Эвфемизмы возникают и исчезают, одни появляются взамен других, трансформации их бывают забавны и любопытны.

В литературе они часто служат средством окраски речи. Иногда по одному эвфемистическому выражению можно установить время и место действия рассказа, профессиональную принадлежность его героев. «Этого типа нужно пришить» — и вы сразу догадываетесь, что подобная фраза принадлежит уголовнику («пришить» — эвфемизм от «убить»). «Мой аматер уехал в Тавриду» — слова русской жеманницы XVIII века, заменившей откровенное «любовник» «изысканным» французским словом.

Перейдем теперь к более сложному явлению разговорной речи. Многозначительность слова всякий раз может обернуться непониманием. Вы скажете «коса», и собеседник должен гадать, какое из четырех значений этого слова имеется в виду. Но если вы прибавите «девичья коса» или «песчаная коса», он сразу поймет вас. Порой не нужны бывают даже и такие определения, как «девичья» и «песчаная», когда остальные слова дают вам понять, о какой именно косе идет разговор. «Он грубо схватил ее за косу», «Мы втащили лодку на косу» — здесь никаких пояснений не надо.

Такое окружение слов другими словами, из которых становится ясным их смысл, называется контекстом.

Контекст различается на речевой и бытовой. В речевом контексте одно слово поясняется соседними: «девичья коса», «песчаная коса», или «перекрестился на образ», «образ жизни», или «пасть льва» и «пасть смертью храбрых».

В бытовом контексте смысл слова становится ясным из ситуации, в которой развивается действие фразы. Например, слово «операция» многозначно, но, когда вы слышите: «В больнице произведена удачная операция», — у вас не рождается мысль, что там гремели пушки и минометы. И наоборот, услышав, что маршал мастерски провел операцию, вы вряд ли решите, что он сменил свой мундир на халат хирурга.

Местоименные слова, как правило, становятся ясными лишь из бытового контекста. «Она полюбила меня» — в этой фразе речевой контекст беспомощен. Но если я скажу: «Мне встретилась замечательная девушка, она полюбила меня», — никаких сомнений, разве что в моей правдивости, по поводу смысла фразы у вас не возникает.

В живом разговоре бытовой контекст дает возможность сокращать фразы, опускать само собой разумеющиеся слова. Впрочем, «само собой разумеющиеся» — выражение неточное, они разумеются из ситуации, подсказываются бытовой обстановкой. «Разрешите прикурить», — обращается ко мне прохожий. Слово «папиросу» он в своей речи опустил. «Дай, пожалуйста, еще чашку», — обращаюсь я к жене, и ей понятно, что я прошу чашку чаю, а не кофе или молока, ибо на столе стоит чайник, а не кофейник и не молочник.

Иногда бытовой контекст перерастает в общественный, и опущения слов в нем выражают серьезные принципиальные явления. «Я вступил в партию в 1943 году», — говорю я, и никто у меня не спрашивает, в какую именно партию я вступил. Партия в нашей стране одна, и ясно, что этим словом я определил свою — принадлежность к КПСС. Но совсем другое дело, если бы произнес такую фразу человек, живущий во Франции или Италии. Там, кроме коммунистической, существует множество буржуазных и мелкобуржуазных партий, и вопрос, в какую именно вы вступили в означенном году, был бы просто необходим.

Вот это опущение слов, легко восполняемых из контекста, называется эллипсисом.

Эллипсис настолько часто применяется в повседневной речи, что, если бы мы попробовали обойтись без него, наш разговор принял бы невероятно громоздкий характер. Вместо того чтобы сказать: «Я пойду на „Войну и мир“», — вам пришлось бы произносить такую фразу: «Я пойду в кинотеатр „Прогресс“, куплю в кассе кинотеатра входные билеты и посмотрю кинофильм, называющийся „Война и мир“». Но вы опускаете все лишние слова, оставляете главные — и вас отлично понимают.

В литературе контекст играет огромную роль, но мы сейчас не будем этого касаться, нам важно пока установить его значение в разговорной речи.

