— Внутрь? — я направляюсь к двери.

Нам повезло занять пару сидений, расположенных вместе у окна сразу, как только кто−то другой встает, чтобы уйти. Я предпочла бы не сидеть рядом с окном, выставляя лицо на обозрение, но либо это, либо ничего. И ничего в пролете. Мне нужно согреться.

Кайл снимает куртку, показывая на обозрение черную футболку и терморубашку с длинными рукавами поверх нее. Это футболка с надписью «Sweet Cartwheeling Jesus». Та, которая была в тот день на башне колокольни.

— Пойду возьму напитки, — говорит он. — Почему бы тебе не остаться здесь и не посторожить места?

Я так внимательно разглядываю его рубашку с нарастающей яростью из−за того, что не могу вспомнить больше, так что просто киваю в ответ. Спина его рубашки гласит «Gutterfly» с последующей связкой дат. Это футболка в стиле музыкальной группы.

Прислоняюсь спиной как можно ближе к стене, стараясь держаться подальше от окна и протираю глаза. «Gutterfly». Название не кажется незнакомым. Как лица тех парней на Южной станции; знаю, что знакома с этим больше, чем сама признаю.

Цепляясь за этот кусок информации, роюсь в темных, грязных местах в своей голове. Там что−то есть. По какой−то причине чувствую, что, чем больше кусочков смогу расставить по местам, тем легче будет разгрузить и восстановить остальные.

К тому времени, как Кайл возвращается с кофе и маффинами, я не продвинулась дальше, но появилось кое−что.

— Я люблю их, так ведь?

— Любишь что?

— Прости. Имею в виду, мне нравятся «Gutterfly». Верно?

Кайл окидывает взглядом рубашку.

— Да, многим они сейчас нравятся. Последний альбом сделал их раздражающе популярными. Ты вспомнила что−то?

— Не уверена. У них есть песня, которая звучит примерно так? — и напеваю какую−то мелодию, которая пришла в голову минуту назад.

Лицо Кайла оживляется в то время, как он снимает крышку со своего стаканчика кофе и отмахивается от пара.

— Да, это их песня. Ты помнишь какую−нибудь песню, которая была на танцах прошлым вечером?

Потягивая свой кофе, гримасничаю и добавляю больше сахара.

— Лучше спроси, помню ли я танцы прошлым вечером. И нет, не помню.

Выражение надежды спадает с лица Кайла. Теперь я чувствую себя виноватой. Мы были на танцах вместе? Нам было весело? Я хочу знать. Хочу верить, что так и было.

Пробегаюсь пальцами по краю чашки.

— Возможно, если бы ты рассказал мне больше, это могло бы помочь. Расскажи о танцах и наших занятиях.

Расскажи мне обо мне. Эту часть я так и решаюсь произнести. Хоть я и доверяю Кайлу, не имея на то причин, но отказываюсь позволить узнать о том, как много себя я потеряла.

«Никогда не показывай слабость. Слабости — единственное, что нужно выражать в продуманном решении, когда пытаешься достичь цели. Используй фальшивую слабость, чтобы манипулировать другими. Не позволяй другим людям использовать твои настоящие слабости, чтобы манипулировать тобой.»

Снова голос этой женщины. Он режет уши. Или, ладно, мой мозг, поскольку она — это воспоминание. Но в том, что она говорит, есть смысл.

Уязвимость опасна. Я должна скрывать то, что могу. Даже если Кайлу можно доверять, паранойя все еще остается.

Они идут.

Уже знаю. Я встретила их. Прими это, мозг.

Кажется, Кайл что−то обдумывает, задумчиво попивая кофе.

— Много чего я мог бы тебе рассказать. Возможно, будет иметь больше смысла, если ты расскажешь, что именно помнишь. Тогда я смогу заполнить пропуски.

Проблема: пробелов много. И те части, что я помню, не то, чем думаю, я должна поделиться. Но верно. Я не позволю этому произойти. Слабость — это плохо. Миссия была секретом. Понятно.

— Хорошо, возвращаемся назад. Эм, танцы, — закрываю глаза, умоляя свой разум высвободить больше воспоминаний.

Наконец одно приходит с силой урагана.

**************************************************************

Девять тянет меня в уборную.

— Думаю, нам следует снова заняться макияжем.

— Ты шутишь? Мы провели последние полчаса, разукрашивая мое лицо в различные оттенки… — снова просматриваю коробочки в ее руках — Пустынный Персик, Городские Сумерки… Кто придумывал эти названия?

— Я тебя умоляю. Кого это волнует? — тянет она, хлопая своими накрашенными ресницами.

Под потолком мерцает одна из флуоресцентных ламп. Предполагалось, что обслуживание должно было исправить эту проблему прошлым вечером, как так вышло, что лампа все еще мигает? У меня начинает дёргаться глаз. Или это макияж во всем виноват?

— Ты оставишь меня завтра на неопределенное количество времени, — продолжает ныть Девять. — Тебя выбрали для ДВИЖЕНИЯ.

Девять не пытается скрыть свою зависть. Именно по этой причине ее и не выбрали. Она желает всего и сразу, из−за чего является не очень надежным товарищем. Я сказала ей это ради всего хорошего, что было между нами.

Как по мне, ДВИЖЕНИЕ — это нечто, вызывающее смешанные чувства. Живот завязывается узлом при одной только мысли об этом. Но я готова. И готовилась неделями. Мне доверились. Но все же тихонько психую, хотя и не хочу этого показывать. Показать — значит проявить слабину.

