Знает ли Кайл? Разумно ли спросить у него?

Он смотрит на меня или скорее изучает, пока я наблюдаю за всем остальным. Почему он не делиться большим со мной? Почему не хочет рассказать больше о себе? Или намеренно скрывает от меня?

— Есть действительно сумасшедшее предложение, — говорит он. — Но поскольку ты отказываешься показаться врачу, возможно, тебе стоит позвонить своему отцу.

Я замираю ошарашенная словами. Папа. Родители. Да, я должна иметь одного или обоих. Каждый человек имеет.

Так почему же вырисовывается абсолютная пустота? Имею в виду, да, мои воспоминания искорежены, но это же родители. Это должно быть основополагающим. Но внутри же сама концепция из родителей ощущается незнакомо. Чужеродно.

У меня нет родителей.

Я всегда смотрю вверх, не могу доверять врачам, и у меня нет родителей — вещи, в которых я уверена.

София — семь — я. Я — фрик.

Сглатываю, возвращая внимание к Кайлу.

— Я когда−нибудь говорила о своих родителях?

— Ты раньше упоминала об отце. Думаю, ты говорила, что он работает на правительство, — Кайл поднимает бровь, а я киваю так, словно знаю это.

— Ты не говорила о нем много, но он звонит тебе один раз в неделю.

Один из тех беспорядочных фактов в моих мозговых файлах, который отогнал себя прочь.

— Вечера было воскресенье. Он звонит каждое воскресенье вечером в восемь.

Четырнадцать звонков с сентября, начиная с трех минут до тридцати двух по продолжительности. Я слышу его голос в своей голове, но его лицо остается загадкой, и даже понятия не имею, о чем мы говорим во время этих звонков. Это неважно, но все же лучше, чем ничего.

Кайл смотрит с облегчением, возможно, даже с большим, чем когда я напевала мелодию Gutterfly. Надеюсь, это значит, что он пропустит то врач−больница дерьмо. Он толкает меня локтем.

— Так ты позвонишь ему?

— Да. Просто сначала хочу закончить с кофе.

На самом деле, сначала я хочу урегулировать уверенность, что у меня нет родителей, со смутным воспоминанием о разговорах с отцом каждую неделю. Это не имеет смысла, поэтому возможны лишь два варианта. Первый — человек, с которым я говорила, был не мой папа, и я солгала об этом по той же причине, по которой лгала и всем остальным. Или второй — все, в чем я уверена, это неправда.

Не уверена, какой вариант пугает меня больше. Оба кричат, что доверять Кайлу даже этот объем информации может быть ошибкой.

Я дрожу и отрываю больше от маффина, выжидая время.

— Расскажи мне про танцы.

— Нечего рассказывать, — хмурится Кайл. — Они были скучными, как и большинство танцев. Но ты выглядела потрясающе.

Я бросаю ему улыбку, а растущее недоверие мешает быть польщенной или флиртовать в ответ. В то время, как Кайл рассказывает о том, с кем мы тусили, и делится историями о людях, которых я плохо помню, я обыскиваю рюкзак на наличие телефона. Он должен быть там. Кто не носит с собой телефон?

Наконец−то нахожу. Он застрял на дне сумки под шапкой и варежками. Я также таскала с собой альбом, набор модных карандашей, бутылку с водой и несколько протеиновых батончиков. Странно. Планировала ли рисовать что−то сегодня? Я умею рисовать? Откладываю в сторону вопросы, о которых лучше поразмышлять в другой раз.

Палец зависает над экраном телефона, Кайл снова смотрит на меня. Я должна вести себя нормально. Должна скрыть свою растерянность. Но сложно больше не знать, что такое «нормально».

Иконки плывут передо мной по телефону, дразня. Что они значат? Как можно это использовать? Расслабься, напоминаю себе. Снова закрываю глаза и очищаю свой разум.

Чем меньше борюсь, тем легче становится. Как это было на Южной станции, мое тело помнит структуру и движения, даже если я сама не помню. Палец движется, скользя по экрану, и появляется список контактов. Я пролистываю его в поисках одного, под названием «папа», или «родители», или «дом».

Нет. У меня есть Кайл, Одри, Йен, Чейз и другие имена, которые я узнала из фрагментов восстановившейся памяти. Но нет ничего, что связывает меня с чем−то или с кем−то вне РТК. Нет Папы. Нет Коула, Одного, Девяти или любого другого лица, маскирующегося под номером.

Допивая свой кофе, догадываюсь проверить журнал вызовов. Я говорила с отцом — или с кем−то там — по этому телефону. Должна быть запись.

У меня уходит еще секунда, чтобы вспомнить, как открыть журнал, но я снова доверяю пальцам. Около минуты девятого был вызов.

Я смотрю на номер, ожидая — надеясь — что это вызовет хоть какие−то воспоминания. Осмелюсь ли позвонить ему перед Кайлом? Если человек на другом конце не мой папа, то должна быть причина, почему я скрыла эту информацию. И если это мой папа, испугаю ли его и заставлю ли волноваться, когда тот обнаружит, что со мной что−то не так?

— Нам нужно обсудить следующий этап, — говорит человек в ухо.

Я настраиваю телефон и смотрю на Одри, которая сидит всего в футе от меня.

— Ладно, но мне действительно нужно поработать над этим заданием по философии сегодня вечером. Я утопаю в работе.

Мужчина на другом конце провода равнодушен.

— Ты можешь выйти из комнаты?

