Думается, примеров больше приводить не стоит. Их вполне достаточно, чтобы составить представление о характере научных рассуждений Аристотелева плана.
Типичными для средних веков были философы, которые, «занятые, — как писал Стендаль, — вздорными спорами о преимуществах химер Аристотеля или Платона, время от времени меняли одни нелепости на другие, не приближаясь нисколько к истине». И все-таки уже в XV веке начали раздаваться мощные голоса, призывавшие расстаться с забавной, но бесплодной игрой словами.
Этот мотив часто звучит в сочинениях Леонардо да Винчи. «Нужно руководствоваться показаниями опыта, — писал он, — и разнообразить условия до тех пор, пока мы не извлечем из опыта общих законов, ибо лишь опыт открывает нам общие законы». Под этой фразой обеими руками подпишется каждый естествоиспытатель современности.
Через сто лет после Леонардо уже не между прочим, а в специальном трактате англичанин Бэкон призывал расстаться со словами как источником мудрости, а обратиться к опыту.
А вот комментарий великого итальянца Галилея к схоластическому «объяснению» тяжести по Аристотелю, которое мы только что приводили. В своих знаменитых диалогах Галилей задает вопрос простаку Симпличчио:
— Почему тела падают на землю?
— Всем известно, — не задумываясь, отвечает простак, — причиной является тяжесть.
— Вам следовало сказать, — замечает Галилей, — что эту причину мы называем тяжестью.
В этой поправке заключен глубокий смысл. Галилею, которого с правом полагают родоначальником экспериментальной физики, чуждо объяснение явлений с помощью мистики слова. Маленькая поправка и знаменует становление современного метода естествознания.
Нет в мире силы, энергии, тяжести, электричества, а есть явления или вещи, которые мы называем силой, энергией… А раз называем, значит, каждому понятию должно быть дано строгое определение, которое означало бы одно и то же для любого человека, вне зависимости от его расы, возраста и происхождения. Более того, это определение должно быть таким, чтобы утверждения о поведении понятия (скажем, «сила равна 10 килограммам» или «энергия такого-то тела уменьшается») могли быть в принципе проверены автоматически.
Это, разумеется, не значит, что естествознание не имеет дела с гипотетическими представлениями, с моделями. Однако лишь те модели или гипотезы имеют право на жизнь, из которых строгая логика позволяет вывести следствия, проверяемые на опыте.
Что касается комбинаций слов и фраз, которые не являются описаниями фактов, не являются следствиями фактов и не являются утверждениями, которые могли бы быть проверены фактами, то к таким словосочетаниям естествознание относится, мягко выражаясь, без интереса.
Если речь идет об очень сложном явлении, то естествознание признает и другой метод объяснения. Создается упрощенная модель явления. Далее строгим рассуждением показывается, каким поведением обладает модель. Если поведение модели совпадает с поведением реального объекта, то, значит, явление «похоже» на придуманную модель.
Поповская логика
К нашей теме относятся также рассуждения о боге. Именно рассуждения о боге, а не вера в бога. Если доводы разума спокойно отклоняются и ваш собеседник говорит, что он верит в бога, несмотря на груду логических, этических и естественнонаучных доводов, говорящих об абсолютной несогласованности этой гипотезы со всей жизнью, то делать нечего, вы ничего не добьетесь. В этом случае можно лишь рассчитывать на какое-то эмоциональное потрясение, которое зачастую способно разрушить веру там, где самая умнейшая антирелигиозная пропаганда оказывается бессильной.
Такая непробиваемая позиция достаточно распространена. Современные представители точки зрения, выражающейся словами «вера превыше всего и исключает разум», имеют далеких предков. Очень давно деятель ранней христианской церкви Тертуллиан говорил:
«Сын Бога был распят; я не стыжусь этого, хотя люди обязаны стыдиться этого. Сын Бога умер; в это нужно верить, хотя это абсурдно. Он был распят и воскрес: это несомненно так, поскольку это невозможно».
