— Для них много чего важнее человеческой жизни, — вздохнул хромой. — Если тебя разоблачат, угодишь прямо на костер.

— Если моя смерть на костре — та цена, которую я должен заплатить за жизнь Ингрид, то я готов, — спокойно ответил Сьенфуэгос. — Но прежде я собираюсь бросить им вызов: ведь я знаю нечто такое, чего не знает ни один из них.

— Что?

— А то, что при определенных обстоятельствах даже ребенок может убить мула одним ударом. Это лишь дело хитрости — и безграничной веры!

По просьбе губернатора дона Франсиско де Бобадильи брат Бернардино де Сигуэнса проводил расследование одного из первых дел по обвинению в колдовстве, выдвинутом против немки Ингрид Грасс, известной на Эспаньоле под именем Марианы Монтенегро. Это был коротышка с несносным характером, чье тщедушное тельце утопало в складках францисканского монашеского одеяния, скорее напоминающего походную палатку, нежели человеческую одежду. Ряса была настолько заскорузлой от грязи, что торчала колом; казалось, если владелец снимет ее, она так и останется стоять посреди улицы.

Брата Бернардино де Сигуэнсу донимали чесотка, блохи и вши; за десять метров от него разило потом и чесноком; он то и дело сморкался в рваный вонючий рукав. Один его вид внушал желание поскорее перебежать на другую сторону улицы, пока не стошнило от ужасающего зловония.

Короче говоря, внешность брата Бернардино де Сигуэнсы производила даже более отталкивающее впечатление, чем болотная жаба; однако внешняя непривлекательность восполнялась острым умом и, что еще важнее, добрым сердцем, полным веры в Бога и людей.

Но именно его неприятная внешность, а не добродетели побудила губернатора Бобадилью назначить монаха на малоприятную должность инквизитора. На острове до сих пор не было настоящего представителя Святой Инквизиции, и уродливый монах своей зловещей внешностью как нельзя лучше подходил для того, чтобы представлять ее по эту сторону Сумеречного океана.

Поначалу брат Бернардино был весьма расстроен, чуть ли не оскорблен столь несправедливым капризом губернатора, но, изучив дело и проведя первый допрос обвиняемой, возблагодарил Бога за то, что тот дал ему возможность вести расследование, поскольку у монаха было намного больше шансов добраться до истины, чем у любого другого инквизитора, особенно если бы дело поручили доминиканцу, который без долгих проволочек и разбирательств отправил бы жертву на костер.

И если брат Бернардино де Сигуэнса ни минуты не сомневался в существовании Бога, ибо видел его руку в каждом деревце, в каждом ручейке, в каждом живом существе, то существование дьявола требовало самых убедительных доказательств, поскольку творимое им зло поистине неуловимо и проявляется лишь в гнусных поступках некоторых людей.

Таким образом, если ужасный ангел тьмы и в самом деле сумел поджечь воды озера и подавить волю прекрасной дамы, за чьей очаровательной внешностью скрывалась ведьма и убийца, то благочестивый брат считал своим долгом выяснить, каким же загадочным способом лукавый проделывает столь гнусные «чудеса».

— Если вы считаете, что одержимы дьяволом, то скажите мне об этом, и мы вместе примем меры к его изгнанию, — это было первое, что он сказал, войдя в камеру с толстыми стенами и решетками на окнах, где в полном одиночестве томилась заключенная. — В противном же случае я хочу услышать вашу версию событий.

— В моем сердце нет ничего, кроме будущего ребенка и безмерной любви к Богу, который, я верю, поможет мне пройти через все эти муки, — спокойно ответила донья Мариана. — Что же касается дьявола, то я испытываю перед ним столь же глубокий ужас и презрение, как и вы сами.

— Тем не менее, вы подожгли воды озера, уничтожив в огне целый корабль вместе с командой. Что вы можете сказать по поводу этого невероятного происшествия?

— Лишь то, что вода в озере действительно загорелась и корабль погиб в огне, но я не знаю, что послужило тому причиной.

— Но ведь это противоречит всем законам природы, — напомнил францисканец. — И если вы не сможете дать убедительного объяснения, то вас придется осудить за колдовство.

