Огромная толпа провожала Гальярдо до убогого домишки в предместье Ферия; то была настоящая народная демонстрация.

Привлеченные шумными возгласами, из домов высыпали обитатели. Весть о триумфе достигла предместья раньше, чем подъехал экипаж, и все соседи спешили поглядеть вблизи на победителя, пожать ему руку.

Сеньора Ангустиас с дочерью стояли на пороге дома. Шорник почти на руках вынес шурина из коляски и в качестве представителя семьи полностью завладел им, бесцеремонно отстраняя поклонников, чтобы они и пальцем не дотронулись до Гальярдо, словно тот был тяжело больным человеком.

— Вот твой брат, Энкарнасьон,— сказал шорник, подталкивая Хуана к жене.— Заткнул за пояс самого Роже де Флора!

Энкарнасьон не требовалось никаких объяснений по поводу Роже де Флора; она хорошо знала, что муж, смутно припоминая давно прочитанную повесть, приписывал этому историческому персонажу все величайшие подвиги, решаясь соединять его имя лишь с событиями из ряда вон выходящими.

Вернувшиеся из цирка соседи осыпали сеньору Ангустиас любезностями, с восторгом и благоговением взирая на ее объемистый живот.

— Слава матери, родившей такого отважного сына!

Приятельницы оглушали ее восклицаниями: экое счастье привалило! Ведь сын будет зарабатывать пропасть денег!

Глаза бедной женщины выражали удивление и недоверие.

Неужто и впрямь ради ее Хуанильо сбежалась с неистовыми криками вся эта толпа? Право, похоже, что люди спятили.

Но внезапно она бросилась к сыну на грудь, словно раскаиваясь в постыдном заблуждении; как дурной, мучительный сон исчезло прошлое. Толстыми, дряблыми руками она обвила шею сына, орошая потоком слез его лицо.

— Сынок! Хуанильо! Как бы на тебя порадовался бедный отец!

— Не плачьте, мама... Сегодня такой радостный день. Вот увидите, если бог пошлет мне счастье, я построю для вас дом, вы будете разъезжать в карете и носить такую мантилью из Манилы, что все с ума сойдут от зависти.

Шорник одобрительно кивал головой, подтверждая эти величественные планы Хуанильо, меж тем как ошеломленная Энкарнасьон не могла прийти в себя от удивления при виде такой резкой перемены в муже.

— Да, Энкарнасьон, твой брат далеко пойдет, если захочет...

Это что-то необычайное! Он превзошел самого Роже де Флора!

Вечером в тавернах на окраине города и в кафе только и разговору было, что о Гальярдо.

— Тореро с будущим. Ну, до чего же ловок! Всех кордовских калифов за пояс заткнет!

В этих похвалах сквозила радость уроженцев Севильи, постоянно соперничавших с Кордовой, которая не без основания гордилась своими искусными тореро.

После этого дня жизнь Гальярдо в корне изменилась. Молодые сеньоры, дружески приветствуя его, приглашали за свой столик на террасе кафе. Красотки, которые в трудные времена подкармливали юношу и пеклись о его гардеробе, были с презрением забыты. Даже старик покровитель, видя, что в нем больше не нуждаются, благоразумно отступил и перенес свое нежное участив на других новичков.

Владельцы цирка всячески льстили Хуану, точно он стал уже знаменитостью. Если на афишах стояло его имя, сбор был обеспечен: билеты покупались нарасхват. Толпа восторженно принимала «сына сеньоры Ангустиас» и не скупилась на похвалы смельчаку.

Слава Гальярдо распространилась по всей Андалузии, и шорник, не ожидая приглашения, вмешивался во все, самовольно взяв на себя роль защитника интересов новичка.

Считая себя необычайно опытным и предусмотрительным во всех делах, он наметил для шурина план на всю жизнь.

— Твой брат,— говорил он жене, укладываясь спать,— нуждается в помощи надежного человека, который умел бы толково вести его дела. Согласись, ему было бы очень выгодно пригласить меня своим доверенным. Я для пего настоящая находка. А он для нас... Ведь Хуанильо перещеголяет самого Роже де Флора.

И шорник мысленно подсчитывал огромные заработки Гальярдо, думая при этом о своих уже имеющихся пяти отпрысках, а также о тех, которым суждено появиться в будущем, ибо шорник был неутомим и весьма плодовит в своей супружеской верности. Как знать, не перейдут ли в конце концов к племянникам денежки матадора.

