Слишком много времени в распоряжении, вот в чем загвоздка. Люди жили, черт знает, как долго, слишком долго, вот и все. Стирание следов на лице и в памяти не отматывало годы назад; стрела энтропии всегда указывала в одном направлении; девственность это факт, а не просто состояние плевы или памяти. Елена, проснувшаяся в египетской постели Аитры и лишенная воспоминаний, могла на какое-то время ввести Менелая в заблуждение, но всегда найдется другой Парис, и очень скоро — прошлое всегда присутствует в настоящем, как сказал Эзра-Цзе.

Эта аналогия десятитысячелетнего возраста легко всплыла в его памяти. Он считался, и на самом деле был, уроженцем Великой Земли; а от нынешней его персоны жителя Стрельца (бывшего) следовало ожидать знания подобных мифов, чем больше стертого временем, тем лучше — отсюда, по сути, и его бесконечный карточный пасьянс здесь на борту. В этом автоматическом сохранении роли и заключалась его природа и высочайшее мастерство.

И конечно же, он не позволил себя Крестить, хотя его сознание и подвергалось многочисленным менее серьезным изменениям в процессе работы на Великую Землю, и может подвергнуться куда более сильному, если его миссия на Бодейсии провалится. Многие из воспоминаний причиняли боль, и все они болезненно перемешались; но они принадлежали ему, и именно это, прежде всего, придавало им ценность. Некоторые профессиональные предатели ценились за то, что у них не было и быть не могло кризиса индивидуальности. Саймон знал без тщеславия — слишком поздно для тщеславия — что у Великой Земли не было более выдающегося предателя чем он, и именно потому, что такие кризисы случались с ним ежегодно, но он всякий раз их преодолевал.

— Прошу снисхождения, ваше преподобие, — раздался голос за спиной. Белая рука, ухоженная, но мускулистая, протянулась из-за его плеча и переложила Дурака на Падающую Башню. — С моей стороны это беспардонное вмешательство, но я не мог видеть, как этот ход просто напрашивается. Боюсь, я несколько навязчив.

Голос был незнаком, а следовательно, принадлежал человеку, до сих пор находившемуся в уединении дипломатической каюты. Саймон обернулся, готовый на грубость.

Следующим его побуждением было вскочить и бежать. Вопрос о том, кто это, испарился при виде того, что это за существо.

На первый взгляд, перед ним стоял человек с желтой прической пажа, в бледно-фиолетовых чулках, коротких желтовато-коричневых бриджах и более темном фиолетовом камзоле, на боку висел выкидной нож, оружие, предпочитаемое преимущественно дамами. На левой стороне груди золотым гербом сверкал паук, копия паука с печати на двери. На первый взгляд; поскольку Саймону посчастливилось — он не понимал, каким образом — проникнуть под эту кажущуюся оболочку.

Этот «дипломат» был вомбисом, или тем, что в тех же мифах, которые недавно припомнились Саймону, именовалось Протеем: существом, способным в совершенстве копировать почти любую форму жизни, соответствующую ему по размеру. Или почти в совершенстве, ибо Саймон, так же как и один из, пожалуй, пяти тысяч его коллег, обладал чувствительностью к подобным существам, будучи даже не в состоянии определить, чего именно им не хватает при копировании человека. Другие люди, даже люди иного пола, нежели тот, который принимали вомбисы, не могли найти в них ни малейшего изъяна. Отчасти потому, что они не возвращались в исходную форму, будучи убитыми, ни один человек никогда не видел их «настоящего» облика — если таковой у них имелся — хотя, конечно, легенд ходило немало. Этот дар мог бы сделать их идеальными агентами-двойниками, если бы им можно было доверять — но это была чисто академическая теория, поскольку вомбисы всецело являлись ставленниками Зеленого Экзарха.

Третьим побуждением Саймона, как и любого другого человека в подобных обстоятельствах, было убить его на месте, но этот путь имел слишком много очевидных недостатков, из которых наименее существенным являлся нож. Вместо этого Саймон произнес с весьма умеренной грубостью:

— Неважно. Я все равно зашел в тупик.

