Лев Руах вышел из воды и провел руками по тощему телу, чтобы отряхнуть воду. Бёртон тоже выбрался на берег и сел рядом с ним. Алиса повернулась к нему спиной — нарочно или нет — этого понять он, конечно, не мог.

— Меня восхищает не только то, что я снова молод, — сообщил Лев Руах по-английски с чудовищным акцентом, — а то, что ко мне вернулась нога.

И он похлопал себя по правому колену.

— Я потерял ногу в автокатастрофе в Нью-Джерси, на Термпайке, когда мне было пятьдесят.

Он рассмеялся и добавил:

— Вот ирония, как некоторые сказали бы, судьбы. За два года до этого меня схватили арабы, когда я занимался поисками минералов в пустыне, ну, вы понимаете, в государстве Израиль…

— Вы имеете в виду Палестину? — уточнил Бёртон.

— Евреи создали независимое государство в тысяча девятьсот сорок восьмом году, — объяснил Лев. — Вы об этом, конечно, знать не можете. Я в свое время все вам про это расскажу. Словом, меня схватили и пытали арабские боевики. Не буду вдаваться в подробности, мне больно об этом вспоминать. Но той же ночью я бежал, правда, перед побегом я шарахнул двоих камнем по головам и еще двоих пристрелил из винтовки. Остальные разбежались, а я удрал. Мне повезло. Меня подобрал армейский патруль. Ну вот, а два года спустя, когда я был в Штатах и ехал по Термпайку, грузовик, здоровенный «полу»-, ну, про это я вам тоже потом расскажу — обогнал меня и подрезал. Я был жутко изранен, а правую ногу мне ампутировали ниже колена. Но главное в этой истории то, что водитель родился в Сирии. Так что, как видите, арабы хотели меня заполучить, и это им удалось, вот только они меня не убили. Эту работенку проделал наш дружок с тау Кита. Хотя не могу сказать, что он что-то такое сделал с человечеством, кроме того, что поторопил его конец.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Бёртон.

— Миллионы людей умирали от истощения, даже в Штатах ввели строго ограниченные рационы, а из-за загрязнения воды, почвы и воздуха погибали еще миллионы. Ученые говорили, что половина земного запаса кислорода иссякнет, поскольку фитопланктон океанов — ну, вы знаете, что фитопланктон наполовину снабжал планету кислородом, — погибал. Океаны были загрязнены.

— Океаны?

— Не верите? Понятно, вы умерли в тысяча восемьсот девяностом, стало быть, вам в это верится с трудом. Но некоторые еще в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом точно предсказали, что случится в две тысячи восьмом. И я им верил — я биохимик по профессии. Но большая часть населения — то есть народные массы и политики — отказывалась верить в это до тех пор, пока не стало слишком поздно. Когда положение ухудшилось, были приняты меры, но они все время оказывались либо слишком слабыми, либо слишком запоздалыми, да к тому же им вечно противились те, кто не хотел платить налоги, когда речь заходила о мерах, по-настоящему эффективных. Но это долгая и грустная история, а если мы собираемся строить дома, лучше приступить к этому сразу же после ленча.

Алиса вышла из воды и отряхнула руками воду с тела. Солнце и ветерок быстро высушили ее кожу. Она подобрала свои травяные одеяния, но напяливать их на себя не стала. Вилфреда спросила почему. Алиса ответила, что они слишком сильно колются и что она наденет их ночью, если сильно похолодает. С Вилфредой Алиса говорила вежливо, но, конечно, надменно. Она слышала, что Вилфреда работала на фабрике, а потом стала шлюхой и умерла от сифилиса. Ну или, по крайней мере, Вилфреда так думала, что ее убила эта болезнь. Она не помнила, как умерла. Она весело сказала, что наверняка раньше сошла с ума.

Услыхав об этом, Алиса отошла от Вилфреды подальше. Бёртон усмехнулся, гадая, что она скажет, если узнает, что он страдал той же самой болезнью и заразился ею от рабыни в Каире, когда, одевшись, как мусульманин, совершал паломничество в Мекку в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году. Он «вылечился», и мозг его физически не пострадал, хотя морально он страдал ужасно. Но главное было в том, что воскрешение дало каждому новое, молодое, лишенное болезней тело, и то, что собой представлял тот или иной человек на Земле, не должно было влиять на отношение к нему других.

