1
В самом начале нового, сорок шестого года Иван Алексеевич закончил свою статью. За последние две недели он здорово «набрал темпы». Внезапно к нему вернулась утраченная после первых неудачных попыток легкость.
Теперь он готов был писать, писать и писать. Писать день и ночь, не выпуская пера из рук. Никаких трудностей, никаких преград, все, что надо сказать, находится здесь, на кончике пера. И вот тут работа была закончена.
В первую минуту он даже не понял, что это все, конец, и еще с полчаса писал дальше и все пытался «закруглить», все еще искал какие-то «выводы» и «обобщения».
К счастью, он все-таки понял, что это конец, что точка поставлена полчаса назад, то есть именно в тот момент, когда материал был исчерпан.
Кажется, впервые он подумал о читателе, впервые реально представил себе человека, который читает его статью. Ивана Алексеевича даже в жар бросило. Ему ужасно захотелось, чтобы это произошло как можно скорее. Какую-то минуту он готов был разбудить Тамару. Не так давно еще он бы не стал раздумывать: конечно надо разбудить. Ура, Томка! Наша взяла! Одолели-таки… Но теперь все это было по-другому.
«Да нет, пустяки, ну как это будить… — морщась, думал Иван Алексеевич. Он взглянул на часы — было уже около двух. — И потом, все это ей совершенно неинтересно… Ладно, Томка, спи. Если тебе неинтересно, спи».
В комнате было холодно, печка давно остыла, и Иван Алексеевич чувствовал себя неуютно и одиноко. Но он еще долго сидел и все думал о той удивительной жизни, которая начнется с завтрашнего дня, нет, теперь это уже сегодня…
Он уснул под утро, но спал недолго и вскочил, как по тревоге: «Что-то случилось!»
Но все было как обычно. Записка от Тамары: «Ушла за молоком, скоро вернусь», тишина, как всегда в выходной, на столе знакомая кожаная тетрадь. Но нет, не все идет как обычно. Работа закончена. Это его и разбудило…
И одеваясь, и завтракая, и отвечая на что-то Тамаре, и спрашивая ее о чем-то, он думал, кому же дать прочесть, кому первому доверить рукопись.
Начнем с Камышина. Но только не сегодня начнем, а завтра. В воскресенье беспокоить командира полка неудобно.
Тамара украдкой наблюдала за ним и никак не могла угадать его настроения. А ей сегодня особенно важно было это знать. Сегодня семнадцатое января, тетка именинница. Они приглашены. А с некоторых пор Иван Алексеевич наотрез отказался бывать на Таврической. Тамара ездила туда одна, и только она одна видела, как Александра Глебовна поджимает губы и дает понять, что обижена. Тамаре это было больно, и она не знала, как их примирить. В это время Иван Алексеевич сказал:
— Знаешь, Томка, я ведь большую работу закончил, — и он постучал пальцем по тетрадке.
— Да? — Тамара весело взглянула на мужа. — По тебе не видать.
— Ну что ты, ей-богу! Ведь это радость…
— Радость и для меня, — ответила серьезно Тамара. — Ты теперь хоть когда-нибудь будешь бывать со мной?.. Со своей глупой-преглупой женой?..
— Зачем ты так говоришь?
— Нет, ты мне все-таки не ответил…
— Ну конечно, разумеется!..
Тамара вдруг быстро подбежала к нему, села на колени, прижалась и шепнула:
— Я ведь все знаю…
— Что ты знаешь? — настороженно спросил Иван Алексеевич.
— Все знаю по твоим глазам: ты меня и сегодня хочешь оставить одну. И не спорь, потому что я цыганка и умею отгадывать. Поедешь сегодня в Ленинград?
— В Ленинград?
— А ты разве еще не соскучился по своему приемышу? Смотри, я скоро начну тебя ревновать.
— Что за пустяки, — сказал Иван Алексеевич сердито. — Ревность! Я и не думал сегодня о Ленинграде…
— Мы могли бы поехать вместе, — вслух рассуждала Тамара. — Ты проводил бы меня к Глебовне, как-никак она именинница. Я уже не говорю о подарке — для нее подарок, если я приду, а еще лучше, если мы вместе. Да тебе совсем не обязательно сидеть с нами весь вечер, пообедали бы, а потом поехал бы к своему Саше…
Иван Алексеевич взглянул на Тамару и чуть было не спросил: «Это что, условие?» Но почему же условие, это скорее всего честный обмен, договоренность, или, лучше сказать, «сделка».
— Без подарка? — спросил он сдержанно.
Тамара обрадовалась:
— Может быть, сюрпризную коробку купим? «Кремль» или «Красный мак»? В нашем ларьке есть… Как ты думаешь?
— Я в этом не разбираюсь.
Это была четырнадцатая по счету сюрпризная коробка, которую сегодня получила в подарок Александра Глебовна. «Кремль» и «Манон», «Москва родная», «ночная» и даже, кажется, «огневая», «Белая ночь», «Акация» и «Сирень», перевязанные разноцветными лентами, лежали здесь и там на столиках и этажерках. Иван Алексеевич сначала не заметил, а потом все же обратил внимание на то, что этажерок и столиков за эти несколько месяцев стало куда больше. На одном из них стояла заграничная радиола. Это уж был подарок «от самой себя» — так, с присущей ей откровенностью, заявила Александра Глебовна.
Она любила свои именины, и отнюдь не из-за подарков. Просто в этот день все собирались вместе за одним столом. И она внутренне похвалила Тамару за то, что ее «хара́ктерный майор» тоже пришел. К Ивану Алексеевичу она была особенно внимательна и предупредительна.
