Тётя Саша лишилась дара речи. Беззвучно открывая и закрывая рот, она рухнула на ко­лени и подползла к девочке:

- Жива? - выдавила она из себя.

- Вроде, - Надя уселась, пошевелила руками и ногами, - нормально всё.

- Ах, ты, паскуда! - заорала тётя Саша. - Да что ж ты наделала! Чтоб у тебя все руки от­сохли твои поганые!

Она вцепилась племяннице в плечи и начала трясти.

- Как же можно? Святые образа... мерзавка!

Надя вырвалась, схватила куртку и выбежала на улицу.

- Противная тётка, - шептала девочка, размазывая по лицу подмерзающие слезинки. - Ну, её! Пусть сидит одна со своими ненаглядными деревяшками! А я с мамой жить буду!

Надя надела капюшон, завязала потуже завязки с кисточками и отправилась в путь. Мама жила в приземистом двухэтажном домике недалеко от старого вокзала. Сейчас он за­крыт, а раньше принимал в свои объятья сотни поездов и тысячи пассажиров.

После нескольких попыток Наде удалось допрыгнуть до звонка, красная дверь отвори­лась. На пороге стояла мама. Надя обняла её за талию, прижалась к животу. Какой у неё запах чудесный! Пахнет молоком, теплом и уютом. Надя вот-вот расплачется.

- Ты почему сегодня пришла? - спросила мама. - Сегодня же суббота.

- Я соскучилась.

Сергей, мамин муж, высунул в коридор голову:

- Кто там ещё?

- Ой, - сказала Надя, - а чего у Вас волосы такие блестящие? Вы их чем-то мажете, да?

- Я могу отдохнуть хотя бы раз в неделю? - разозлился Сергей.

- Не волнуйся! - успокоила его жена. - Она посидит немножко и пойдёт. Правда, милая? Хочешь посмотреть на сестричку?

Надя кивнула.

Мила сопела в кроватке и была такой крохотной, что Надя засомневалась, что она когда-нибудь вырастет и станет совсем взрослой. Интересно, а она тяжёлая? Надя аккуратно взяла ребёнка под мышки и приподняла. Мила заплакала.

- Что ты делаешь! Отойди немедленно! - мама оттолкнула девочку плечом, взяла Милу на руки и принялась укачивать. - Она же только что уснула!

- Ну, я пойду... - упавшим голосом сказала Надя, уверенная, что её попросят остаться.

- Иди, иди. Привет тёте Саше.

Надя отправилась к дяде Максиму. Если бы она могла выбирать, то жила бы непремен­но с ним. Дядя Максим весёлый. Когда Надя была совсем крохотной, он сажал её себе на ко­лени и рассказывал удивительные истории.

- Поплыли мы однажды на Барбадос. Ты знаешь, где находится Барбадос?

- Нет.

- Серьёзно? Ты меня, наверное, обманываешь. Каждый знает, где находится Барбадос.

- Что ж он тебя к себе не берёт, такой добрый? - возмущалась тётя Саша. - Сказочки каждый рассказывать горазд!

- Он не может, - возражала Надя, - он моряк и много плавает.

- Кто моряк? Максим? - хохотала тётя.

- Да. У него тельняшка и якорь на руке. Он в океане плавает.

- В бутылке водки он плавает!

Дядя Максим свой. С ним можно обо всём говорить. Только бы был дома, а не на своём корабле. Надя постучалась.

- Эй, кто там скребётся как мышка? Заходи, открыто.

Максим сидел за столом с приятелем: початая бутылка, стопки, толсто нарезанный хлеб, трёхлитровая банка с мутным рассолом.

- Племяшка! Вить, да да это ж племяшка моя родная! - Максим подскочил к девочке, помог снять курточку. - Руки! Руки-то совсем отморозила! Озябла, моя радость. Давай-ка сюда, к батарее поближе! Витька, задницу-то подними! Уступи ребёнку!

Надя взобралась на высокую табуретку. Дядя утверждал, что она с того самого загадоч­ного Барбадоса. Надя знала про это место всё: люди там тоненькие словно стебельки цветов и любят сидеть на таких же табуретках словно куры на насесте.

- Задурил девчонке голову! - ругалась на брата тётя Саша. - Он, Надюшка, сроду нигде не работал. Пришёл с армии и жене на шею. Она его выгнала, так он теперь «бомбит». Неде­лю катается, неделю квасит.

- Квас что ли варит? - не поняла девочка. А потом вспомнила, что у дяди Максима в кухне весь пол заставлен пустыми бутылками. Значит, точно варит. Потом разливает и про­даёт. Вот и сегодня он налил ей целый стакан пахнущей хлебом жидкости.

- Сейчас, сейчас, деточка, - и вытащил из банки огромный солёный огурец. - На-ка, ку­шай!

Надя откусила кончик. Вкусно!

- Картошечки не хочешь? - предложил Максим. Девочка отчаянно замотала головой. На картошку у неё аллергия до конца жизни.

- Молчит. Совсем её Сашка замордовала, - дядя наполнил стопки. - Таскает по мона­стырям да по церквям. А там одни старухи усохшие. Тьфу! Слов нет! Изуродует девчонку! Давай за Надюшку!

Выпили. Надя хрустела огурцом, прислушиваясь к разговору.

- Сашку-то помнишь? - спросил Максим у своего приятеля.

- Не помню. - Витька так резко дёрнул головой, что чуть не упал.

- Как так? Сашка – сестра моя младшая. Она ж с тобой, дураком, в одном классе учи­лась!

- Не помню! - стоял на своём Витька.

