Глава 4

Ноа

День первый

Ноа сильно продрог. У него болели уши и нос. Майло тоже замерз, но он не жаловался. К счастью, Ноа позаботился о том, чтобы они оба оделись в плотную одежду.

Он затянул шнурки капюшона Майло и убедился, что шарф закрывает нижнюю половину его лица.

Ветер набирал силу, хлестал по деревьям, раздувал свежую порошу и слегка раскачивал кресла. Скрипели тросы. Чтобы поговорить друг с другом, им приходилось повышать голос.

Беспокойство, которое он ощущал раньше, переросло в настоящую тревогу.

Стояла жуткая тишина. Из коттеджа у подножия холма не доносилось ни звука. Только завывающее дыхание ветра, да редкий стук снега, падающего с веток.

Этого не должно было произойти. Все складывалось совсем неправильно. Когда что-то шло не так — катастрофа, несчастный случай, преступление — на помощь приходили десятки, сотни подготовленных к чрезвычайным ситуациям людей.

Он знал. Он сам один из них.

Где все? Что, черт возьми, случилось?

— Папа, я хочу пить, — сказал Майло.

Из кармана Ноа достал маленькую бутылку воды, купленную по смехотворной цене в кафе ранее. Она оказалась на три четверти полной. Он протянул ее Майло вместе с батончиком мюсли, который лежал у него в кармане. У него также имелась фруктовая пастила и пакетик с орехами.

Когда-то давно он плохо запоминал подобные вещи. Теперь нет.

Майло отпил немного и протянул обратно. Ноа облизал пересохшие губы. Его мучила жажда. И голод тоже. Но он должен сохранить все это для своего сына.

Ноа сжал плечо Майло.

— Помощь скоро будет здесь. Медики спасут всех, кто пострадал. И лыжный патруль приедет за нами. Нас спасут, и у нас будет отличная история, чтобы рассказать дяде Джулиану, когда мы вернемся, слышишь?

Майло торжественно кивнул, его глаза казались большими и темными на маленьком лице.

— Как мы будем спускаться?

Несколько лет назад Ноа участвовал в учебной тревоге в Биттерсвит в рамках протоколов готовности к чрезвычайным ситуациям в их регионе. — При обычном отключении электричества это довольно просто. У них есть дизельные двигатели для резервного питания. На новых подъемниках снегоходы могут зацепиться за систему шкивов и медленно тащить каждое кресло вниз по склону, пока не станет безопасно выходить.

— Что, если снегоходы и резервные системы не работают?

— Ну, тогда лыжный патруль придет нам на помощь, они начнут с вершины подъемника и будут спускаться вниз в составе команд. Патрульный заберется на башню подъемника и закрепит веревку на тросе подъемника с помощью так называемого Т-образного сиденья, которое представляет собой стул без ножек, рассчитанный на одного человека. Патрульный спустится по перекладинам башни и подтащит кресло к нам. Они закрепят пассажиров по одному в Т-образном кресле и спустят их на землю с помощью релейной системы. Они могут использовать ремни безопасности вместо Т-образного сиденья, но все равно спустят всех, даже если кресла застрянут над такими опасными местами, как у нас.

— Хорошо, — ответил Майло, дрожа.

Ноа изучал Майло, проверяя его жизненные показатели, ища симптомы стресса. Это давно стало привычным делом, хотя лекарства Майло в основном позволяли ему быть обычным ребенком.

Примерно через месяц после того, как Майло начал ходить в детский сад три года назад, он начал жаловаться на боли в животе, потерял аппетит и слишком уставал, чтобы играть с друзьями. Затем у него появились темные пятна на локтях, коленях и задней части шеи.

Когда желудочная инфекция быстро переросла в сильную рвоту, обезвоживание и колющие боли в животе, Ноа срочно отвез его в отделение неотложной помощи.

В больнице провели ряд анализов на уровень кортизола, калия, натрия и АКТГ, прежде чем поставили диагноз «болезнь Аддисона». Надпочечники Майло не вырабатывали достаточно кортизола самостоятельно. Поскольку кортизол регулирует реакцию организма на стресс, пожизненное лечение для восполнения этого гормона было крайне важно.

