Глава 12

Восемнадцать недель назад: Лето перед КиРТом

Я подавляю зевоту, наблюдая за попыткой Лефа разминировать бомбы. У него есть две минуты, чтобы закончить, не взорвав себя. Если ему это удастся, он получит достаточно баллов для задания. Если же потерпит неудачу, Восемь − та, кто спроектировала бомбу, получит баллы за него. Это жесткая симуляция, которая заставляет нас конкурировать друг с другом, но лучше так, чем реальность.

Иначе, благодаря Двойке, мы были бы уже мертвы.

Наш инструктор, наполовину глухой старый украинец, которого зовут Бондарь − нам нравится называть его Бомбарь, − он всегда делает для нас подобные испытания. Он, кажется, презирает то, что наш отряд сплочённый. Честно говоря, не только он один. Мы повзрослели, и большинство наших преподавателей стремятся к более новым и совершенным способам, которые настроят нас друг против друга.

Только Фитцпатрик продолжает проповедовать о сплоченности и лояльности. Это, наверное, единственное, что мне в ней нравится. Но ни для кого не секрет (хотя и должен быть), что поведение нашего отряда беспокоит руководителей. Мы слышим, как они говорят о нас, когда те думают, что мы не слышим.

Мы слишком эмоциональные. Слишком чуткие. Слишком человечные. Они допустили ошибку с нами, которую не могут позволить себе повторить, и именно поэтому удерживают нас. Некоторые люди хотели бы держать нас взаперти постоянно. Превратить в аналитиков (или во что-то такое же скучное), вместо оперативных агентов, которыми мы были рождены стать.

Я сомневаюсь, что это произойдет, но все же уверена, что в этот раз они не повторят ошибки, которые допустили с нами. Когда я смотрю на ГИ−2 («ГИ — гибриды» − другая группа детей), которые на четыре года меня моложе, я думаю, что таким образом они пытаются улучшить нас. Хотя вместо ревности я испытываю грусть. К ГИ−2.

Бондарь перенаправляет наше внимание на таймеры, которые отсчитывают время. У Лефа осталось тридцать четыре секунды. Его лицо сверхсосредоточено, в то время как он берет в руки кусачки, а черные волосы стоят дыбом, ведь он продолжает работать потными руками. За первую минуту он ничего не сделал, кроме как исследовал работу Восемь. Наблюдать за ним − не самая захватывающая вещь, плюс ко всему в комнате ужасно душно (у Бондаря всегда душно), поэтому мне трудно бодрствовать.

Я не очень хорошо вижу работу Восемь, ведь все мы стоим далеко позади, для того чтобы дать Лефу достаточно света. Но то, что мне удается разглядеть, выше всех похвал. Молча, я сравниваю работу Восемь, с различными схемами, которые мы изучали. И радуюсь, что я не на месте Лефа.

Затем телефон Бондаря гудит, нарушая жаркую тишину. Мы все подпрыгиваем, в том числе и Леф. Его рука дергается вместе с кусачками и синий провод рвется. Устройство мигает красным цветом, и Восемь ликует. Леф мертв. Она побеждает.

Леф бросает кусачки.

− Это не справедливо. Я не собирался отрезать. Я просто испугался.

Бондарь смотрит на него.

— Испуганный значит мертвый. Здесь нет места для испуга, — пока Леф продолжает ворчать, а Восемь продолжает злорадствовать, Бондарь проверяет свое сообщение. Он ругается на украинском и кладет трубку. − Семь, ты должна пойти в офис Мэлоуна.

Продвигаясь вперед с остальными, чтобы проверить бомбу Восемь, я поднимаю шокированный взгляд.

− Что? Сейчас?

Мэлоун? Я?

Урок не закончится еще минут двадцать. Пять должна попытаться разоружить мою бомбу следующей.

− Сейчас. Мы поработаем над твоей завтра, — голос не кажется радостным. Бондарь ненавидит перебои на уроках, убежденный, что его предмет требует большей концентрации, чем все остальное, что мы делаем.

Конечно, все наши инструкторы так думают, и это довольно раздражающе.

Я сохраняю нейтральное выражение лица, пока выхожу из комнаты, но желудок тут же связывает себя в узлы. Один ободряюще пожимает мою руку, и я посылаю ему улыбку, которая должна была скрыть мое нервозное состояние. Но невозможно что-либо скрыть от Первого. Нет сомнений, что именно поэтому он пытался успокоить меня.

Это не помогает. Почему из всех людей Мэлоун хочет видеть именно меня? Это не нормально. Мне это не нравится.

По крайней мере, у меня есть достаточно времени, чтобы прийти в себя, пока я направляюсь в сторону его офиса. Лагерь, который, все считают комплексом «Красная Зона», расположен как колесо с главным административным зданием в центре. На севере, прямо через дорогу от здания академии, находятся лаборатории. На западе находятся отделы хранения. А на востоке − жилые помещения и тренировочные поля. Весь периметр − это безопасность сверх безопасности. Даже я не знаю, половину систем, и даже я − при всей моей подготовке − убеждена, что попытка прорваться внутрь или наружу − самоубийство.