Воспоминание длится всего секунду или две, но этого вполне достаточно. Номер, который звонил в прошлое воскресенье — это номер, на который я смотрю сейчас. Это важный номер, и разговор был важный. Но это был не мой отец. Если у меня были какие−то сомнения, то они ушли.

Это значит, что, как и в прошлые выходные, я лгала Кайлу.

Это также означает, что я должна позвонить по номеру, но вместо этого я терплю, переживая подробности, которые вернулись. Пытаясь рассортировать их по местам в шкафу, в глубине моего сознания.

Кайл машет ладонью. Ароматы кофе и сахар, нахлынули на меня.

— София?

Следы тайной беседы проносятся через память, и слова случайно соскальзывают с языка.

— Я искала кого−то. Они были в опасности, — вот о чем был разговор. Детали опущены, но многое мне удается уловить.

Кайл мгновение ничего не говорит. Его лицо пустое, с выражением любопытства, словно он напрягает все мыслительные способности, чтобы следовать за моим бессвязным бредом. На самом деле, вероятно, так и есть. Я прыгаю с одной темы на другую без всякой логики.

— Да, ты уже говорила это. Теперь уверена?

Я киваю. Часть меня хочет рассказать все Кайлу в надежде, что это что−то значит для него, но я проглатываю позыв.

Студент Х был в опасности. Я когда−нибудь найду его?

Кайл играет с ложечкой. Тишина разливается вдоль стола, словно пролитый кофе. Кофейня оживлена разговорами и топотом, но между нами звуков нет. Мы утопаем в тишине. Наконец, Кайл отпускает ложечку.

— Ты помнишь, кого или почему?

— Нет. Я знаю только то, что… — мысленно прикусываю язык. — Только что был я послана, чтобы помочь ему.

Дерьмо, слишком много информации. Кроме того, это заставляет меня звучать дико. А может так оно и есть.

Кайл резко смотрит вверх.

— Послана? Кем?

— Не знаю. Ничего из этого не имеет смысла.

— Нет, действительно, не имеет, — он сжимает мою руку.

Я уставилась на свою кожу, потому что по какой−то причине, это заставляет мозг зудеть. Я напрягаюсь, чтобы вызвать другое воспоминание, но, конечно, это не работает таким образом. В любом случае, это всего лишь рука. С какой стати его руке быть важной?

Ни в коем случае я не спрошу об этом Кайла. Он уже и так, должно быть, думает, что я сумасшедшая. Что страдаю от галлюцинаций, вызванных порезом на лбу. Еще одна вещь, в которой я не сомневаюсь, состоит в том, что это все реально.

Перекладываю телефон в свободную руку. Мои ответы — некоторые из них — в этом номере. Они должны быть. Но сейчас, даже больше чем раньше, я не уверена, что должна звонить перед Кайлом.

Кладу телефон на стол и надеваю куртку.

Кайл встает вместе со мной.

— Готова идти?

— Нет, я хочу позвонить домой, но здесь слишком шумно. Хочу выйти наружу. Я вернусь.

Его рука опускается на телефон:

— Ты уверена, что это хорошая идея?

— Выйти наружу?

— Позвонить, — Кайл тянется за курткой, сбивая пустую чашку, но не обращая на это внимания. — Думал, может ты не хочешь, чтобы кто−нибудь беспокоился, знаешь? Как ты сказала: если воспоминания возвращаются к тебе, то, возможно, ты должна воздержаться от вызова. Больше сосредоточиться на них.

Его зрачки расширяются, и он приглаживает рукой волосы. Притворяюсь, что не замечаю этого нервного жеста.

— Может быть, мой отец может помочь. Разговор с тобой помогает, так что это имеет смысл.

— Да, но… — пальцы Кайла дергаются. Могу даже сказать, что он хочет схватить телефон. — Может лучше сначала выяснить больше информации, прежде чем звонить. Например, о том, кого ты искала, и нашла ли.

Нет, это не имеет смысла.

— Буквально несколько минут назад ты предлагал позвонить.

— Да, но я изменил мнение.

Застегиваю куртку.

— И я не понимаю почему.

Он потирает кроссовки.

Не доверяй никому.

Даже Кайлу.

Если я попала в КиРТ, чтобы найти студента, который в опасности, и плохие люди тоже разыскивали этого студента, тогда появляется причина, по которой те люди также могли отправить кого−то из своих в школу.

Кайла?

Являются ли бабочки, порхающие в животе, когда он ко мне прикасается не признаком того, что он горяч, а скорее объектом какой−то остаточного воспоминания? Знала ли я нечто большее о нем, прежде чем ударилась головой. Вот почему я потащила его прочь из школы сегодня?

Или он тот, из−за кого у меня проблемы? Он притащил меня? И сделал что−то со мной? Правда ли что−то из того, что он мне говорил?

Ох, дерьмо. Что я наделала?

Положив телефон в карман, прохожу мимо него к двери.

— София, подожди!

Он тянется к моей руке, но я уворачиваюсь. Если я уложила тех парней на Южной Станции, возможно смогу уложить и Кайла, если понадобится. Хотя, надеюсь, что нет, ведь все еще не уверена, как тогда превратилась в ниндзя.

— София!

Группа людей, входящих в кофейню, попадаются на пути, давая Кайлу шанс догнать меня. Двери закрываются за ним. Хотя я направляюсь в наименее переполненном направлении, люди создают препятствия на пути, а кирпичный тротуар — опасность из льда и слякоти.