Но «не должно», увы, не означало «не будет влиять».

Он не мог на самом деле винить Алису Харгривз. Она была продуктом своего общества — как все женщины, она была такой, какой ее сделали мужчины, — и она обладала достаточной силой характера и гибкостью ума, чтобы подняться над некоторыми предрассудками своего времени и своего класса. Она неплохо приспособилась к наготе и не проявила в отношении девушки откровенной враждебности и презрения. Она совершила с Бёртоном деяние, противоречащее и откровенной, и завуалированной идеологии всей ее жизни. И произошло это в первую ночь первого дня ее жизни после смерти, когда она, по идее, должна была стоять на коленях и петь «осанну», потому что «согрешила», и обещать, что никогда впредь «не согрешит», потому что не попала в адское пламя.

Они шли по равнине, и Бёртон думал об Алисе, то и дело оборачиваясь и глядя на нее. Из-за гладкой кожи черепа ее лицо казалось намного старше, но из-за отсутствия волос ниже пупка она выглядела совсем ребенком. Столь же противоречиво выглядели и все остальные: выше шеи — взрослые мужчины и женщины, а ниже пупка — дети.

Бёртон приотстал и оказался рядом с Алисой, позади Фрайгейта и Логу. Смотреть на Логу — это могло утешить его, даже если не удастся завязать разговор с Алисой. У Логу была великолепная фигурка, а ягодицы напоминали два яйца. При ходьбе она так же изящно покачивалась, как Алиса.

Бёртон тихо проговорил:

— Если прошедшая ночь так расстроила вас, почему вы остались со мной?

Ее прекрасное лицо исказилось уродливой гримасой.

— Я не с вами осталась! Я осталась в группе! И потом, я думала о том, что произошло ночью, хотя мне это и больно. Я должна сказать откровенно. Наркотик, что содержался в этой гадкой резинке, заставил нас вести себя… так, как мы себя повели. По крайней мере, я знаю, что за мое поведение отвечает наркотик. Вы же вольны сомневаться.

— Значит, нечего надеяться на повторение?

— Да как вы можете о таком спрашивать! Конечно, нет! Как вы только смеете?

— Я вас ни к чему не понуждал, — возразил Бёртон. — Как я уже говорил, вы сделали то, что сделали бы, не довлей над вами привычка к воздержанию. Воздержание отменная вещь — при определенных обстоятельствах, ну, например, для того, чтобы оставаться законной добропорядочной женой мужчины, которого вы любили в Англии, на Земле. Но Земли больше нет, по крайней мере, насколько нам известно И Англии больше нет, и английского общества. И даже если все человечество воскрешено и разбросано по берегам этой реки, вы все равно можете никогда не встретиться с вашим супругом. Вы больше не замужем. Помните… «пока смерть не разлучит нас». Вы умерли и, следовательно, разлучились. И потом: «В раю не женятся и не выходят замуж»[21].

— Вы богохульник, мистер Бёртон. Я читала о вас в газетах, и еще я читала кое-какие ваши книги об Африке и Индии и еще одну — про мормонов[22] в Штатах. И еще я слыхала всякие истории, в большинство которых было трудно поверить — про вас говорили такие ужасные вещи. Реджинальд так возмутился, когда прочел вашу «Касыду». Он сказал, что не потерпит в своем доме такой атеистической литературы, и швырнул все ваши книжки в огонь.

— Если я такой порочный, а вы кажетесь себе падшей женщиной, почему же вы не уйдете?

— Я должна повторить? В другой группе могут оказаться мужчины и похуже вас. И потом, как вы любезно заметили, вы меня ни к чему не понуждали. Помимо всего прочего, я уверена, что под маской циника и насмешника у вас прячется какое-никакое, а сердце. Я видела, как вы плакали, когда несли на руках плачущую Гвенафру.

— Вы меня раскусили, — сказал Бёртон, усмехаясь. — Хорошо. Пусть так. Я буду вести себя благородно, я не стану пытаться соблазнять вас и вообще как-либо вам досаждать.