Сейчас приятный летний день, так что я выхожу на улицу на свежий воздух. Весь лагерь — связанный тоннель. На самом деле, многие здания, в том числе все лаборатории, существуют только под землей. Это удобно зимой, но в остальное время года мне не хватает солнца. А еще если пройти мимо блеклых зданий, колючей проволоки и вооруженной охраны, появляется красивейшая территория. На юге видны горы. Мы в окружении лесов, холмов и скалистых гор.

Офис Мэлоуна находится в центре самого здания, единственного здания со вторым этажом. Я никогда не была там. Мэлоун руководит всем лагерем, поэтому не часто контактирует с нами напрямую. Иногда он наблюдает за нашими уроками и еще заседает на наших ежегодных обзорах достигнутого прогресса с Фитцпатрик, но он никогда много не говорит. Он много раз приходит и уходит, иногда отправляется с вертолетной площадки на верхней части здания, но в остальных случаях в своей бронированной черной машине через центральные ворота.

Возле первого здания я настраиваюсь. Логически, я понимаю, что не сделала ничего плохого, но предательский шепот Три и Девять эхом отдается в моей голове. Я надеюсь, что то, зачем меня вызвали, не имеет ничего общего с ними.

Сжав челюсть, я провожу пальцем по замку и вхожу в здание. Воздух из кондиционера обдувает, в то время как я шагаю внутрь, и меня бросает в дрожь. Я сняла куртку ранее, но сейчас снова готова ее надеть.

В прихожей пусто, за исключением двух человек. Один из этих людей − охранник, и он игнорирует меня. Я использовала печать, чтобы попасть внутрь, и он увидел это на одном из своих мониторов. Следовательно, он не заинтересован во мне.

Другой человек − помощник Мэлоуна. Я никогда с ней не разговаривала, но видела, как она сопровождает его в поездках. У нее лицо, как у фарфоровой куклы, красивая, но с ней так же трудно, как выровнять локон. Я также знаю, что она не так уж плоха в деле, ведь видела, как она практикуется внутри помещения.

Сейчас она оценивает меня со смешанным выражением презрения и чего-то еще. Возможно страха.

− Он ждет тебя.

Она вводит комбинацию на клавиатуре слева и лифт открывается. С нарастающим любопытством, я распутываю свои волосы, пока лифт поднимает меня вверх на один пролет. Когда он останавливается, двери на противоположной стороне открываются, и я оказываюсь в коридоре, который потрясает меня почти так же сильно, как то, что меня вызвали.

Все, что есть в лагере − утилитарное, но не это место. Скульптуры из стекла и каменная дорожка в коридоре. Стены расписаны фресками, а свет устроен так, чтобы светить на интересующие секции. Заинтригованная, я замедляю шаги, чтобы ощутить этот редкий проблеск теплоты и человечества. Камера следует за мной вниз по покрытому камнем полу. Как только я прошла полпути, слева от меня открываются двери.

Мэлоун встает из-за стола, улыбаясь. С морщинками вокруг его глаз, улыбка кажется почти настоящей.

— ГИ-1 Семь, пожалуйста, присаживайся. Чаю?

Внутренняя часть офиса Мэлоуна отражает зал. Она яркая и современная, с веселым абстрактным искусством. Электрический чайник щелкает, пока он подходит к буфету. Мужчина перебирает различные банки с чаем, находящиеся около чайника.

− Нет, спасибо.

− Тогда воды?

Я киваю, потому что это кажется вежливым, и он наливает мне стакан из серебряного кувшина. Все это дело становится более странным с каждой секундой.

− Ты, несомненно, удивлена, почему я позвал тебя сюда, − Мэлоун возвращается к своему столу с чашкой и стаканом воды в руке. − Ты можешь не осознавать этого, ведь наши пути не часто пересекаются, но я внимательно слежу за всеми нашими детьми. Ты показываешь заметный прогресс. ГИ−1 Один, в частности, высоко оценивает твой потенциал.

Внутренне, я ощетиниваюсь за то, что меня считают ребенком. Мэлоун всегда так называл нас, и, когда я была ребенком, это не сильно беспокоило меня. Хотя, я больше не ребенок, как и остальной мой отряд, и надоело, что со мной так обращаются. Надоело торчать в лагере и отрицать миссии, для которых мы тренировались всю нашу жизнь.

Однако, я не могу упустить любую из этих возможностей, так что делаю глоток воды, благодарная судьбе за то, что мне есть что подержать в данный момент.

− Честно говоря, − продолжает Мэлоун, − я следил за тобой некоторое время. Я знаю, что никто из вас биологически больше не ребенок, но я всегда буду думать о каждом из вас, о всех ГИ, как о своих детях. Это то, что делают родители. Вы все особенные, и у всех вас есть особые преимущества. Но некоторые показывают нечто большее − преданность и лояльность, что заставляет меня гордиться. Вот почему я особенно рад, что у меня есть миссия, которая подходит для тебя.

− Миссия? − я так удивлена, что слова выскальзывают прежде чем мне дают слово.

− Очень важная миссия. Тебе интересно, почему именно ты, а не Один?

Это именно то, что мне интересно. Это, и двадцать других вещей, начиная с того, почему прошло так чертовски много времени, прежде чем этот день настал.