В течение полутора лет Хуан убивал бычков на всех лучших аренах Испании. Слава о нем докатилась до Мадрида. Столичные любители были не прочь познакомиться с «парнем из Севильи», о котором столько писали газеты и так часто толковали андалузские знатоки.

Окруженный проживающими в Мадриде земляками, Гальярдо прогуливался по улице Севильи мимо Английского кафе. Уличные красотки улыбались в ответ на его любезности, пожирая глазами массивную золотую цепь и крупные бриллианты, которые молодой тореро поспешил приобрести в счет настоящих и будущих заработков. Матадору рекомендуется не жалеть денег на украшение своей особы и не скупиться на щедрое угощение приятелей. В далекое прошлое канули дни, когда он вместе с беднягой Чирипой бродил по этой же самой улице, прячась от полицейских, восторженно созерцая настоящих тореро и подбирая брошенные ими окурки.

Выступление Гальярдо в Мадриде прошло удачно. Он завязал новые знакомства, вокруг него образовалась группа падких до новизны поклонников, которые также провозгласили Хуана «матадором, подающим надежды», и возмущались, что ему не дают альтернативы в столице.

— Он будет лопатой загребать деньги, Энкарнасьон,— говорил шорник,— и, если с ним не случится беды, ему обеспечены миллионы.

Жизнь семьи также коренным образом изменилась. Гальярдо, который теперь вел знакомство с севильскими сеньорами, не желал, чтобы мать по-прежнему жила в убогом домишке, как во времена нужды. Ему хотелось переехать на лучшую улицу города; но сеньора Ангустиас осталась верна предместью Ферия, как и все простыв люди, которые на старости лет привязываются к месту, где прошла их молодость.

Семья перебралась в лучший дом. Мать больше не работала, и соседки наперебой ухаживали за ней, зная, что добрая женщина в случае нужды не откажется выручить их. Кроме кричащих драгоценностей, Хуан приобрел все, что полагается удачливому тореро: резвую гнедую лошадь, богато отделанное седло и попону с цветной бахромой. Он гарцевал по улицам Севильи с единственной целью вызвать шумные приветствия друзей, встречавших своего любимца бурными «оле!». Так удовлетворялась его жажда популярности. Иногда накануне большой корриды он отправлялся с блестящей кавалькадой сеньорито на пастбища Таблады посмотреть на быков, которых предстояло заколоть другим матадорам.

— Когда наступит мой черед...— то и дело повторял Гальярдо, связывая с этим событием надежды на будущее.

К этому времени он приурочивал целый ряд планов, задумав ошеломить мать, бедную женщину, напуганную неожиданно свалившимися на нее благами, дальше которых не шло ее воображение.

И наконец пришел долгожданный день. Гальярдо был признан матадором.

Посреди арены Севильи, на глазах у всей публики, прославленный маэстро вручил ему свою шпагу и мулету, и толпа обезумела от восторга, когда Гальярдо одним ударом шпаги покончил со своим первым «серьезным» быком. На следующий месяц докторант тавромахии был окончательно утвержден в своих правах на арене Мадрида, где другой, не менее прославленный маэстро доверил ему свою шпагу в бою против миурских быков.

Так из новильеро Хуан превратился в матадора; имя его появлялось рядом с именами старых тореро, на которых юноша, принимавший участие лишь в небольших сельских капеях, еще недавно взирал как на недоступных богов. Хуану припомнилось, как он вместе со своей «квадрильей» поджидал на железнодорожной станции близ Кордовы одного из знаменитых тореро в надежде на подачку. В тот день голодным паренькам удалось пообедать лишь благодаря неизменной щедрости, принятой среди людей, носящих косичку, братской щедрости, которая побуждает эспаду, сорящего деньгами, протянуть дуро или сигару маленькому оборванцу, пробующему свои силы в первых капеях.

Предложения сыпались на нового тореро дождем. Его желали видеть на всех аренах Полуострова с жадностью людей, падких до новизны. Профессиональные газеты помещали его фотографии и печатали всевозможные небылицы из его жизни, сдабривая рассказы основательной долей романтизма. Еще ни у одного матадора не было столько контрактов. Ему суждено зарабатывать пропасть денег.