Ванаг достал из ящика стола «Универсал». Рывчук отмахнулся:

— Знаю. Читали мне... Божий человек, чтоб его!

Ванаг вдруг рассмеялся. Он только сейчас разглядел нелепый наряд друга. Пальто доктора Финкельштейна делало Арсения смешным: выпирала грудь, в плечах разошлись швы, длинные руки торчали из коротких и узких рукавов.

Ванаг достал из шкафа бушлат с двумя рядами надраенных пуговиц, маузер в деревянной кобуре. И стоило Арсению ощутить на плечах привычную форму, как он сразу почувствовал себя в строю.

Определив Арсена в семью елизаветградских чекистов, Ванаг тем же днем повел его участвовать в деле.

В Елизаветград из Киева прибыл некто в кожаной тужурке, с красным бантом на груди, с длиннющим мандатом, подписанным самим председателем Совнаркома Украины. В мандате было сказано, что товарищ Решетенко является уполномоченным Всеукраинского комитета по эвакуации и что ему предоставляются чрезвычайные полномочия. Ну что ж, раз такими полномочиями человек наделен — надо помочь. Местный Совет ему еще одну бумагу дал, помощников выделил на станции вагоны грузить. И вдруг в Чека пришел со станции грузчик и спрашивает:

— Куда этот типчик золото вывозит?

— Какой типчик? Какое золото?

Грузчик Христом-богом клянется, что уполномоченный никакой не Решетенко, а сын киевского протопопа поручик Колосков.

— Не путаешь? — спрашивает Савченко.

— Не могу я путать! В дворниках у них работал. С малолетства знаю...

— Брать надо! — предлагает Ванаг.

— Как возьмешь? Мандат-то какой! А если грузчик ошибся?

Судили-рядили и решили обыск устроить. Вот на это дело и отправился с Ванагом Арсений.

Решетенко застали в номере гостиницы. Он угрожал, мандатом размахивал, а Ванаг спокойно спросил:

— Кому вы, гражданин Колосков, в Полтаву вагоны отправлять собирались?

— Вы что, пьяны? Читать не умеете? Какой я Колосков? Решетенко моя фамилия!

А Ванаг стыдит:

— Нехорошо, гражданин Колосков, от отца родного отказываться. Ваш батюшка, киевский протопоп, обидеться могут.

Колосков — руку под подушку, а Ванаг как гаркнет: «Руки вверх!» — и приказал: «Товарищ Арсен, обыщи!»

Арсен взял пистолет из-под подушки, в чемодане пачки денег, золото, драгоценности обнаружил. Начал кожанку проверять, в кармане под подкладкой что-то твердое прощупал и, подпоров подкладку, извлек карточку «Союза русских офицеров» на имя поручика Колоскова и какие-то стихи: ни рифмы в них, ни смысла.

В Чека Колосков во всем признался. Драгоценности он, оказывается, Деникину отправлял. Помог и стихи понять — это был зашифрованный приказ генерала Деникина...

— Вот и крещен ты в чекисты! — поздравил Ванаг Арсения, когда они закончили допрос Колоскова.

— Подличает контра. Какой мандат достал! — не переставал удивляться Арсений Александрович. — От самого Совнаркома.

— «Липа». Типичная фальшивка! — ответил Ванаг. — Если бы враг в открытую шел, пожалуй, и чекисты не нужны были бы. Вот и твой Перепелица...

— Неужели уйдет от нас подлюга?

— Больше месяца ты в Знаменке провалялся. Он это время не сидел сложа руки. Может, концы прятал. А может, где под боком еще подличает. Переменил фамилию, и теперь не в матросскую форму, а в рабочую спецовку рядится. Не исключена возможность, что с григорьевцами отсиживается.

— Что же мы за Чека, когда не можем такого оборотня схватить?

— Схватить! Больно прыткий ты, Арсен. Вот и про отряд Гонты ничего не известно. Есть предположение, что его разбили в Черном лесу григорьевцы.

— Всех перебили! — ужаснулся Арсений.

— Я же говорю — это предположение. Мы его уточняем.

Захлестнувшая Арсения тревога заставила его рассказать другу о Катерине, поделиться с другом своим горем.

— Если с отрядом что стряслось, и она не ушла. Тяжелая была, на сносях. Уже вот-вот родить была должна. Куда она такая уйдет?

— Из Елизаветграда, говоришь, она? Родственников разыщем, — успокоил Ванаг. — Ты адрес ее знаешь?