Серьезные осложнения становились более вероятными, когда Майло находился в состоянии физического стресса. Несчастный случай или болезнь могли быстро перерасти в адреналовый криз — опасную для жизни ситуацию, которая могла привести к почечной недостаточности, шоку и смерти.

Майло принимал таблетки гидрокортизона три раза в день по графику, имитирующему нормальные двадцатичетырехчасовые колебания уровня кортизола в организме. Он носил браслет медицинского оповещения и держал при себе карточку с описанием своей болезни, расписанием и дозировкой лекарств.

Они также хранили экстренную дозу инъекционного глюкокортикоида в сумке, которая всегда была с ним или в машине. В сумке дополнительно хранились таблетки, и закуски с высоким содержанием соли и сахара, а также электролитный напиток, так как уровень натрия и калия у Майло снижался во время стресса; оба эти вещества критически важны для работы его сердца.

— Скажи, твои руки и ноги не устали и не затекли? — спросил его Ноа. — Болит живот? Головокружение?

Майло покачал головой.

— Просто очень, очень холодно.

Ноа кивнул, почувствовав облегчение. Майло принимал свои таблетки каждый день, как по часам. Ноа дал ему дневную дозу в полдень.

— Сообщи мне, если тебе станет плохо.

Ноа еще раз проверил свои куртку и шарф. Он прикрылся настолько, насколько мог. Но этого все равно недостаточно. Ноа размотал свой шарф и обернул им голову и лицо Майло, создав двойной слой защиты. Только темные глаза сына смотрели на него.

Ноа внешне походил на своего отца, американца ирландского происхождения, с темно-каштановыми волосами и светлым цветом лица. Майло унаследовал оливковый оттенок кожи бабушки-венесуэлки, с вьющимися черными волосами и огромными темными глазами, способными проглотить человека целиком.

Сын больше походил на Ноа, чем на свою мать, и все же Ноа видел проблески ее лица в его озорном выражении, в том, как он наклонял голову или покусывал нижнюю губу. Его манеры казались настолько похожими, что иногда у Ноа начинало болеть в груди.

В голове промелькнуло воспоминание. Последний день, который они с Ханной провели вместе, случился на горнолыжном курорте Биттерсвит пять лет назад — в день ее исчезновения.

Он хотел бы сказать, что в тот день они были счастливы. Но между ними уже назревала ссора, Ханна держалась напряженно, а Ноа замкнулся в себе. Но они радовались за своего сына. Все эти несчастные бессонные ночи он цеплялся за эту истину.

Они улыбались и смеялись, пили горячий шоколад и ели теплое липкое печенье из бумажного пакета, пухлое лицо Майло было измазано арахисовым маслом и шоколадом.

Они познакомили Майло с его первыми лыжами и склоном под названием «Дыхание младенцев», где он падал снова и снова, а его заливистый смех служил клеем, скреплявшим их хрупкую связь.

Фотография Ханны — та, что он тогда сделал на свой телефон, последняя ее фотография. Фотография, которую СМИ распространили по всему телевидению и интернету, фотография, которую Ноа напечатал на плакатах «Пропала без вести» и прикрепил на каждом телефонном столбе в тридцати милях.

Она выглядела такой красивой. Снежинки, запутавшиеся в шоколадно-коричневых прядях волос, обрамляющих ее нежное лицо, розовые от холода щеки, изумрудно-зеленые глаза в тон темно-зеленой замшевой куртке, которую он купил на их первое совместное Рождество, когда она еще любила его.

Ноа сделал все возможное, чтобы на смену плохим воспоминаниям пришли новые, хорошие, как для себя, так и для Майло. Они пережили вместе пять лет ада — оба были потеряны, одиноки, и цеплялись друг за друга, как тонущие моряки.

— Папа?

Ноа стиснул зубы, чтобы они не стучали.

— Да, дружище?

— Мне нужно в туалет.

— Хорошо, я помогу тебе.

— И я хочу домой.

— Я знаю, сынок. Скоро, обещаю.