Да, это она, весенняя бобровая хатка! Вблизи это совсем не беспорядочная куча хвороста. Хатка скорее напоминает конус, сложенный из обрубков веток. Я вглядываюсь — нет ли где просветов? Нет, не увидишь бобровую комнатку — она в земле, под корнями дерева.

Долго стою и слушаю: не донесется ли из хатки какой-нибудь звук? Нет, не слышно ни шороха. Я перевожу взгляд на воду и снова жду, не колыхнется ли где поверхность, потревоженная плывущим бобром.

Я устаю стоять и присаживаюсь на землю так, чтобы видеть берег, где, по моим расчетам, находится подводный вход в хатку.

Солнце опустилось и сквозь сетку веток греет слабо. Я все сижу и жду. Пестренький зяблик сел недалеко от меня на сухую хворостинку и заливается, поет от радости: он совсем недавно вернулся в свой родной лес!

Мое терпение истощается. Может быть, мне не ждать бобра, а выманить его? Пусть вынырнет и поплавает передо мной!

А разве есть такое средство — выманивать бобров? Может, есть, а может, и нет. Но я все-таки проведу один опыт…

Я поднимаюсь на ноги, достаю из кармана маленький флакончик и капаю из него две капли на отломленный сухой сучок. Затем бросаю сучок недалеко от берега в воду. Маленькие волны расходятся от сучка в стороны. А я не свожу с него глаз.

Проходит минут десять. Слева, вне поля моего зрения, там, откуда я меньше всего ожидаю, вдруг раздается шумный всплеск. Щука! Я перевожу взгляд. Нет, это не щука. Вынырнул бобер и режет воду продолговатой темной мордой напрямик к сучку. Не доплыв до него, бобер ныряет, затем выныривает, потом опять несколько раз уходит под воду в разных направлениях. Он возбужден и не обращает на меня внимания, словно ищет кого-то и чуть ли не собирается на него напасть!

На кого же? Да, конечно, на бобра, на неизвестного пришельца!

Откуда я об этом знаю?

А как же не знать, если две капли из флакончика — это «бобровая струя», взятая из железы другого бобра. В воде «струя» распространяется быстро, как запах в воздухе, и мой бобер сразу узнал, что в его владениях появился «посторонний». А раз он появился, то как же не рассердиться и не прогнать чужака?

Только оказалось: прогонять-то некого. Лежит на воде один сучок. Бобер легонько ткнулся в деревяшку и ушел под воду. Вода успокоилась. Я все еще стоял. Но больше бобер не показался.

Осенние утренники холодили луг, и от инея трава становилась седой. Разбредшиеся коровы недовольно фыркали, сдувая снежную пыльцу, и хватали губами что понежнее и позеленее.

Два пастуха стерегли колхозное стадо. Мокеич, уже старик, но крепкий такой, с мясистым розовым лицом, в кепке, распахнув телогрейку, стоял у мелкой протоки и поглядывал против солнца на коров. Чуть слышно рядом в кустах ольхи журчала вода, скатываясь в недалекую речку Озерницу.

Леня Голыш, парень лет восемнадцати, закинув за плечо кнут, похаживал на другом конце луга вблизи обрыва у речки и обозревал всю его извилистую линию до дальних желтеющих ив. Изредка в поле его зрения попадал заречный лес, который пастухи недолюбливали. Лес был обширный, и водилось в нем, кроме мелкоты, самое крупное зверье: волки, медведи и лоси.

…Когда Леня Голыш встал спиной к этому самому лесу, ему послышалось с речки негромкое шлепанье. Он повернулся к Озернице и сразу определил, что звуки исходят от кустов ивы, которой заросло устье протоки. «Похоже, лось, — подумал пастух, — и, видимо, переходит на тот берег». Но вот пошла по речке у кустов рябь, и показалось животное. Оно было рыжее, с небольшими рогами, словом, телка. Леня Голыш в сердцах плюнул и сразу сообразил, что Мокеич опять проморгал проклятую Дуреху, которая теперь успеет уйти в лес. А ведь время уже к вечеру!

Что делать? Пастух провел рукой по реденьким усам, сбросил с плеча кнут и ударил им два раза. Мокеич — вдали — повернул голову на хлопки. Леня Голыш махнул рукой, указав в сторону речки, и спрыгнул с обрыва к воде.

