, чтобы помочь своим приятелям-застройщикам скостить налоги. — Ноа вздрагивает, когда понимает, что сказал лишнее. — Пожалуйста, не говори нигде об этом.

— Нам нужно трахнуться, — выпаливаю я.

Окей, знаю, предложение неожиданное, да еще и вырвалось из моего рта, но после интервью я просто не могу перестать об этом думать.

Черт бы его побрал.

Ноа тупо на меня таращится.

— Здравствуй, неожиданность. Не то, чтобы я не ценил резкую смену разговора, и уж тем более такие слова, но... хм-м, неужели мне как-то удалось забраться в твою голову и заставить их произнести?

Я смеюсь, но понимаю, о чем он.

— Не бери в голову. Проехали.

Он тянется к моей руке.

— Ни за что.

Я вздыхаю.

— Хочешь знать, почему я ни с кем не был... в этом смысле?

— Хочу, — выпаливает он. — Я никак не мог понять, а после того, как разозлил тебя, решил не поднимать эту тему снова. Но мне до смерти интересно.

— Всю свою жизнь я жил по сценарию. Как себя вести, что делать, каким следовать правилам. Я говорил себе, что могу посещать эти клубы, расслабляться и уходить, оставив там ту самую часть себя. Было огромным риском приводить парней к себе, или даже идти к ним. Чем дольше я бы проводил с кем-то время, тем выше была бы вероятность быть узнанным, поэтому я никогда не рисковал. Думаю, теперь это уже не проблема. Я открылся, у меня есть «бойфренд» — ты. И хотя твой язык жуть как меня бесит, ты... ты мне нравишься.

— То есть ты внезапно делаешь поворот на сто восемьдесят градусов и, получается, мы должны трахнуться?

— Точно. — Я с трудом сглатываю. — С тобой нет никаких правил. Я понятия не имею, что творю. Но с каждым твоим подкатом, мне все больше кажется, что это хорошая идея.

— Очко в мою пользу за изматывание. А еще говорят, что настойчивость раздражает.

Я тяжело вздыхаю.

— Видишь? Еще вчера вечером эта фраза меня бы выбесила. А сейчас я еле сдерживаюсь, чтобы не заткнуть тебя, но другим способом.

— В свою защиту скажу: не думал, что ты когда-нибудь согласишься.

— Так ты просто прикалывался? Потому что теперь я чувствую себя идиотом.

— Нет! В смысле, я надеялся, что ты согласишься, но не представлял, что такое вообще возможно. И теперь, когда это происходит, я испытываю приступ нравственной сознательности.

— Ты и нравственность?

Ноа растерянно смотрит на меня, пытаясь понять, не мудак ли я.

— Это была шутка, если что. После того, что ты для меня сделал сегодня…

— Именно после того, что произошло сегодня, не думаю, что это хорошая идея.

Вот это поворот.

— Окей, как так вышло, что мы поменялись местами? Типа, пролетели над Бермудским треугольником и перевоплотились друг в друга, как в фильме «Чумовая пятница»?

Теперь я хочу этого, а он передумал? Что за хуйня?

— Я не понимал, как много для тебя поставлено на карту до интервью, — говорит Ноа.

Его слова звучат искренне и с сочувствием, и я еще раз убеждаюсь, что самовлюбленность Ноа — просто прикрытие.

— Что, если мы пересечем черту, которую ты не хотел пересекать, а потом кто-то из нас облажается? Ведь это будет еще хуже для твоей карьеры? Это слишком большая ответственность.