В своих первых корреспонденциях я писал, что такое решение было подсказано «предчувствием». Впрочем, я всегда убеждался на опыте в том, что расположенное особняком озеро, замерзшее или не замерзшее, непреодолимо привлекает к себе всякого рода животных. Итак, Чарлз и я решили разделиться, хотя мне и не очень хотелось, так как мы провели вместе много месяцев в других районах Гималаев. Впрочем, он многому меня уже научил, и это служило гарантией, что я смогу с успехом действовать один. Джону Джексону и Стенли Дживсу не терпелось поскорее вернуться в долину Чола-Кхолы и к леднику Кхумбу, где они видели следы. Том Стобарт с Биллом Эдгаром и Чанком Лагусом также были готовы принять участие в поисках, и мы решили, что сперва они пойдут с Джексоном и Дживсом, а затем отделятся и исследуют более низкий восточный склон горы Тавече, где, по словам шерпов, наблюдались многочисленные признаки недавнего пребывания йети.

Бис хотел провести несколько дней в базовом лагере, чтобы заняться сортировкой своего снаряжения для коллекции птиц и млекопитающих, которую он надеялся составить. Было решено, что как только он будет готов к выходу, то присоединится к Чарлзу Стонору в верховье Бхоте-Коси. Джералд Рассел отправлялся со мной. Таким образом, вторая вылазка приобретала форму наступления тремя колоннами по трем параллельным долинам, причем не исключалась возможность охватывающего движения из средней долины к востоку, либо к западу.

На этот раз все мы должны были захватить радиотелефонные аппараты в надежде, что нам удастся поддерживать связь между собой. Если какая-нибудь партия обнаружит следы йети, то ей предоставлялось самой решать, должна ли она крикнуть «Ату!» и созвать всех в одну долину. Важно было помнить о бесполезности созыва всех участников к следам трех- или четырехдневной давности. В таком случае могла возникнуть опасность, что некоторые из нас оказались бы оттянутыми от того района, где находился йети, и направлены туда, где он был некоторое время назад.

Мы положили начало нашей коллекции диких животных, поймав каменную куницу и пищуху, в точности напоминающую обыкновенного зайца в миниатюре; последняя была бы идеальным комнатным зверьком для детей, если бы могла акклиматизироваться в более низких местах. Сразу же после поимки пищуха сделалась настолько ручной, что, казалось, вскоре ее можно будет выпускать на свободу в лагере. Каменная куница, очень красивый зверек с густым серовато-бурым мехом и голубыми глазами, оставалась воплощением свирепости со дня пленения и до тех пор, пока не убежала. Ее поймал Бахадур, шестнадцатилетний кули из Катманду, оставшийся в лагере подручным повара. Юноша заметил куницу среди камней около кухни и схватил ее голыми руками. Обманутый этим единственным случаем ее покорности, Ахкей Бхутиа попробовал как-то взять ее в руки и был сильно укушен в палец.

Следующий день — субботу — мы провели за разборкой продуктов и снаряжения. Вечером должен был состояться еженедельный торжественный обед, так как нам предстояло некоторое время не собираться вместе. Том принял на себя обязанности повара и превзошел самого себя; он приготовил закуски и омаров по-ньюбургски в дополнение к нашему небольшому запасу крабов, использовав консервы из лосося. Затем последовал великолепный шоколадный торт, испеченный Нараяном в принадлежавшей Бису жестяной коробке для коллекций и украшенный двухсантиметровым слоем взбитых сливок.

Следующее утро началось криками ссорившихся между собой Нараяна и Ахкея; дело кончилось тем, что Нараян залился слезами. Такое проявление слабости привело в восторг надменного Ахкея, но вызвало в нас большое беспокойство, так как лично я знал, что у Нараяна хватит духа пырнуть Ахкея кухонным ножом, если тот его слишком сильно разозлит. Поэтому мы решили разъединить их: Ахкей должен был остаться с Бисом, а Нараян отправиться со мной. Моя партия теперь состояла из меня, Джералда, сирдара Анга Тсеринга, Нараяна, Кармы — еще одного подручного повара, которого Джералд упорно именовал «Маленький Генри», — Дану, Норбу и девяти кули, в том числе по моему особому настоянию Гьялгена, известного под прозвищем «шерп Джунгли» (он был местным уроженцем и сопровождал нас от Катманду), и его столь же неопрятного товарища Анга Тилая.

