По словам доверенного, донья Соль была в восторге от Севильи. После долгого пребывания в сырых и холодных странах она не налюбуется ярко-синим небом, золотыми лучами зимнего солнца и превозносит прелести жизни в такой «живописной» стране.

— Она восхищается простотой наших нравов, как те англичанки, что приезжают сюда на святой неделе. Можно подумать, будто она не родилась в Севилье, а видит ее в первый раз! Теперь она собирается летом жить за границей, а зимой — здесь. Ей надоели дворцы и придворный этикет. Видел бы ты, с какими людьми она водит знакомство!.. Она добилась, чтобы ее приняли в самое нищее братство — братство Христа, пресвятого младенца, в Трианском предместье, и истратила кучу денег на мансанилью для братьев. Иногда, по вечерам, она собирает полный дом гитаристов и танцовщиц,— зовет всех севильских девчонок, которые умеют петь и плясать. С ними приходят их маэстро, семьи и даже дальние родственники. Всех угощают маслинами, колбасами и вином, а потом донья Соль садится в кресло, как королева, и целыми часами требует один танец за другим, но только чтобы все были наши, местные. Она говорит, что получает при этом не меньше удовольствия, чем какой-нибудь король, заставляющий исполнять для себя одного лучшие оперы. Лакеи, которых она привезла с собой, важные и невозмутимые словно лорды, разносят на больших подносах бокалы с вином, а танцовщицы, развеселившись, дергают их за бакенбарды или бросают им в лицо косточки от маслин. Вполне пристойные развлечения!.. По утрам к донье Соль приходит Лечусо, старый цыган, который учит ее играть на гитаре. Лучшего учителя не придумаешь! Она всегда поджидает его с гитарой на коленях и с апельсином в руке. Сколько апельсинов съела эта женщина после своего приезда! И как они ей только не надоели!..

Так говорил дон Хосе, рассказывая своему матадору о причудах доньи Соль.

Через несколько дней после встречи в церкви святого Лаврептия к Гальярдо, сидевшему в кафе на улице Сьерпес, с таинственным видом подошел дон Хосе.

— Ну, мальчик, ты действительно родился под счастливой звездой. Знаешь, кто о тебе спрашивал?

И, нагнувшись, он шепнул тореро на ухо:

— Донья Соль!

Она расспрашивала дона Хосе о матадоре и высказала желание, чтобы оп представил ей Гальярдо: «Такой своеобразный, чисто испанский тип!»

— Сеньора говорит, что несколько раз видела тебя на арене в Мадриде и еще где-то. Она аплодировала тебе. И считает тебя храбрецом... Подумай только, что будет, если она заинтересуется тобой! Какая честь! Гляди, станешь еще зятем или кумом всех королей европейской колоды.

Гальярдо, скромно улыбаясь, опустил глаза, но в то же время принял гордую осанку, словно не видел ничего необычайного и несбыточного в предположении своего доверенного.

— Не создавай себе никаких иллюзий, Хуапильо,— продолжал дон Хосе.— Донья Соль хочет посмотреть на тореро из тех же побуждений, из каких берет уроки у старого Лечусо. Местный колорит — ничего больше. «Привезите его послезавтра в Табладу»,— попросила она. Знаешь, что это значит? Охота на быков в скотоводстве Мораймы; фиеста, которую маркиз устраивает для развлечения своей племянницы. Поедем. Я тоже приглашен.

Через два дня матадор и его доверенный выехали вечером из предместья Ферия, провожаемые любопытными взглядами стоявших у дверей и толпившихся на тротуарах зрителей.

— Едут в Табладу,— говорили кругом,— там сегодня охота на быков.

Доверенный ехал верхом на поджарой белой лошади. На нем была грубая куртка, суконные брюки с желтыми гетрами, а поверх них крепкие кожаные штаны. Матадор выбрал для фиесты своеобразный старинный наряд, который носили тореро до тех пор, пока современные нравы не заставили их надеть такую же одежду, как у остальных смертных. На голове матадора красовалась бархатная шляпа с загнутыми полями, стянутая ремнем у подбородка. Ворот рубашки без галстука застегивался бриллиантовыми запонками, два других, более крупных бриллианта сверкали на гофрированной манишке. Куртка и жилет из бархата винного цвета были отделаны черными шнурами и бахромой; пояс красный шелковый; темные рейтузы, плотно облегавшие стройные, мускулистые ноги тореро, закреплялись под коленями черными шнурами. Гетры янтарного цвета заканчивались раструбом из кожаной бахромы; того же цвета башмаки, наполовину скрытые в широких арабских стременах, были украшены большими серебряными шпорами. Яркий, отделанный бахромой плащ, переброшенный через луку, свешивался по обе стороны седла, а поверх него лежала расшитая черным серая куртка на красной подкладке.