Мокеич понял сигнал напарника: опять кто-то уплелся из стада на речку. Кто же? И об этом он сразу догадался. Дуреха! За день — вторая погоня за ней! Мокеич остался на месте, следя за стадом и не без основания надеясь на быстроногого Леню Голыша, который скоро завернет дурную телку к стаду. Дурную! Дуреху! Прозвище не надо было и придумывать. Оно само срывалось с языка, когда, бывало, телка, нагнув голову с небольшими, но острыми рогами, неизвестно почему неслась на пастуха, задрав хвост. Или беги от нее или огрей кнутом. Иной раз и кнут не помогал.

Телка была явно диковатая, частенько уходила от стада, норовя еще и других молодых коров увести за Озерницу. Хлопот пастухам она доставляла немало.

Вот и на этот раз заметив пастуха, скидывающего на берегу сапоги, Дуреха надбавила ходу. Выскочив на песчаную косу, она быстро понеслась к густо разросшимся кустам ивы и исчезла в них. Только ветки затрещали!

Леня Голыш перешел вброд Озерницу, затем босиком добежал до просвета в кустах и здесь был вынужден сделать остановку, сел на траву и натянул на ноги сапоги. Какое-то время было упущено. Леня взбежал по тропинке на берег, но телку в густых зарослях не увидел. Тогда он прислушался: справа что-то шумело, трещало. Туда! И пастух бросился вправо по тропинке, которая вилась вдоль берега Озерницы.

Он бежал через густой кустарник и не видел беглянку, но вот слева мелькнул просвет, и Леня Голыш оказался на знакомой полянке. И в дальнем конце ее у желтеющих кустов он заметил рыжеватый бок животного.

Поняв, что от его резвости будет многое зависеть, пастух во весь дух перебежал поляну, а в кустах резко остановился и снова прислушался. Уловив треск, он стал бесшумно пробираться через гущу веток. Он знал, что Дуреха во время погони в лесу имеет привычку затаиваться, а потом неожиданно выскакивать и бодать пастухов, поэтому готовился к неожиданности… Но вот уже виден просвет. Пастух осторожно отогнул ветку и взглянул на поляну, которая оказалась совсем маленькой. И на ней — рукой подать — паслись три лосенка. То, что он принял за Дуреху, оказалось совсем другим!

Что теперь делать? Леня Голыш постоял и повернул назад.

Долго бродил он по лесу. Уже начало темнеть, когда пастух услышал хриплое мычание, повторившееся несколько раз. Неужто Дуреха подает голос? Ноги Лени Голыша сами понесли его вперед, но вскоре, разобрав в мычании угрожающие нотки, пастух остановился. Ему пришло на ум, что мычит не телка, а где-то совсем рядом за деревьями стоит самец-лось и зазывает на бой соперника. Попадись теперь на глаза этому быку, костей, как говорится, не соберешь! И Леня Голыш, крадучись, убрался с опасного места.

Вечерняя темнота накрыла лес.

По ярким звездам на небе Леня Голыш определил направление к Озернице. Вскоре он уже входил в холодную воду речки, кляня про себя Дуреху, а выбравшись на берег, знакомой луговой тропой добрался до деревни. Было уже около двенадцати часов ночи, когда пастух пришел в избу к Мокеичу. Старик, рано ложившийся спать, сидел на этот раз за столом при ярком свете электрической лампы. Перед ним лежала газета, но он даже на нее не глядел. По хмурому лицу Лени старик сразу сообразил, что Дуреха на ночь осталась в лесу.

На другой день стадо стерегли уже другие пастухи, а Мокеич и Леня Голыш отправились на поиски Дурехи. Они обошли весь лесной район, прилегавший к речке Озернице, но тёлка как в воду канула. Не нашлась Дуреха и через неделю, и через месяц, и через два. Пастухи решили, что телка погибла. Ведь началась уже зима!

А после нового года на правлении колхоза решался вопрос о пастухах, прохлопавших тёлку. Пастухи договорились между собой (ох, уж как они намотались за время поисков дурной телки!) самим «перейти в наступление». И они заявили, что пастухами работать отказываются. Не только потому, что приходится держать ответ за дурную скотинку, но еще и потому, что устали бегать как борзые. И такие доводы сыграли свою роль, пастухи отделались только строгим выговором.