На ее вечере был, правда, еще один «из военных», но это был всего-навсего писарь из паспортного стола, и сегодня он явился в гражданском.
Наконец возня в коридоре, звяканье посуды, стуки и перестуки кончились. Все чинно сели за большой круглый стол. Раздалось приятное бульканье, затем прогремел тост, и наступила тишина, как перед броском в атаку. Первую траншею — заливные, селедки, винегреты и грибки — взяли штурмом. Слышен был только негромкий хруст рубки.
Иван Алексеевич вкусно выпил, закусил и, сказав своему соседу — паспортному писарю: «Нет, товарищ, мне не наливайте, достаточно», откинулся на спинку кресла. То ли бессонная ночь, то ли трудный режим последних месяцев, но водка его разморила.
Сквозь легкий туман рассматривал он гостей — всеми этими двоюродными и троюродными умело управляла Глебовна, то поворачивая разом все головы к бараньему боку, то к холодцу, то к каким-то лапкам.
«В конце концов, — думал Иван Алексеевич, — с чего это я взял, что они все… все они… — Его усталый мозг отказывался дать верное определение. — В конце концов, люди трудовые. Дворник, разве это не труд… Конечно, труд!»
Тамара была довольна, что Иван Алексеевич настроен мирно и что первое время его немного стеснялись, а теперь привыкли. Она выпила слабой настойки, сосед подлил ей водки, она снова выпила, засмеялась и сказала:
— А ведь у нас тоже повод к рюмочке…
Вокруг было шумно, Иван Алексеевич не расслышал, что она говорит, и только тетка услышала и спросила:
— А что такое?
— Ваня работу кончил! — сказала Тамара.
— Что, что? — спросила Глебовна, не поняв.
Но в это время писарь из паспортного стола встал, поднял рюмку и, взмахнув вихрами, крикнул:
— Майору с супругой!
— У-о-а!.. — прокатилось над Иваном Алексеевичем.
Он встал, Тамара заметила его удивленный взгляд и ласково объявила:
— За твою работу, Ваня!
— Можно, — сказал Иван Алексеевич, выпил, и сон его как рукой сняло. С этого момента он стал все ясно видеть и слышать.
Вихрастый паспортист обнял его и сказал:
— А что за работа — молчок…
Иван Алексеевич отодвинулся и, недовольно покачав головой, тихо сказал Тамаре:
— Зачем об этом?..
— Ну что за секреты в обществе? — сказала одна из троюродных.
— А ну, потише! — властно постучала тетка ножом. — По-моему, так очень хорошо, когда у человека есть и время и условия. Сейчас военному человеку только и дела что писать.
— Не Скажите, Александра Глебовна! — крикнул вихрастый. — Их к строевой тоже привлекают…
Он встал, хотел показать, как надо шагать в строю, но поскользнулся, чуть не упал и снова сел. Ивану Алексеевичу эта сцена показалась безобразной. Тамара заметила, как он поморщился, и, чтобы все сгладить, сказала:
— Ах, тетя, вы не знаете, а говорите. У вас неправильное представление о военном…
Но Александра Глебовна не очень любила, чтобы родные ей перечили.
— Не будь всех умнее, — сказала она. — В нашем доме один полковник живет, так вот это действительно живет человек. Голову сохранил и живет.
— Ну, может быть, полковник… — согласилась Тамара.
— Тамара! — зло крикнул Иван Алексеевич.
— Тот не солдат, кто не хочет быть генералом, — сказала Александра Глебовна. — Будут у твоего мужа и деньги, и чины.
— За полковника Федорова! — крикнул паспортист.
Он снова вскочил. Со всех сторон потянулись рюмки, стопки, бокалы, но Иван Алексеевич вдруг — он и сам не смог бы объяснить, как это у него получилось, — крепко схватил соседа за плечи и посадил на место.
В первый момент стало так тихо, что Иван Алексеевич услышал, как тикают его часы. А тикали они на его руке, все еще крепко державшей плечо соседа. Тишина эта продолжалась недолго. Первым завизжал паспортист. Бледная Тамара бросилась к мужу. Но Глебовна быстро навела порядок:
— Тихо! Я говорю, чтоб было тихо!
Иван Алексеевич оглядел стол, встал и вышел из комнаты. Тамара бросилась за ним:
— Ваня! Ваня!
— Не могу здесь, — сказал Иван Алексеевич сквозь зубы.
— Ваня! Ваня! — повторяла Тамара, пытаясь поймать его руку.
— Не могу. Пусти…
Было слышно, как Александра Глебовна держала речь перед гостями:
— Ничего особенного. В семье по-разному бывает. Это ведь не ать-два-заправься, а жена — понимать надо…
Иван Алексеевич скрипнул зубами, но сдержался и сказал:
— Поеду туда… В общежитие. А за тобой заеду, когда кончится… это, и поедем домой.
— Но я обещала тетке остаться у нее ночевать. Я думала, ты вернешься оттуда, мы отдохнем, а утречком поедем. Ведь нехорошо, когда пьяные.
— Нет, я не пьяный, — сказал Иван Алексеевич. — И я в Верески вернусь сегодня, а ты как хочешь.
Иван Алексеевич пешком прошел весь Литейный и Невский.
Шел, не глядя по сторонам, четким строевым шагом. За час сделал семь километров и ничуть не устал. Иван Алексеевич нуждался в свежем воздухе. Нравился морозный, обжигающий ветер с залива. Это соответствовало настроению.