- Хорошо, - вздохнула Жанна. - Буду ждать тебя на станции до вечера, до самого последнего поезда. Не придёшь, сама за тобой вернусь. Слышишь?

В тот вечер мы едва не опоздали.

Я не помню Москвы. Для меня она всего лишь комната с высокими потолками. Жанна сидит у окна, курит и говорит, говорит... Она устроила маму на работу, мне купила набор первоклассника и пообещала отправить в школу первого сентября. Помню, как я залезла на широкий подоконник, высматривая идущую с работы маму. Помню, как она стояла внизу под фонарём с незнакомым мужчиной и никак не хотела подниматься. Потом ворвалась в квартиру сияющая, с букетом остропахнущих лилий. Не знаю, сколько времени прошло, когда приехала бабушка.

- Не нужно было ей писать, - с досадой сказала Жанна.

Мама лишь пожала плечами. Бабушка, с трудом преодолевшая свой страх к поездкам, вся трясущаяся и задыхающаяся, умоляла маму вернуться.

- Ты пропадёшь! - кричала она. - У тебя ума не хватит выжить! Думаешь, тебе помогут?

Мама кивала головой и плакала.

- Не поедешь? - не выдержала бабушка. - Не езжай! Чёрт с тобой! Я Груню заберу! Дитё оно ж не в чём не виновато.

Она схватила меня за руку и потащила в прихожую. Мама вцепилась в другую руку и не отпускала. Так они и тянули меня, полуодетую, в разные стороны, пока я не разревелась от страха, что меня разорвут на две половинки.

- Всё, - застонала бабушка, опускаясь на пол. - Сердце...довели...

- Скорую? - ехидно спросила Жанна.

Бабушка замахала руками: иди отсюда! Мама пошла собирать вещи.

- Не уезжай! Пожалуйста, не уезжай! - шептала Жанна.

- Я не смогу, - еле слышно прошелестело в ответ. - Она права. У меня ничего не получится, я ни на что не годна...

Мне кажется, было так. Впрочем память слишком причудлива. Особенно, если это память шестилетней девочки.

Когда мы вернулись, шёл дождь. Мама поставила чемодан на платформе, села сверху. Ей не хотелось никуда идти. Бабушка, ворча, топталась рядом. Противный мелкий дождь лил по моему лицу, мне было неприятно, и я начала плакать.

- Чёрт с тобой! - сказала бабушка. - Хочешь сидеть, сиди хоть до скончания века, а дитю в тепло надо. Только запомни, обратно уедешь, прокляну! Как есть прокляну и назад не пущу. Поняла?

Она тащила меня за руку, а я плакала, спотыкалась и оглядывалась на маму, на её сгорбившуюся фигурку под противным липким дождём. Когда мы уйдём, она поднимется, спрыгнет с платформы и пойдёт по рельсам. Объявят скорый из Москвы, очевидцы станут кричать, кто-то даже побежит к ней, но поезд окажется быстрее.

- Не боись, - скажет дома бабушка, растирая меня колючим полотенцем. - Ничего я её не прокляну. Это я специально, чтоб испугалась и побыстрей домой шла.

Она улыбнулась и запела «Жили у бабуси два весёлых гуся». Она ещё не знала, что мамы больше нет. С тех пор я ненавижу эту весёлую детскую песенку.

Да, побеги нашей семье не удавались. Лёнька вернулся домой после маминой смерти, так и не закончив обучения. Бледный с плотно сжатыми губами, вошёл он в дом к старикам, бросил на пол сумку и произнёс зло:

- Не уберегли? Да?

В том, что случилось, он винил себя. Чувствовал же, что мама словно хрупкая ваза, что её нужно холить и лелеять, поддерживать и не давать разбиться. Знал бы, не уезжал вовсе. Бабушка, внешне оставаясь спокойной, частенько плакала тайком, утирая слёзы уголком платка.

- Павлик сгинул, теперь она...

Дядя Паша много лет жил в Петербурге, но для бабушки это не имело никакого значения. Если не в Морозовке — значит сгинул. Вон и пишет, дай Бог, раз в месяц, а там Нева река да ветра холодные — всё, что угодно стрястись может. На похороны сестры и то не приехал.

Деревенские по поводу случившегося сошлись во мнении, что во всём виноват мамин недалёкий ум. За ней, как за деревенской дурочкой, следовало лучше следить, не выдавать замуж, не разрешать рожать детей и уж тем более не позволять запудривать ей мозг всяким городским, которые ничего в реальной жизни не смыслят. На том и сошлись.