Росс сел и положил ногу на ногу. Вино и еда обычно приводили к тому, что его лицо бледнело, а не краснело.

— В округе уже давно не хватает значимой персоны, — произнес Дэниэлл, — старик Хорас Тренеглос уже слишком немощен и глух для этой роли, и, как известно, он не желает, чтобы его сын становился судьей, пока он сам еще жив. Хью Бодруган непостоянен в своих поступках и суждениях. Рэй Пенвенен, как мы понимаем, умирает. Тревонанс, несомненно, хорош.

— Согласен, жалкое сборище.

— Теперь вы стали капитаном отряда добровольцев округи, вы свободнее располагаете собой и своим временем, не отвлекаясь на повседневные заботы на шахте, и особенно теперь, когда война с французами вступает в печальную фазу, мы остро нуждаемся в ком-то с вашим именем, положением и репутацией, чтобы занять это ответственное место и исполнять судейские обязанности.

Росс промолчал. Он знал, что подобные предложения витали в воздухе, когда умер Фрэнсис, но не воспринимал их всерьез, не отвечал на них, и они вскоре стихли сами собой. Как и ожидания мистера Оджерса на воскресные трапезы.

— Сейчас в Англии тоже неспокойно. Распространяются революционные идеи.

— Согласен. Именно так. В такое время требуются сильные лидеры.

— Мистер Дэниэлл, не забыли ли вы, что... Так, когда же это было... Что всего четыре года назад в Бодмине я предстал перед судьей Листером и двенадцатью присяжными по обвинению в подстрекательстве мирных граждан к бунту, а кроме того, в организации преступного бунта. Это, мне кажется, было еще только началом обвинительного заключения, следом ждали и другие обвинения.

— И по всем пунктам вас признали невиновным, — Дэниэлл покраснел.

— Да, это верно. Но я помню, отпуская меня, судья сказал, что вердикт жюри основан не на логике, а лишь на сострадании.

— Я про это ничего не знаю, капитан Полдарк, но факт остается фактом — вы покинули суд с незапятнанной репутацией.

— Да. Полагаю, можно сказать и так.

— Вы считаете, что можете так сказать. Стало быть, против вас нельзя выдвинуть подобные обвинения.

— Согласен, но мне также следует вам напомнить, что за два года до этого случая я силой ворвался в Лонсестонскую тюрьму и забрал оттуда своего работника, отбывавшего там наказание.

— Я кое-что слышал об этом. Разве он не умирал?

— Как выяснилось — да. Но все это вряд ли характеризует меня среди людей моего положения как человека, пригодного на роль служителя закона.

Дэниэлл вынул черепаховую табакерку и предложил Россу, но тот с улыбкой покачал головой.

— Если вы оглянетесь вокруг, капитан Полдарк, то обнаружите, что едва ли можно найти того, кто в молодости не посылал подальше условности и запреты. Так что это не только ваша особенность. Посмотрите на поведение большинства своих соседей, и вы мало кого найдете, кто бы не совершал ошибок молодости.

— Несомненно. И не только молодости. И вы подталкиваете меня занять эту должность, исходя из принципа, что лучший священник — это раскаявшийся грешник?

— Я бы так не сказал.

Росс покачивал ногой и смотрел в окно.

— Как называются эти окна? Венецианские?

— Да.

— Дом невероятно светлый. Один из самых светлых из тех, в которых я побывал.

— Вы — носитель старинной фамилии, весьма уважаемой в графстве. Пока ваш племянник или сын не вырастут, нет никого, кроме вас, кто мог бы ее представлять.

— Мой отец судьей никогда не был.

— Не был. Но им являлся его старший брат Чарльз, пока был жив.

«И дело не только в этом», — подумал Росс.

— При управлении графством особенно ценятся образование и опыт, — сказал Дэниэлл, — вот бы где пригодился старый Хорас Тренеглос, который даже античную литературу изучал, а особенно Джон Тренеглос, в юности изучавший право в Кембридже. Ваш обширный опыт будет способствовать повышению эффективности и компетентности судейского сообщества.

— Это ваша идея, мистер Дэниэлл?