— Не говорила. Не дюже она жаловала свою родню. Отчим у нее. Родной батько на фронте погиб. Мать за какого-то официанта выскочила.

— А фамилию-то ее знаешь?

— Катерина Юзко.

— Вот и расспросим про нее у заводских. Найдем!

Поиски Катерины оказались не такими легкими, как поначалу казалось Ванагу. Старые рабочие завода Эльворти помнили Сергея Юзко. Знали, что до войны жил он на Быковой. А куда девалась потом его жена с детьми — не знали. Но обещали по возможности выяснить.

Пока Ванаг наводил справки у заводских, Арсений попытался встретиться с кем-нибудь, кто раньше служил в ресторане. Одна женщина, работавшая на кухне ресторана Хрущицкого, сказала ему, что был в ресторане официант Яшка Свистунов. Года два назад он женился на вдове с двумя детьми. Кухарка назвала улицу Миргородскую, на которой якобы поселился Свистунов с женой.

— Ресторан закрыт. Что сейчас делает Яшка, не знаю. Болтали, что его падчерица с матросами ушла. Так что у него теперь на один рот меньше.

— Погибла? — переспросил Рывчук.

— Всякое болтают, матросик. Мало ли людей нынче гибнет! Смерть разъелась. Это людям харча не хватает. А ей, безносой, только успевай косой махать да зубами щелкать.

Арсений Александрович решил, не откладывая, разыскать официанта Свистунова.

С того дня как болтливая заказчица сообщила о гибели Петра, в доме Свистунова все пошло кувырком. Мария Александровна часами сидела, уставившись в одну точку. Она перестала воспринимать происходящее вокруг. Равнодушно отнеслась и к тому, что Катерина, оставив сына на ее попечение, ушла разыскивать свой отряд. Только когда Вовка кричал, требуя внимания, Мария Александровна оживала. Пеленая внука, кормя его, она улыбалась, что-то тихо напевала, разговаривала с ним, но при этом называла Вовку Петенькой. Яков Амвросиевич прислушивался: «Рехнулась баба. Совсем рехнулась». Приходили заказчицы, ругались, забирали обратно материал, а Мария Александровна лишь виновато улыбалась.

Все заботы по дому перешли к Якову Амвросиевичу. На базар была снесена каракулевая горжетка — его свадебный подарок Марии. Горжетка стоила дорого, но сейчас Яков Амвросиевич сумел сбыть ее юркому молодому человеку всего за два фунта сливочного масла и пачку обесцененных зеленых кредиток. Только дома Свистунов обнаружил, что в брусок масла был засунут творог. А Вовке нужна была манная каша, да и ему с женой есть надо было. Яков Амвросиевич теперь постоянно ощущал сосущую боль под ложечкой: «Голодные колики», — как определил он.

Голод был непривычен для официанта. Чего-чего, а еды ему всегда хватало!

По вечерам, согреваясь под толстым ватным одеялом, Свистунов мечтал теперь не о собственном ресторане, а о свиной отбивной с косточкой, о картошке-пай! О том, чтобы купить еды на припрятанные сокровища, он и не помышлял.

Яков Амвросиевич расправил на столе страницу старой газеты, в которую было завернуто так неудачно купленное масло. Это был «Одесский листок». Сквозь жирные пятна с трудом угадывались слова. Шевеля сизо-желтыми усами, Яков Амвросиевич стал читать ноту, направленную Директорией французскому командованию в Одессе:

«Директория признает совершенные ею ошибки и просит помощи у французского командования в борьбе против большевиков».

Он прочитал, что Директория отдает себя под покровительство Франции и надеется, что теперь большевикам придет конец.

— Как ты думаешь, большевики долго продержатся? — спросил Свистунов у жены.

— Сколько надо, столько и продержатся. Принеси пеленки.

— Пеленки, пеленки! Никогда с тобой ни о чем не поговоришь!

— Мальчик-то мокрый...

Поднимаясь со стула, Яков Амвросиевич глянул в окно — и обмер. На противоположной стороне улицы стоял высокий мужчина и пристально глядел на их окна. Что ему надо? Спрятавшись за занавеску, Свистунов стал наблюдать. Через бушлат от левого плеча к поясу тянулся желтый ремень. На нем в деревянной коробке висел огромный пистолет. Видать, какой-то начальник большевиков. Что ему нужно?