Имена Анжель и Жанны даны в честь любимых сестер Альфреды, живущих сейчас в департаменте Па-де-Кале. Ну, а Мишель — по имени мужа.

Сестер и братьев, отца и мать — Гастона и Элен Войтас — Альфреда оставила в 1945 году, чтобы последовать за любимым в далекую Россию, откуда он родом. Она оставила скромный домик в Нуэль-су-Лен по рю д'Альзас, 20, где и ныне живет младшая сестра Анжель со своей семьей, домик, где родилась и сама Альфреда.

Тяжело контуженный советский солдат Михаил Новиков был взят в плен гитлеровцами. Они отправили его на работу во Францию, в лагерь Бимон, на шахты подле города Энин Литар. Далее — бегство из лагеря вместе с Василием Порик, тем самым, чье имя увековечено на мемориальной доске в Аррасе. Он погиб в борьбе за освобождение Франции в рядах маки, и на месте казни, на стене у подножия горы можно прочесть его славное имя. Порик был командиром группы советских людей, сражавшихся в рядах борцов Сопротивления. Среди них находился и Михаил Новиков, на чьем счету значилось много боевых дел, за которые впоследствии Советское правительство наградило его орденом Отечественной войны.

Во время одной из операций по освобождению военнопленных из тюрьмы Бербюн Новикова ранило. Он нашел в себе силы прорваться на велосипеде сквозь кордон жандармов. Врач-патриот извлек пулю в больнице ночью, чтоб никто не видел. И выходили раненого материнские руки Элен Войтас и ее шестнадцатилетней дочери Альфреды, той, что потом стала его женой.

Знала ли семья Гастона Войтас, горняка Четвертой шахты в Саломин,- на что она шла, пряча на чердаке бежавшего из плена советского солдата и ставшего французским партизаном? Прекрасно знала. И даже обыск в их доме, к счастью, окончившийся безрезультатно, не повлиял на их решимость. А когда Франция вновь стала свободной, и Михаил Новиков вернулся в Советскую Армию, французская девушка, полюбившая на всю жизнь простого парня из Рославля, сама добралась до России, к его родным. Не зная русского языка, имея на руках лишь удостоверение, что она жена Новикова.

Все поражало Альфреду в России. И прежде всего то, что ее приняли, как родную, не только в семье мужа, но и совершенно чужие люди — фельдшерица Мария Агеева, педагог Мария Прохорова, которые стали ее закадычными подругами. Они часто посещали ее в полученной Новиковыми квартире.

Семья увеличивалась. И вот они приступили к стройке более просторного дома. Быт постепенно налаживался, как и жизнь страны. Альфреда видела руины Рославля и Смоленска. Эти города возродились вновь.

Вначале непривычной была еда, например, борщ и черный хлеб. А теперь она предпочитает его белому.

Странным казалось ей и то, что она рожает в больнице, причем бесплатно, и то, что заболевших корью и скарлатиной ее детей лечили также бесплатно.

А ведь месье Анри Бассе, старый и хороший врач, у которого в годы войны Альфреда служила бонной в Либен, получал со своих пациентов немалые деньги…

Особенно поразила Альфреду советская демократия. Подумать только: так легко попасть даже к мэру города!

До конца позапрошлого года работала она в детском саду и яслях, а недавно ушла техконтролером на шпагатную фабрику. На производство прибыли новые крутильные машины. С ними не успели освоиться вовремя, и план не выполнялся. Тогда Альфреда вызвалась перейти я а работу к машине. Ее примеру последовали и некоторые другие контролеры.

Альфреда с тихой грустью вспоминает родных, с которыми часто переписывается, уютный вход в дом на рю д'Альзас, под сенью сплетенных покойным ее отцом белых и красных роз, усыпанный пестрыми камешками двор своей школы, где директрисой была такая славная мадам Серф.

Она вспоминает веселый и отважный народ свой, не понимая, как сейчас мог он допустить на своей территории появление, может быть, тех самых немецких солдат, которые столько горя принесли французской земле.