Мы с вами разобрали много случаев и примеров, когда одно слово заменяло другое. Но в языке наблюдается и более сложное явление, когда одно понятие выражается несколькими словами или группой слов, не имеющих, казалось бы, никакого отношения к его смыслу. Вы говорите «убил бобра» про человека, и не помышлявшего о таком противозаконном поступке. Вы обвиняете Ивана Ивановича в том, что он держит против вас камень за пазухой, в то время, как никакого камня под рубашкой у него, конечно, нет. Вам говорят в ответ, что вы делаете из мухи слона, но вы упорствуете в своих подозрениях и добавляете, что я, мол, не лыком шит и вижу Ивана Ивановича насквозь, даже на три аршина под ним. Сам он уверяет, что все наоборот. Он к вам со всей душой, а вы на него зубы точите. Наконец, оба вы решаете, что дело выеденного яйца не стоит и давно на нем пора поставить крест.

Все эти устойчивые словосочетания называются идиомами. Они действительно устойчивы: только в порядке неумелой остроты можно заменить в них какое-нибудь слово, например, вместо «камень за пазухой» сказать: «кирпич за пазухой», вместо «со всей душой» — «со всем характером» и т. п.

Идиомы в каждом языке свои: так, русская «с глазу на глаз» переводится на французский: tête-á-tête — голова к голове; на немецкий: unter vier Augen — под четырьмя глазами; на английский: face to face — лицом к лицу. Означают они примерно одно и то же: «разговор по секрету», но отталкиваются от разных представлений об условиях такого разговора.

Происхождение идиом самое различное: иные объясняются сравнительно легко — например, «слону дробинка»; другие — «тянуть лямку», «без сучка и задоринки», «притча во языцех» — требуют специальных изысканий, чтобы докопаться до их первоначального смысла.

Так, «тянуть лямку» пришло из бурлацкого обихода. Вспомните известную картину Репина, там бурлаки как раз тянут лямку в прямом смысле этого выражения. «Без сучка и задоринки» — из словаря столяров, а «притча во языцех» — из духовной речи, это явный библеизм.

Значение идиом в бытовой речи весьма велико. Они придают ей яркость, сочность, эмоциональность. Хорошо об этом сказал поэт Н. Асеев:

«И в обычной речи народ сохраняет образность, живописность, правда, уже подчас не замечаемую из-за постоянного повторения тех или иных присловий, оборотов речи, примелькавшихся на слух; все они содержат то, что называется поэтической выразительностью и что отличает речь художественную от сухого языка формальной логики.

„Куда ты летишь сломя голову?“

Картинное это выражение имеет целью остановить бегущего человека сильным средством словесного воздействия. „Лететь“, да еще „сломя голову“, — это противно логическому смыслу и не годится для определения движения человека. Но окрик этот останавливает категоричностью, выполняя свое назначение».

В литературе, особенно в живой речи персонажей, идиомы используются очень широко. Вспомните хотя бы лесковского Левшу и шолоховского деда Щукаря.

Идиома многозначна — «тянуть лямку» можно и бурлаку, и чиновнику, и семейному человеку. Это обозначение унылой и тяжкой обязанности. Идиома эмоциональна — «лететь сломя голову», это качество пристально рассмотрено Асеевым. Идиома национальна — дословный перевод ее на другой язык бессмыслен. Всякий раз надо подыскивать иноязычную идиому, сходную по значению. Идиома образна и конкретна: «ни дна ни покрышки» — вы видите и «дно» и «покрышку», хотя имеете в виду совсем другое. Идиома фантастична: «медведь на ухо наступил» — о человеке, лишенном музыкального слуха.

Полной противоположностью идиоме является термин, обладающий как раз обратными качествами тем, что мы только что перечислили.

Термины, по определению языковедов, — это слова специальные, дающие точное обозначение понятий и вещей в науке, технике, политике, дипломатии. Они существуют не просто в языке, а в составе определенной терминологии. В общем языке слово «операция» многозначно, попадая в медицинскую или военную терминологию, оно приобретает однозначность. Штудируя учебник химии, вы можете быть уверены, что слово «реакция» там будет употреблено отнюдь не как обозначение царствования Николая I.