ЭКЗОРЦИЗМ

*

РИТУАЛ ПЕРВЫЙ: ОБРАЗ ЗВЕРЯ

РИТУАЛ ВТОРОЙ: АПОФЕОЗ

В двенадцатый том собрания сочинений Филипа Хосе Фармера включены наиболее скандально известные произведения писателя — романы «Образ зверя» (1968) и «Апофеоз» (1969), начавшие трилогию «Экзорцизм» («Изгнание бесов»).

Трудно представить себе более противоречивые отзывы, чем те, которыми был встречен первый роман, написанный Филипом Фармером по заказу издательства «Essex House», специализировавшегося на так называемой «эротической фантастике», но временами скатывавшегося в откровенную порнографию с космическим уклоном. Нетрудно понять, почему «Essex House» обратился к Фармеру — молодой, но уже именитый писатель успел снискать себе известность весьма скандального толка в пятидесятые годы (в чем только не обвиняли его — от пропаганды зоофилии до совращения малолетних) и поддержал ее в шестидесятые, несмотря на приход «новой волны» таких разрушителей традиций, как Дилэни, Эллисон и Желязны. Труднее понять, почему писатель согласился; но ответ не так сложен, как может показаться.

Когда на свет появился «Образ зверя», снабженный подзаголовком «Экзорцизм: ритуал первый», буря возмущения обрушилась на Фармера с новой силой. Лишь немногим, в том числе Теодору Старджону, патриарху американской фантастики и горячему поклоннику творчества Филипа Фармера, удалось понять, что на самом деле совершил писатель, прикрываясь фантастико-эротическим контрактом. «Экзорцизм» жестоко и смешно спародировал одновременно «крутой» детектив, триллер, роман ужасов и фантастическую литературу низшего пошиба. В нем органично сосуществуют потерявший напарника, развратника и пьяницу, частный детектив Геральд Чайлд, точно сошедший со страниц Картера Брауна или Микки Спиллейна, вампир инопланетянин граф Игеску, роковые женщины (во множестве), монстры различных разновидностей и все это, конечно, в единственном месте на Земле, способном выдержать такую концентрацию кича, — в окутанном зеленым смогом Голливуде, Лос-Анджелес.

Альфред Бестер заметил однажды, что Фармер — «единственный из фантастов, кто не боится довести любую идею до логического конца» В «Экзорцизме» мишенью писателя становится фантастический кич.

А ведь начинается все с того, как в полицейском участке Геральд Чайлд смотрит любительский фильм, запечатлевший жуткое и непристойное убийство — или ритуал?

ОБРАЗ ЗВЕРЯ

Прокисшее зеленое молоко.

Плотная завеса дыма, пронизанная лучами света, превратилась в ядовито-зеленую массу. Потом стемнело, остались лишь клубы тумана на черном фоне.

Смог. Всюду проклятый смог.

Вязкий, словно протухший воздух; омерзительный привкус во рту. Запах гнили. Но в этом виноват не только смог, щупальца которого беспрепятственно проникали в здание, оборудованное кондиционером, или заполнившие помещение клубы табачного дыма. Отвратительное ощущение, как будто находишься рядом с падалью, возникало у Геральда Чайлда, когда он вспоминал о том, что ему показали утром. Через несколько мгновений придется наблюдать эти жуткие сцены снова.

В небольшом просмотровом зале Управления полиции Лос-Анджелеса было как-то необычно темно. Свет, струящийся из аппаратной, как правило, окрашивает все в серебристо-серые тона. Но смог, табачный дым, а может быть, сама мрачная атмосфера, царящая здесь, погрузили помещение в какую-то почти непроницаемую черноту. Даже экран, казалось, вбирает в себя, а не исторгает свет.

Луч кинопроектора прорезал завесу дыма, и над головой вновь заволновалась мерзкая зеленая масса Прокисшее молоко. Неудивительно, что у Геральда возник именно такой образ. На Лос-Анджелес и другие территории штата опустился невиданный доселе смог. Уже двое суток ни малейшего ветерка! На третий день стало казаться, что это продлится вечно…

Но теперь придется забыть про смог.

На экране возникло распростертое тело партнера Геральда (теперь, очевидно, уже бывшего партнера). Позади можно было различить алый занавес. Лицо Мэтью Колбена, цветом обычно напоминавшее разбавленное кьянти, сейчас казалось багровым — точь-в-точь прозрачный пакет, доверху заполненный кроваво-красным вином.

Камера отъехала, стала видна часть комнаты. Теперь можно было разглядеть лежащего человека полностью. Мэтью, обнаженный, распростерся на спине; вытянутые вдоль тела руки и широко расставленные ноги крепко привязаны к необычному столу, по форме напоминавшему букву «Y». Половой член Колбена, словно разомлевший жирный червь, покоился на левом бедре.

Стол такой формы, очевидно, предназначался для того, чтобы можно было стоять между раздвинутых ног привязанного к нему человека.

Если не считать этой детали интерьера, комната казалась пустой. Пол был покрыт кроваво-красным ковром. Камера описала круг, чтобы показать скрывающий стены помещения занавес того же цвета, затем взмыла вверх, и зрители увидели всю сцену, снятую с высоты потолка. Голова Мэтью покоилась на черной подушке. Он поднял глаза и расплылся в глупой ухмылке. Казалось, пленника ничуть не беспокоило, что он лежит здесь связанный, совершенно беззащитный.

Из предыдущих эпизодов было ясно, почему он не испытывает страха. В фильме прослеживались все стадии, через которые Мэтью пришлось пройти, прежде чем его приучили к подобной реакции от беспомощного ужаса до нетерпеливого ожидания грядущих утех.

Чайлд знал, что сейчас произойдет, потому что уже видел этот фильм. Мускулы его живота свела судорога, он почувствовал леденящий холод и тошноту.

Колбен вновь расплылся в ухмылке, и Геральд, не сдержавшись, пробормотал:

— Ах ты, дубина! Идиот несчастный!

Человек, сидящий справа от него, повернул голову:

— Вы в порядке, Геральд? Вы что-то сказали?

— Нет, ничего, комиссар.

Геральд почувствовал, как съеживается его плоть в инстинктивном стремлении спрятаться от угрозы.

Кроваво-красная драпировка раздвинулась. Крупным планом было показано лицо, сначала во весь экран темно-голубой глаз с длинными ресницами, потом прямой узкий нос, широкие и полные ярко-красные губы. Неестественно ровные, ослепительно белые зубы раздвинулись, показался розовый язычок. Он скрылся, затем высунулся вновь, словно жало змеи. Капелька слюны скатилась на подбородок.

Камера отъехала. Чья-то рука раздвинула портьеру шире, и в комнату вошла женщина. Роскошные прямые черные волосы ниспадали до пояса. На лицо густо наложен макияж: веки с искусственными ресницами, подкрашены синим, зеленым, красным и черным; скулы подведены голубым. В носу сверкает крошечное золотое колечко. Зеленая ткань, прикрывающая тело, так невесома и прозрачна, что женщина кажется обнаженной. Но она решила избавиться от этой последней условности, развязала ленточки на шее и поясе и выскользнула из халата.