— Нет-нет. Нескольких человек. Все согласовано. Уверяю вас, никаких препятствий. Все считают, что настало время.

Росс встал.

— Завидую, что у вас столько книг. Вижу, у вас есть «Права человека» Тома Пейна. Запрещенная книга?

— Не в то время, когда я ее купил. Если же решу сейчас ее продать, то меня оштрафуют. Вы читали?

— Да. И не нахожу ее столь революционной, как некоторые.

— Ну... все зависит от точки зрения. Пенсии всем старше пятидесяти? Образование для бедных? Высокий налог на доходы, превышающие двадцать три тысячи фунтов в год? Кое-кто считает это достаточно революционным.

— Как вы сказали, это зависит от точки зрения. Разумеется, это крайне радикально. Но Пейн, как мне кажется, это провидец, который нацелился слишком высоко, не революционер в агрессивном смысле и не истинный почитатель результатов французской революции, хотя так и может показаться. Он порицает не владение частной собственностью, а неограниченное её использование в корыстных целях. Мне говорили, что Питт тайно симпатизирует большей части написанного Пейном.

— Чьи-либо симпатии пусть лучше останутся тайной, в наши-то времена, — сухо ответил Дэниэлл. — Не знаете, он еще жив?

— Кто, Пейн? Бог знает. Сейчас во Франции никто не знает, кто жив, а кто умер.

Они замолчали.

— Боюсь, я вынужден отказаться, — сказал Росс.

Дэниэлл закрыл табакерку и высморкался в изящный, но скромный батистовый платок. Через распахнутое окно доносилось приятное воркование голубей. Стоял тёплый августовский день.

— Я ценю ваше мнение и мнение ваших друзей, благодарен за приглашение и надеюсь, отказом не поставлю на себе клеймо неблагодарного ханжи, но я не могу заставить себя судить своих ближних.

— Нужно просто интерпретировать нормы права, действующие на территории графства.

— Да, но это включает в себя вынесение приговора. Сейчас я стараюсь быть законопослушным гражданином и надеюсь оставаться им и впредь. Но были времена, когда я бросал закону вызов, и не исключено, что в будущем это повторится. Вероятно, не ради себя. Лично мне не грозит остаться без крыши над головой и работать в ужасающих условиях, слечь с туберкулезом в тридцать или видеть, как голодает жена, а голые дети барахтаются на полу хижины. Мне не грозят соблазны стащить дрова для очага, чтобы согреться, или убить зайца, чтобы накормить семью. Но в таких случаях закон зачастую не принимает во внимание условия, в которых совершалось правонарушение. Так произошло с моим слугой, его отправили в тюрьму на два года, где он и умер. Я — не революционер в том смысле, который вкладывают в это слово якобинцы. Я сторонник неприкосновенности частной собственности. Я не люблю воров. Но наказания за это слишком жестоки. Если передо мной будет стоять человек, обвиняемый во вторжении в частные владения и краже кроликов, я не смогу не задаваться вопросом: а не поступил бы я так же, будь я на его месте? А если бы я поступил так же, как могу обвинять его?

— Правосудие не всегда слепо и жестоко.

— Конечно нет.

— Несомненно, вы не будете чувствовать то же самое по отношению к убийце, насильнику или поджигателю.

— Конечно, нет, но такие случаи обычно рассматривают вышестоящие суды.

— Значит, рассматривая менее серьезные правонарушения, вы смогли бы проявлять снисходительность.

— И воевать со своими коллегами по судейству? Сможем ли мы сойтись во мнениях о браконьерстве с Хью Бодруганом? Это будет началом очередной гражданской войны!

Дэниэлл закусил губу и взглянул на сидящего возле книжного шкафа Росса, высокого и худого.

— Судья не только судит ближнего своего, что не может вас не порадовать. Мировой судья не только карает. Его власть распространяется на цены, налоги и их использование, строительство дорог, ремонт мостов, осушение каналов. Управление делами в графстве. Такой энергичный человек, как вы, мог бы многое сделать на этой должности. Было бы чрезвычайно жаль отказываться от возможности принести столько пользы из страха слегка навредить.