Попробуйте убедить в чем-либо такого идеологического противника. Бесполезное дело.
Но надо сказать, что решительная позиция Тертуллиана относительно мало распространена. Причина понятна. Если против нее трудно вести антирелигиозную пропаганду, то зато и убеждать в ее справедливости — задача нелегкая. Поэтому католическая церковь решительно встала на другой путь.
«О нет! — утверждают они. — Разум и вера неразделимы. Напротив, с помощью разума можно обосновать католическую религию, вывести бытие бога и с полной логической строгостью доказать мрачное загробное будущее, которое ожидает неверующих».
Католическая церковь заявляет, что бытие божье может быть доказано на пути, открытом Фомой Аквинским с помощью Аристотеля. Тезис, что доказательства эти достаточны, объявляется догматом веры. В своем специальном послании папа Лео XIII возвестил миру в 1879 году, что аристотелевские и томистские (учение Фомы называется томизмом) аргументы являются официальной нормой римской католической церкви.
Вот так! Разум разумом, но своим разумом не смей сомневаться в разумности утвержденных начальством доводов разума.
Прежде чем перейти к изложению канонизированной рениксы, небезынтересно сказать несколько слов об исторической ситуации, которая родила эти доказательства.
До XIII века христианская Европа мало знала об Аристотеле. Лишь к этому времени метод рассуждений этого мыслителя был занесен арабами в Испанию, а затем уже быстро распространился по всей Европе.
Первая реакция церкви была отрицательной, поскольку некоторые утверждения Аристотеля прямо расходились с догмами церкви…
Конечно, ряд заслуг Аристотеля неоспорим. В изучении человеческого мышления и познания действительности он первый открыл великолепные законы. В то же время Аристотель считал, что законы природы можно открыть только логическим рассуждением, и, чтобы проверить нить этих рассуждений, нет нужды обращаться к фактам.
Такой подход к установлению истины привел его в конечном счете к идее первичного двигателя, то есть к богу. За это «мертвое» у Аристотеля, как известно, и ухватились церковники. «Поповщина», — писал Ленин, подчеркивая непоследовательность энциклопедиста древности, — убила в Аристотеле живое и увековечила мертвое».
Я надеюсь, что этого замечания будет достаточно, чтобы читатель правильно оценил характер эпитета «аристотелевский», которым я пользуюсь дальше довольно часто. Под словами «аристотелевское мышление» следует понимать «мышление схоластическое».
Фома Аквинский понял, что всем прогрессивным в трудах философа можно пренебречь: главное же — в могущественных возможностях самого метода рассуждения Аристотеля. Церковь нуждалась в способах построения глубокомысленных рассуждений, полная пустота и бессодержательность которых была бы скрыта игрой слов, а также в придании слову изначального мистического смысла. И Фома Аквинский стал обучать христиан, как надо, исходя из «природного разума» — разума аристотелевской философии, строить рассуждения, приводящие к обоснованию религиозных догматов.
Надо отдать Фоме справедливость. Он не решился использовать аристотелевский метод для доказательства таких несомненных «фактов», как существование троицы и загробной жизни. Не могу объяснить читателю, почему он остановился перед этим шагом и, таким образом, вступил на всегда неприятный путь дуализма. Может быть, здесь были и какие-нибудь практические соображения улавливания человеческих душ верой, отвергающей обоснования своих догм. Может быть, людей, верующих без всяких раздумий и сомнений, больше и их обращать в веру легче, чем размышляющих. Во всяком случае, при желании добиться монизма Фоме было бы нетрудно, так как методом схоластики можно доказать все, что угодно: вывести в деталях устройство ада, рая и чистилища; доказать распределение ангелов, святых и грешников по помещениям того света; установить безошибочно сорт масла, которое наливается в сковородки для поджаривания грешников, и многое другое.