Сато было все теплей, словно он входил в весну, а хозяину, все холодней, словно его окружали льдины.

На пограничной заставе их привели к плите. Маленький пограничник снял несколько кругов с плиты, и пламя затанцевало совсем рядом, совсем как та загорелая девушка.

Хозяин льстиво улыбался, с преувеличенным усердием гнул спину при каждом поклоне и даже уступил Сато лучшее место у огня, а сам просяще смотрел в глаза работнику, мысленно умоляя его не выдавать.

Но Сато словно перестал замечать хозяина.

Временами ему казалось, что сон не прекращается, тот последний сон.

Его учили, что русские трусливые враги. Но зачем эти двое прошли за ними по льдам, сквозь ледовые заторы, зачем спасли их? Зачем привели на кухню и теперь кормят?

— Сато Митио! — неожиданно для себя говорит работник, отодвигая опустошенную тарелку и тыча пальцем себя в грудь.

— Знаешь, Коля, — подумав и что-то вспомнив, обращается маленький пограничник к своему плечистому напарнику. — Мне рассказывал дед, что с ними против японцев партизанил один японский коммунист. Против интервентов. Дед говорил, что его и сейчас чтят японцы. Его звали тоже Сато Митио!

Пограничники, дружелюбно улыбаясь, всматриваются в оттаявшее лицо спасенного рыбака.

Хочет улыбнуться и Сато. По-русски он не понимает. Но чувствует, что эти люди зла ему не желают. Однако он не может улыбнуться, не может, словно горькое выражение нужды с детства осталось на его лице навсегда.

Плечистый берет тарелки, уходит за перегородку, где в белом халате мелькает повар, и, вернувшись, первую тарелку каши с мясом дружески ставит перед Сато. Вторую с низким поклоном принимает хозяин и снова заискивающе заглядывает в глаза работника.

Истоплена баня. Маленький дал Сато свою бритву. Сато побрился, помолодел.

После бани они вышли разгоряченные. Но озноб то и дело продирал хозяина. Бриться он не стал, а время от времени в смятении пощипывал свою подбитую сединой бородку, словно хотел попросить снисхождения к своему возрасту.

Им стелят чистые простыни, чистые наволочки, матрац. Сато не помнит: спал ли он когда-нибудь в такой чистой постели. Он долго перед сном смотрит на портрет Ленина, на Ленинскую улыбку.

— Ленин! — говорит он себе.

Он уже хочет уснуть, но тут маленький русский приносит любовно изданный красный томик «Японская поэзия».

Хозяин кланяется. Сато о сожалением разводит руками, гладит книжку, а когда русский произносит имя знаменитого народного поэта Японии Якамбэ Акахито, Сато начинает кивать, и даже хозяин чувствует, что страх его сменился недоверчивым изумлением.

Пока они спят, командование части связывается с японскими властями.

…Через день на другой стороне острова, где берег местами свободен ото льдов, ранним утром происходит церемония передачи спасенных рыбаков.

На руках Сато и хозяина русские теплые варежки.

Хозяин думает о раздавленной шхуне, о том, что Сато его не выдал.

А Сато думает о своих братьях и еще о том, что во льдах осталась та загорелая девушка, на которую не наступил пограничник.

Сато садится в лодку, потом выскакивает из нее, и хозяин со страхом привстает на сиденье, следя за работником. Сато подбегает к маленькому пограничнику. Останавливается. Ища какой-то мостик понимания, вдруг вспоминает и говорит:

— Якамбэ Акахито. Ленин.

Русский улыбается. Какое-то предвестье улыбки касается и лица Сато, он дважды повторяет то, что не слышат сидящие в лодке и не понимает русский: «Если вы трусы, кто смелый? Если вы враги, кто друзья?»

Потом Сато неожиданно чувствует, что слезы мешают ему разглядеть пограничника. Он двумя руками хватает его руку, прижимает к своей груди. Поворачивается и, не оглядываясь, бежит, вскакивает в лодку.

Лодка вспенивает волну и вырывается из бухты, она скользит мимо расступающихся льдин, мимо льдов, иссеченных теплом близящейся весны.