Анг Тилай был, пожалуй, самым неотесанным шерпом, какого я когда-либо встречал. Оборванный, невероятно грязный, довольно неуклюжий на вид, он имел обыкновение мотать своей лохматой головой на тощей шее, украшенной огромным зобом. Он был кроткий, добрый, великодушный человек; моя привязанность и уважение к нему превосходили, если это возможно, мое уважение и привязанность к «шерпу Джунгли». Анг Тилай отличался неутомимостью при поисках и мчался вприпрыжку по горам, подобно первоклассной гончей, проделывая за день втрое большее расстояние, чем любой из нас. Несмотря на свою жалкую внешность, он обладал некоторым достатком и был владельцем по меньшей мере трех домов, в том числе одного в деревне Нах, примерно на полпути вверх по долине верхнего течения Дуд-Коси. Этим домом он пользовался летом в период, когда яков выгоняли на подножный корм, и в нем нашей партии в дальнейшем нередко приходилось устраивать свою передовую базу. Анг Тилай в совершенстве знал район верхнего течения Дуд-Коси; он утверждал, что дважды видел йети, часто слышал его крик, а на следы наталкивался столько раз, что даже не запомнит. Таким образом, он был неоценимым приобретением.

В качестве приводящей в дрожь прелюдии к нашей экскурсии я разделся на снегу догола и вымылся с головы до ног в бадье с горячей водой. Купание даже в таких спартанских условиях является истинной роскошью, если на ближайшие три недели не предвидится другого. Так как Джералд двигался медленнее, то он решил пойти вперед, и мы договорились провести ночь в домике дровосека за деревней Пхорче, принадлежавшем упоминавшемуся выше «брейгелевскому» семейству.

Всю неделю то и дело шел снег. Когда после второго завтрака я покидал базовый лагерь, Анг Тсеринг уже выстроил ломаной линией носильщиков и громко спорил с Нараяном, по обыкновению хотевшим нагрузить их по меньшей мере четырьмя тюками горшков, сковород и личных пожитков. Следы Джералда уже замело. Сначала мы скользили вниз по тропинке от базового лагеря к Дуд-Коси, а затем начали длинный подъем по Тхьянгбочскому отрогу к монастырю. Там, где тропа на Пхорче ответвляется от монастырской тропы, снег лежал таким глубоким слоем, что я с трудом отыскал начало крутого траверса вдоль высокого берега реки Имджа-Кхола. Когда мы пробирались сквозь чащу, с потревоженных ветвей крупные комья влажного снега падали на голову и за шиворот.

Маленький шерп, тащивший очень большой груз, поскользнулся на тропе и прокатился метров пятнадцать по обрыву, пока не уткнулся в березу. Было счастьем, что она росла там; пролетев дальше, он сорвался бы с обрыва и упал бы с высоты сотни метров в Имджа-Кхолу. Пока маленький кули скользил, его груз развалился, и коринка, кишмиш, изюм рассыпались по снегу. Все что можно, тщательно подобрали и положили обратно в ящик. Утрата «кисмиса» повергла в отчаяние Нараяна, и прошло несколько дней, прежде чем он смог простить злополучного шерпа. Надо пояснить, что слово «кисмис» Нараян употребляет для коринки, изюма и всех сухих фруктов, входящих в состав рождественского пудинга.

Моя партия без дальнейших приключений перешла обледенелый мост через Имджа-Кхолу и взобралась до половины подъема по «Отрогу таров» по направлению к Пхорче, как вдруг я с изумлением услышал какой-то крик далеко позади. Это оказался Джералд, который, по моим соображениям, давно уже должен был миновать Пхорче. Он нечаянно пропустил поворот и взобрался почти до самого монастыря. К счастью, ему встретился Сонам Тенсинг, возвращавшийся в свою родную деревню Пхорче. Итак, Джералд не только не был впереди, но, как всегда, отстал километра на два и к тому же проделал дополнительный подъем в 300 метров. Мы продолжали идти вместе. По-прежнему валил густой снег.

Время от времени мы по обыкновению останавливались ради чанга и ракши, крепкой рисовой водки. Анг Тсеринг, никогда не упускавший случая выпить со старыми друзьями, попросил разрешения провести несколько часов в доме Сонама Тенсинга, который был его спутником по многим гималайским экспедициям. Разудалое пение, нарушавшее тишину звездной ночи, когда Анг Тсеринг, шатаясь, шел по тропе, достаточно ясно дало нам понять, что дружеская встреча прошла очень удачно.