— Нет, мои дети не должны испытать ужас, который пережила я,- говорит Альфреда, и ее прекрасные зеленоватые глаза становятся влажными.- Не должны и не увидят! Порукой тому могущество Советского Союза. Представьте себе, на уроках географии во французской школе мы не «проходили» СССР! Но я поняла его масштабы, изучив здесь географическую карту, оценила его мощь и значение, приехав сюда и увидев великую страну воочию.

— Помните,- спросила меня Альфреда,- рассказ Мопассана «Счастье»? Там речь идет о богатой француженке Сюзанне де Симон, последовавшей за бедным унтер-офицером на Корсику и до старости не пожалевшей об этом… Я не была богата раньше, а муж мой не беден сейчас. Но я так же счастлива, как и Сюзанна, и так же ни о чем не жалею.

Вы сказали, что хотите назвать свой рассказ «Любовь». Пожалуйста! Но вложите и это слово не только смысл моей любви к мужу и детям, но и к их родине, которая за долгие годы стала мне дорога. Вложите, прошу вас, в это слово и мое нежное дочернее чувство к Франции, которую забуду только тогда, когда глаза закрою навеки.

Пожалуй, рассказ будет очень коротким, но событие не слишком далеких и чересчур памятных годов стоит того, чтобы вспомнить о нем.

Недавно я просматривал журнал на немецком языке, одно из иллюстрированных изданий Германской Демократической Республики. Почти всю первую страницу занимал, судя по надписи, портрет лучшего токаря крупного народного предприятия, который постоянно выполнял две с половиной, а то и три нормы.

У него было обыкновенное лицо, ничем не примечательное. Пожилой, лысый мужчина. Чисто выбрит, Узкий шрам на левой щеке.

Мне показалось, что я где-то видел этого человека. Но где — никак не мог припомнить. Имя — Курт Вальтер — тоже ничего мне не говорило.

На следующей странице была опубликована статья за его подписью. В ней рассказывалось о том, как он достиг особого умения в своем деле, стал мастером-скоростником, как учит молодежь завода, передает свой опыт.

Затем Курт Вальтер писал о встречах со знатным советским токарем, приезжавшим и его город. Методы работы этого токаря, которые Вальтер лично наблюдал на своем заводе, брошюра о скоростном резании металлов, переведенная на немецкий язык, предопределили производственный успех Вальтера и все дальнейшее его развитие, за что он получил от правительства Национальную премию.

— В Германии ни на каких заводах я не бывал,- подумал я,- Курта Вальтера явно не знаю, тем не менее, несомненно, видел его лицо; двойника Курта, что ли? До чего же иной раз чертовски могут быть похожи люди!

Тут кто-то позвонил по телефону. Я прервал чтение и отложил журнал в сторону. Вспомнил о нем лишь через несколько дней, когда собрался в библиотеку, чтобы вернуть взятую книгу. Одновременно с книгой захватил также немецкий журнал, собираясь вернуть и его. Так снова пришел на ум немецкий токарь, снова вспомнилось его лицо.

Нет, положительно оно было знакомым.

— Надо хоть на ходу пробежать концовку статьи,- решил я, и, найдя журнал, стоя начал его просматривать.

Вот о Национальной премии за коренное усовершенствование производственного процесса, вот о знаменитом русском токаре, ставшем его учителем. Дальше, дальше,- все это я уже читал. А! Вот, наконец, то место, перед которым я в прошлый раз остановился:

«В суровую зиму 1941 года на подступах к Москве впервые услышал я одно слово, которое впоследствии стало для меня заветным. Оно заставило призадуматься, помогло многое переосмыслить, послужило тем трамплином, с которого я совершил сказочный прыжок, став человеком, которому сам престарелый господин президент в своей резиденции пожимает руку.

Никогда не вычеркнуть из памяти ту, так недобро начавшуюся холодную ночь. Земля была покрыта снежным саваном. Это не сорвавшееся с пера для украшательства слово. Для многих из нас нежное и такое красивое на вид при вспышках ракет серебрящееся покрывало действительно оказалось смертным саваном.

Вот сколько времени прошло с тех нор, а я чуть ли не ежедневно думаю о том, как разыскать одного советского человека, которому всем обязан — русского офицера Алексеева…»