Возможной целью этой перегруппировки могли быть и уцелевшие в бойне жители, укрывшиеся в лесу на другом краю деревни, которых кенийцы решили полностью уничтожить.

Люди из вновь прибывшего отряда, в свою очередь, повернули назад, причем с такой поспешностью, что я понял, что они пытаются удалиться от армейских частей на возможно большее расстояние. По всей очевидности, они совершенно не ожидали наткнуться здесь на солдат. Думаю, они тоже пришли, чтобы напасть на меня. Из-за мести, золота или секрета бессмертия. Или из-за всех трех причин.

Их появление здесь именно в тот момент, когда армия напала на меня, было одним из тех бесчисленных совпадений, в которые не верило большинство читателей романов моего «биографа», считая их совершенно неправдоподобными. Эти люди просто не знают, что некоторые люди наделены не только «животным магнетизмом», но и тем, что я называю для себя «моментом человеческого магнетизма». Говоря другими словами, эти люди (и я в том числе) притягивают к себе, сосредотачивают какие-то невероятные события, возможность появления которых, рассчитанная с помощью математики, исчезающе мала. Из них истекает что-то, какая-то особая субстанция, вроде «магнитного» поля, притягивающая к себе сразу по несколько событий. Это поле вызывает искривление в неуловимой структуре обстоятельств или пространственных построений, нарушая их последовательность.

Какими бы ни были обстоятельства, обусловившие появление нового отряда в окрестностях деревни, он тем не менее решил отступить. Но у меня было чем воздействовать на их перемещения. Я поднял гаубицу за лафет и развернул ее, машинально прикидывая дистанцию и угол траектории (привычка, которой я обязан своими упражнениями в стрельбе из лука). Потом я прильнул к прицелу, поставил угол возвышения и дернул за шнур. Гаубица выплюнула снаряд с коротким сухим звуком.

Одновременно какой-то частью моего сознания я смутно ощутил новую волну сексуального возбуждения. Когда снаряд унесся к цели, я перезарядил орудие. В этот раз оргазм по своей интенсивности значительно уступал тому, что я испытал, когда вонзил мой нож в живот Забу.

Начиная с этого момента я весь превратился в движение, полностью поглощенный «кровавой работой», если прибегнуть к поэтическим словам Уолта Уитмена, какими он обозначил войну.

Мой первый снаряд взорвался метрах в трех перед танком. Машина остановилась, попятилась немного назад, а затем вновь двинулась вперед, взяв левее. Второй снаряд упал справа от него, заставив еще более отклониться влево, в направлении деревни. Третий разорвался прямо посреди отряда, бросившегося на землю при первом выстреле орудия. Восемь трупов остались лежать на земле. Трое уцелевших вскочили на ноги и бросились наутек.

В этот момент, как я и предвидел, четверо солдат, отправившихся по следам гаубицы, появились на вершине первого холма. Два выстрела из карабина, лежавшего наготове у меня под рукой, и два тела покатились по склону: их силуэты, высветившиеся на фоне полыхающей деревни, были слишком легкими мишенями, чтобы я мог промахнуться. Двое оставшихся прыгнули на противоположный склон и, спрятавшись за гребнем, стали обстреливать меня оттуда. Пули впивались в землю у моих ног, поднимая облачка легкой пыли. Другие звонко шлепались о ствол и стальной щит гаубицы. На эти я вообще не обращал внимания. Одним выстрелом из орудия я снес верхушку холма, служившую им укрытием. Были ли они убиты этим выстрелом или просто деморализованы, я не знаю, но после этого они перестали стрелять. Может быть, они решили обогнуть холм у подножия и напасть с тыла.

Между тем армейский отряд кенийцев обнаружил танк и людей, спрятавшихся за деревьями. Солдаты открыли огонь. Танк ответил, стреляя из орудия и своих трех пулеметов.

Мои следующих три снаряда поразили линию обороны кенийцев слева, справа и в центре, выведя из строя, большое количество солдат. Оставшиеся в панике побежали кто куда: одни — в сторону леса, другие — по направлению к моему холму. Танк развернулся и устремился на север, перерезав дорогу солдатам, отступающим к лесу. Пехотинцы, прибывшие вместе с танком, преградили путь бегущим в моем направлении.