На самом деле, испытывать чувства — это и есть слабость.

Протягиваю палетки обратно.

— Я не стану пачкать себя этим. Тонны косметики на лице действуют на меня раздражающе. Даже если я просто прикоснусь к лицу, то макияж смажется. Оно мне не надо.

Девять закатывает глаза от таких слов.

— Думай об этом как о камуфляже. Множество девушек из колледжа накладывают его. Думаю, мы должны быть уверены, что ты вольешься в общество. Мы разные, Семь. Просто я хочу быть уверенной, что ты надерешь всем задницы.

Мы разные. Да, спасибо за напоминание.

Но я все же улыбаюсь. Девять и я не во всем соглашаемся, но для меня она самая близкая подруга.

— Знаю. Я тоже. Но не думаю, что моя способность наносить действительно убийственный макияж будет решающим фактором.

— Ты удивишься. Надо быть готовой ко всему, — Девять отодвигается от двери уборной, которую еще недавно заперла. — Ну, ладно. Тебе нужно хорошо выспаться.

— Думаешь?

Она открывает дверь и проходит вниз по однообразному серому коридору, размахивая бедрами, словно при этом слышит музыку, которую не слышу я. Удивленная, пытаюсь спросить, в чем же дело, когда она открывает дверь в конце коридора.

Я ахаю. Весь наш отряд, все двенадцать, заполняют женское общежитие. Голубая и фиолетовая крепированная бумага покрывает когда−то обычные голые стены и окна. Шесть кроватей отодвинуты в сторону, создавая пространство в центре. Для разнообразия, комната чувствуется теплой и оживленной.

— Сюрприз! — выкрикивают люди хором.

Прикрываю рот руками, смеясь.

— Крепированная бумага? Серьезно? Где вы достали ее? Что вы делаете?

Шесть игриво толкает Девять в плечо.

— Хороший вопрос. Где ты была? У нас не хватило времени закончить с декорациями.

Девять тычет в меня:

— Не смогла больше удерживать ее. Знаешь, подружка у нас упертая.

Показываю язык, все еще улыбаясь, дабы скрыть удивление и спрятать слезы, застилавшие глаза. Не могу поверить, что они это сделали. У нас будут большие неприятности, если Фитцпатрик узнает об этом, но мне все равно.

— Наша Семь упрямица? — Один обнимает меня рукой, даря одну из своих редких усмешек. — Никогда бы не подумал.

— Заткнись, — толкаю его в грудь.

Несмотря на усмешку, уверена, он не принимал участие в планировании праздника. На самом деле, уверена даже, что он не одобряет его. Напряжение видно по его глазам, он и не пытается его скрыть. Как лидер нашей команды, Один должен подавать пример. Но он согласится провести это вечеринку ради меня.

Стараюсь не думать о том, куда все это приведет.

— Вы все сумасшедшие, — говорю им. — Вы же знаете об этом?

— Сумасшедшие завистники, — добавляет Шесть, встряхивая волосами. — И мы будем очень скучать по тебе.

Бросаю в нее куском крепированной бумаги.

— Я не уезжаю навсегда. Если повезет, быстро справлюсь и вернусь скорее, чем ты сможешь обогнать меня в ранге.

Как самые младшие люди в нашем отряде, Шесть, Восемь и я постоянно соревнуемся, чтобы определить, кто быстрее всех сможет сравняться с остальными.

Один прочищает горло.

— Если ты быстро справишься, это будет не везением, а мастерством. Вот почему…

— Ну, хватит об этом, — прерывает Девять, увлекая меня вглубь комнаты. — Ей не нужна зажигательная речь. Ей нужна вечеринка.

Следую за ней, делая вид, что не вижу гримасу на лице Первого. Он единственный из нас, кто выполнял настоящую миссию, но она ведь не была сольной. Но была быстрой. Он ушел на три дня, улетев в Турцию с одним из CY, чтобы получить… что−то. Что−то, о чем остальных не известили.

Мы поздравили тогда Первого, но никто не устраивал вечеринку. Все ожидали, что выберут его. Ведь он лидер нашей команды, самый лучший и самый ответственный. Надеюсь, он не обижается на то внимание, что получаю я.

С этой мыслью, проносящейся в голове, смущенно улыбаюсь каждому, кто со мной разговаривает. Вечеринка внезапно перешла из приятной к довольно волнительной.

— Вхожу! — группа расходится, и врывается Три с огромным тортом. Он с размаху ставит его на мой стол, распихивая ноутбук и список вещей в дорогу при помощи локтей.

— Великая Семь, я приношу тебе хлеб насущный.

— Ох, я тебя умоляю, — Девять берет у него нож.

Я скрещиваю руки, удивление перерастает в неловкий трепет.

— Где ты достал торт?

Три подмигивает:

— У меня есть связи.

— Да что ты, — Три, с его светлыми волнистыми волосами и голубыми глазами оказался на удивление искусным мастером в убеждении пожилых женщин в округе давать ему все, о чем тот попросит.

— Давайте начнем вечеринку, — выкрикивает Шесть.

Мгновением позже она и Десять заполнили помещение танцевальной музыкой. Представить не могу, как они смогли подготовить и это. Очевидно, все свободное время, которое я потратила на подготовку к завтрашней миссии, мой отряд потратил на подготовку к сегодняшнему вечеру.