— Вы ведь не станете обвинять кого-то в колдовстве, если, скажем, молния подожгла дерево, и в итоге погибло десять человек? Однако такое случается, причем никто не может объяснить причину, и ничьей вины здесь нет.

Брат Бернардино де Сигуэнса поерзал на неудобной скамье, рассеянно покосившись в сторону невозмутимого писаря, который, устроившись за шатким столом, старательно выводил вопросы и ответы, так что было мало надежды, что он забыл записать последний.

— Молния приходит с неба, так же как дождь, день и ночь. Это естественное природное явление, к которому человек не приложил руку, — после этих слов тщедушный монах пошмыгал носом и вытер его рукавом. — Но здесь совсем другой случай: ведь вы подожгли воду.

— Нет. Я этого не делала.

— Но ведь вас обвиняют именно в этом.

— И кто же меня в этом обвиняет?

— Этого я не могу вам сказать, — сухо ответил монах.

Донья Мариана долго собиралась с мыслями, стараясь, с одной стороны, преодолеть чувство брезгливости, которое внушал ей зловонный монах, беспрерывно почесывающий волосатые руки, потемневшие от грязи; но в то же время она отчаянно старалась сохранить спокойствие и ясность мыслей, в полной мере осознавая, что от каждого сказанного слова может зависеть не только ее собственная жизнь, но и жизнь крошечного существа, которое она носит под сердцем.

Это был давно известный прием, которым инквизиторы широко пользовались, когда хотели сломить сопротивление непокорных и вырвать у них вожделенное признание, не прибегая при этом к пыткам. Излюбленный прием Макиавелли: опутать жертву паутиной зловещих тайн, полуправды, скрытых угроз; притвориться участливым и дружелюбным и тем самым вынудить человека оговорить самого себя в надежде на прощение за якобы совершенные преступления. Донья Мариана, несомненно, знала об этом, а потому тщательно обдумывала каждое слово, чтобы не попасть в расставленную ловушку. Наконец, она твердо произнесла:

— Тот, кто обвинил меня в столь ужасном деянии — вне всяких сомнений, меня ненавидит. И вы не можете не признать, что в этом случае его показания не имеют никакой силы в глазах Бога и церкви.

— Так вы знаете этого человека?

— Я не обязана его знать.

— В том-то и дело, что как раз обязаны, — возразил брат Бернардино де Сигуэнса. — У незнакомого человека нет причин желать вам зла. Одно исключает другое.

— Вы играете словами, — заметила немка, стараясь унять дрожь в руках, с самого начала понимая всю опасность этого словесного поединка, в котором дознаватель определенно стремился загнать ее в угол. — Кто-то мне завидует, кто-то желает присвоить мое имущество, кто-то несправедливо считает, будто я его чем-то обидела. Совсем необязательно, что на меня донес человек, которого я знаю лично.

— И кто, по-вашему, это может быть?

— Например, монахи-доминиканцы, которые уже давно зарятся на мой дом, поскольку это единственное строение, где они могли бы разместить свой монастырь.

Разумеется, францисканца эти слова никоим образом не рассердили, поскольку были направлены против извечных противников его ордена; он бы даже предпочел, чтобы писец как можно старательнее отразил их в протоколе.

— Увы, должен вас разочаровать: доминиканцы тут ни при чем, — ответил он наконец. — А на вашем месте я бы поостерегся возводить на святых людей поклеп.

— Я их не обвиняю, — поспешила заверить донья Мариана. — Я всего лишь ответила на ваш вопрос: кто, по моему мнению, это может быть. — Она немного помолчала. — Еще могу предположить, что это сделал мой муж, виконт де Тегисе, который поклялся убить меня якобы за то, что я его бросила, а на самом деле он неотступно преследовал меня все эти годы.

— Но ведь он поклялся не беспокоить вас... — новоявленный инквизитор раздавил ногтем очередную вошь, причем с такой сноровкой, словно оттачивал мастерство долгими часами. — И я знаю, что он держит слово. Так что вас обвинил не он, — покачал он головой.