Я снова развернул орудие и дважды выстрелил вправо, по внутреннему склону первого холма, показывая тем самым кенийцам, что им не стоит совать туда свой нос.

Становилось жарковато. Я крутился вокруг орудия как сумасшедший, тяжело дыша и обливаясь потом. Я чувствовал, что начинаю уставать, так как практически сегодня не ел ничего в течение вот уже двадцати часов. Я хватал снаряды, навинчивал на них боеголовки, вставлял в казенную часть, закрывал замок, таская за прицепную часть передка, разворачивал орудие то вправо, то влево, крутил рычаги прицела, увеличивая или уменьшая угол траектории снаряда, и наконец резко дергал за запальный шнур. Гаубица делала выстрел, и я начинал все сначала. Но последовательность моих действий могла, конечно, меняться. Между выстрелами я продолжал следить за приближением двух солдат, которые как раз в это время перебегали открытое пространство, разделяющее оба холма. Судя по их намерениям, они хотели зажать меня в тиски. Мне пришлось заняться ими прежде, чем кончились снаряды в зарядном ящике.

Один из солдат на короткое время вынырнул из тени, и луна ярко осветила его. Я схватил гранату и бросил ее в его направлении. Описав в воздухе дугу, она упала в двух шагах от солдата. Тот остановился как вкопанный, уставясь на нее, а затем прыгнул, как нырнул, в сторону ближайшего куста. Взрыв достал его в воздухе. Он перевернулся через голову и рухнул вниз уже инертной, неподвижной массой. Я разрядил в него свой карабин, чтобы быть уверенным, что он уже не поднимется.

Второй солдат оказался более смелым. Он бегом бросился на штурм холма, делая все время зигзаги и не переставая стрелять из автомата. Я выстрелил, и он покатился по склону холма к его подножию. Когда я осторожно подошел, он уже не двигался, но я для уверенности все-таки послал ему пулю в лоб.

Каждый раз когда я убивал во время этого боя, я рассеянно отмечал, как твердеет мой член и семенная жидкость поднимается к самой его головке. Но до оргазма не доходило.

Пока я разделывался с этими двумя солдатами, по обеим сторонам первого холма появились их товарищи. Приблизившись к подножию моего, они стали осторожно подниматься ко мне по его склону. Им до чертиков была нужна их гаубица, с помощью которой они рассчитывали рассеять неприятельский отряд. Но раньше им было необходимо расправиться со мной, затем принести новые ящики. У меня уже не было времени использовать их; поднатужившись, я толкнул орудие под уклон и потом с удовлетворением смотрел, как солдаты прыгают во все стороны с его пути, крича и ругаясь. Пользуясь их суматохой и дезорганизованностью, я бросил в них одну за другой пять гранат, а сам спокойно спустился по противоположному склону холма, вооруженный автоматическим карабином системы Браунинг, с подсумком, полным обойм к нему, и с тремя гранатами.

Десять минут спустя я бесшумно появился за спиной одного из солдат, пустившихся преследовать меня. Перерезав ему горло, я быстро вырезал его печень и, уже удаляясь, стал жадно глотать куски ее еще теплой мякоти.

В то время как я, умело орудуя своим ножом, вспарывал ему живот, у меня наконец-то наступил оргазм, который все это время, как бы поточнее выразиться… комком стоял у меня в горле (да простит мне читатель подобное сравнение). Он был превосходен, но глубоко взволновал и обеспокоил меня.

(Те, кто не смог прочесть по вышеизложенным причинам первый том моих «Записок», но зато познакомился с трудом лучшего и наиболее романтического из моих биографов, с полным основанием могли бы возразить мне, что я никогда не был каннибалом. Рассказывая о том, как мне случилось убить первое встреченное мною человеческое существо, мой биограф подчеркивает, что я думал вначале съесть его, но тотчас отбросил эту мысль, поскольку инстинктивно меня привела в ужас сама мысль о каннибализме. Это лишь еще один пример романтической глупости и генетических абсурдов, в ряду многих других, в которые он верил. Правда же (о которой он сам не знал) состоит в том, что я, естественно, съел убийцу того единственного создания, которое любил так глубоко, как никого больше в этой жизни. Вкус у него был, по правде говоря, так себе, но я все равно его съел, движимый чувством мести. С тех пор мне случалось время от времени есть и других людей, но лишь тогда, когда у меня не было другой пищи.)