Каждый всадник держал на плече похожую на копье гаррочу из крепкого дорогого дерева, с надетым из предосторожности на острие тряпичным мячом. Появление Гальярдо в предместье вызвало овацию. Оле, храбрые молодцы! Женщины приветственно махали руками.

— С богом, красавчик! Желаем повеселиться, сеньор Хуан!

Всадники пришпорили лошадей, чтобы обогнать бегущих рядом мальчишек, и вымощенные голубым булыжником узкие переулки, стиснутые белыми стенами домов, огласились ритмичным цоканьем копыт.

Вскоре они оказались на тихой улице, среди красивых домов с толстыми решетками и большими балконами. Здесь жила донья Соль. У дверей ее дома дон Хосе и Гальярдо увидели других копейщиков, сидевших верхом на лошадях, с пикой в руке. Все это были молодые сеньоры, родственники или друзья доньи Соль; они любезно и непринужденно приветствовали тореро, очевидно радуясь тому, что он примет участие в их развлечениях.

Из дома появился маркиз Морайма и тотчас вскочил в седло.

— Девочка сейчас выйдет. Женщины, уж известно... всегда долго собираются.

Маркиз каждое слово произносил важно и многозначительно, как прорицание. Это был высокий костистый старик с пышными седыми бакенбардами и детским выражением глаз и рта. Вежливый и немногословный, любезный в обращении, скупой на улыбки, маркиз де Морайма был образцом сеньора старых времен.

Носил он почти всегда костюм для верховой езды и не любил городскую жизнь; в Севилье он оставался, лишь подчиняясь требованиям семьи, а сам стремился в свои поместья, к пастухам и скотоводам, с которыми обращался как с лучшими друзьями. Писать он за ненадобностью почти разучился, но едва речь заходила о хорошем скоте, о выведении породы быков или лошадей, о сельскохозяйственных работах, как глаза его загорались и он говорил с уверенностью настоящего знатока.

Внезапно солнце затуманилось. Золотая пелена, затянувшая белые стены домов, померкла. Многие взглянули вверх. По синей глади неба, с двух сторон ограниченной ребрами крыш, ползла большая черная туча.

— Пустое,— важно изрек маркиз.— Когда я вышел из дому, я заметил, в каком направлении ветер нес клочок бумаги. Дождя не будет.

Все немедленно согласились. Конечно, дождя не может быть, раз это утверждает маркиз Морайма. Он предсказывал погоду, как старый пастух, и никогда не ошибался.

Тут маркиз увидел Гальярдо.

— Тебе предстоят в будущем сезоне великолепные корриды.

Какие быки! Поглядим, дашь ли ты им возможность умереть, как добрым христианам. Ты знаешь, что в этом году я не всем был доволен. Бедняжки заслужили лучшего!

Наконец появилась донья Соль, придерживая одной рукой шлейф черной амазонки, из-под которой выглядывали голенища высоких сапожек из серой кожи. На ней была мужская рубашка с красным галстуком, куртка и жилет фиолетового бархата. Из-под изящно сдвинутой набок широкополой бархатной шляпы выбивались золотые кудри.

Она вскочила в седло с ловкостью, неожиданной для женщины, и взяла гаррочу из рук слуги. Здороваясь с друзьями и извиняясь за опоздание, она все время искала глазами Гальярдо. Доверенный тронул шпорой коня, желая подъехать поближе и представить ей матадора, но донья Соль, не дожидаясь, направилась к ним сама.

Гальярдо почувствовал волнение, увидев ее так близко. Какая женщина! О чем он будет говорить с ней?..

Увидев, что она протянула ему руку, тонкую благоухающую руку, он, торопясь и смущаясь, сжал ее своей ручищей, одним ударом валившей наземь быков. Однако бело-розовая лапка не дрогнула под этим непроизвольно грубым пожатием, которое у любой другой женщины вызвало бы крик боли; ответив сильным пожатием, она легко освободилась из тисков.