— Вы крайне любезны. Можно, я сяду?

— Раз уж вы здесь.

— Спасибо. — Существо изящно расположилось напротив Саймона. — Вы впервые летите на Бодейсию, ваше преподобие?

Саймон не говорил, что он направляется на Бодейсию, но в конце концов, это указано в списке пассажиров, доступном обозрению каждого.

— Да. А вы?

— О, я направляюсь не туда, а глубже в скопление. Но вас ждет интересный мир — особенно эти изменения в освещении; уроженцу планеты, имеющей только одно, стабильное солнце они кажутся ирреальными, как сон. Ну, и еще она очень старая.

— Все планеты стары.

— Я забыл, что вы с Великой Земли, которой все остальные миры действительно должны казаться молодыми. Тем не менее, Бодейсия достаточно стара, чтобы иметь много прелюбопытных народов, все отчаянно независимые, и культурную традицию, которая перевешивает все местные различия. Ей все бодейсианцы в сильнейшей степени верны.

— Достойно похвалы, — сказал Саймон, а затем угрюмо добавил, — хорошо, когда у человека есть вера, к которой можно припасть.

— Вы очень точно заметили, — сказал вомбис. — Но все же основная гордость Бодейсии, при окончательном анализе, проистекает из неверности. Население считает, что это первая колония, порвавшая со Старой Землей, в далекие времена появления имажионного двигателя. Они стараются, чтобы это вероломство не забывалось.

— Почему? — удивился Саймон, пожав плечами. — Мне также говорили, что Бодейсия очень богата.

— О, чрезмерно; некогда она представляла собой большое искушение для грабителей, но народы объединились против них и весьма успешно. Но, конечно же, богатство вас не интересует, ваше преподобие?

— Частично, да. Я ищу какое-нибудь тихое место, чтобы поселиться и заняться наукой. Естественно, я хотел бы найти покровителя.

— Естественно. Тогда я посоветовал бы вам обратиться в во владение Руд-Принца. Оно невелико и стабильно, климат, по слухам, мягкий, и Принц славится своей библиотекой. — Существо поднялось. — Учитывая ваши цели, я избегал бы Друидсфолла; жизнь там, как и в большинстве больших городов, может оказаться слишком беспокойной для ученого. Желаю успеха, ваше преподобие.

Церемонно положив руку на усыпанный драгоценными камнями нож, существо слегка поклонилось и удалилось. Саймон продолжал смотреть в свои карты, думая хладнокровно, но быстро.

Что все это означало? Во-первых, что его легенда раскрыта? Саймон сомневался в этом, но в любом случае, это не имело большого значения, поскольку сразу после посадки он будет действовать почти в открытую. Но если предположить, что он раскрыт, тогда что хотело сообщить это существо? Явно не только, что жизнь в Друидсфолле для предателя будет еще более беспокойной, чем для бывшего богослова. Естественно, оно понимало, что Саймон это знает; в конце концов, Друидсфолл являлся центром предательского промысла на Бодейсии — именно потому Саймон туда и направлялся.

Или, что обычному предателю будет трудно купить Бодейсию, или что ее вообще не продать? Но то же можно было сказать о любой мало-мальски стоящей планете, и ни один профессионал не поверил бы такой репутации, не проверив ее, и уж конечно же, не принял на веру необоснованные заявления первого встречного.

Кроме того, Саймон не был ни обычным предателем, ни традиционным агентом двойником. В его задачу входило купить Бодейсию, притворяясь, что он продает Великую Землю, но сверх того, замышлялось предательство куда более высокого ранга, с которым вряд ли справились бы объединенные Гильдии Предателей обеих планет: ниспровержение Зеленого Экзарха, под чьим невидимым бесчеловечным ярмом половина человеческих миров не смела застонать, даже погибая. Для такого предприятия богатство Бодейсии являлось необходимым условием, поскольку Зеленый Экзарх получал дань от шести павших империй, каждая из которых была старше человека — богатство Бодейсии и ее созданная вомбисами репутация первой планеты, порвавшей со Старой Землей.