- Да длинная такая, белобрысая. Стихи всё читала. Залезет на сцену и давай руками раз­махивать. «Тонкая натура». Так бабка наша покойница её называла. «Пойдёт далеко». По­шла... в семнадцать лет принесла в подоле. Мать её пытает, кто отец. Молчит. На неё, оказы­вается, в подъезде напали. Человек их пять было, что ли. Ну, мы ж это после узнали. А тогда мать её за волосья оттаскала и на аборт потащила. А у этой дуры уже шестой месяц. Ирка то­гда ещё только замуж вышла. Приехала домой да как влепит Сашке с порога пощёчину. Чего, говорит, семью позоришь. А эта стоит, трясётся, и слёзы, вот такие! С кулак! - Максим продемонстрировал свой кулак, вздохнул и налил ещё по одной.

- Ребёночка она родила полуживого, шестимесячного. Да он скоро и помер. Радоваться надо, недолго мучилась, а она в крик: «Это вы во всём виноваты! Он из-за вас помер!» Вы, говорит, били, а он (я то есть) стоял и смотрел. Не, ну ты подумай, чего мне-то в бабские дрязги встревать. У меня своих дел было выше крыши – я с армии только вернулся.

Витька заснул, прислонившись к стене. Надя попросила ещё огурец.

- Лезь сама, - сказал Максим. - У тебя ручка крохотная – до самого дна достанешь.

- Эх, Надюшка, - продолжал он. - Знаешь с чего твоя тётка свихнулась?

Надя покачала головой.

- Её один семинарист с панталыку сбил, - Максим пнул ногой Витьку. Тот заморгал, озираясь.

- Сашка в него втюрилась по уши. Он, вроде, тоже. И давай её в церковь водить да книжками разными божескими пичкать. Ну, проходили они годок за ручку. Тут ему уж семи­нарию свою заканчивать, а мать наша отвела его как-то в сторонку да говорит: «Не нужно тебе на Сашке жениться. Она у нас девушка с прошлым, гуляла напропалую, ребёнка в подо­ле принесла». В общем, нашёл этот семинарист себе нормальную матушку, получил приход да укатил отсюда. А Сашка в бабкину «однушку» переехала, заперлась и с нами уж больше не общалась. Даже на материны похороны не явилась. Она, говорит, сыночка моего убила да мне всю жизнь попортила. Да кто ж знает? Может, этот её ребёнок и так бы помер. А била её мать за дело. На то она и мать. Да ты слушаешь меня или нет?

Витька кивнул и хлебнул прямо из горлышка.

- А десять лет назад у Ирки Надюшка родилась, - Максим погладил девочку по голове. - Ирка ребёнка не хотела. Они с мужем как кошка с собакой жили. Да не разводились однако. Чего она его терпела? Не пойму. Этот-то её Колька, как Надюшка родилась, сразу и утоп по пьяни. Через пару лет Ирка Серёгу своего встретила. Ну, этот муж её нынешний. Тут Сашка и возникла. Зачем, говорит, тебе ребёнок? У тебя семья новая, ещё родите. А девочку мне отдай. Ну, Ирка не очень-то сопротивлялась. Решила жизнь с чистого листа начать. Мне, говорит, надькино лицо чем дальше, тем больше лицо её ненавистного папаши-алкоголика напоминает. Не будет из неё толку. Так-то вот. А ты, Надюшка, не дрейфь! Ты у меня самая любимая. Держи-ка!

Максим достал из холодильника пакет шоколадных конфет.

- Для тебя специально. Как знал, что заглянешь.

Надя обхватила пакет руками, слезла с табуретки.

- Я домой пойду, - сказала она.

- Ступай, деточка, - Максим поцеловал её в макушку, - не забывай своего старого больного дядьку.

Оконное стекло холодное словно лёд. Если прижаться щекой, начинает невыносимо ломить зубы. Надя сидела в подъезде на подоконнике, уткнувшись лицом в окно. Начинало темнеть. Бежала по двору собака, рыжая в белых пятнах. Она остановилась на минуту, подняла голову, взглянув на девочку, и приветливо завиляла хвостом. Тётя Саша не любила животных. От кошки шерсть по всему дому, а собака вообще «дьявольское отродье».

Надя ела конфеты, одну за одной. Тётя не покупает шоколад. Он приносит радость и удовольствие, а потому под запретом.

«Бедная тётя Саша, - думала девочка. - Никому она не нужна. Вот у меня есть мама, Мила, дядя Серёжа и дядя Максим. А в школе – Юлька Стрельникова и Пашка Антонов. А у тёти никого нет».

Надя вспомнила как осенью тётя Саша взяла её с собой на работу. Тётин стол в большой комнате. Вокруг за компьютерами много женщин. Они работают, пьют чай, болтают друг с другом, смеются. И только тётя Саша сидит весь день как приклеенная, щёлкает мышкой. Вечером говорит «до свидания», но никто её не отвечает.

Надя вздохнула, дожевала последнюю конфету и решила пока не сбегать.Тётя Саша стояла на коленях у окна. Сломанные полки были спрятаны, иконы разместились на подоконнике. Надя тронула тётю за плечо.

- Деточка моя вернулась, - тётя Саша вскочила, поправила сбившийся набок платок. - Проголодалась, наверное. Картошечку будешь?

- Буду, - ответила девочка и в самом деле съела целых пять картошин.

Ночью Наде стало плохо. Солёные огурцы и шоколадные конфеты – не лучшее сочетание. Тётя сидела у её постели, приложив холодную ладонь к детскому лбу.

- Нет у тебя температуры! - отрывисто сказала она. - Ела что вредное?

- Конфеты, - призналась девочка.

- Вот видишь! Это Бог тебя наказал! Бог-то он всё видит!

Надя схватила шершавую тётину кисть, сжала в руках, прижалась губами:

- Я тебя так люблю, тётечка, так люблю... - прошептала она, задыхаясь от необъяснимой нежности.