Не противоречило этой цели и другое предложение: «Франция должна отозвать свои войска из Египта и вернугь его Оттоманской Порте с целью предохранить от англичан». Русский император предоставлял Бонапарту полную свободу действий относительно торговли, с тем, однако, условием, «чтобы Россия и Франция по взаимности открыли ее».

При исполнении этих условий отчаянный противник демократических свобод Павел готов был признать Францию республикой и «сноситься с нею прямо обо всем, что будет нужно». А нужно было многое. Переговоры с Россией велись не только о мире, но и военном союзе против Англии, о посылке десанта на Британские острова. Бонапарт предложил Павлу организовать совместный поход в Индию, который должен стать весьма важной составной частью в их совместной борьбе с Англией. Русский император ответил согласием и на эту авантюру первого консула — он тоже не искал своей судьбы в рухляди минувшего, откуда щерились на него нахальные лики фаворитов матери.

Однако напрасно Бонапарт отказал Уильяму Питту в широте политического мышления. Тот смотрел на Восток не менее пристально. Не рассчитывая на дружбу с Россией и не полагая ее возможной, английский кабинет был намерен диктовать ей свою волю. В Балтийское море на всех парусах спешил адмирал Нельсон, чтобы уничтожить русские корабли, стоявшие на рейдах Ревеля и Кронштадта. Это должно было охладить пыл несдержанного Павла, который уже через месяц после самого предварительного обмена мнениями с Бонапартом поторопился отправить приказ Атаману Войска Донского выступить в поход на Индию, обрекая тем самым 22 тысячи казаков под началом генерала Платона па бессмысленные лишения и жертвы.

Совсем не этого ожидал от Павла первый консул Франции, хорошо сознававший, что с возможной гибелью двух балтийских эскадр нависнет угроза над самим Петербургом, где в мрачном Михайловском замке, как в неприступной средневековой крепости, обнесенной глубокими рвами, с подъемными мостами, усиленными караулами преображенцев, уединился от всего света нервный и не всегда предсказуемый русский император, упрямо дожидавшийся весенней навигации, дабы с открытием оной начать в союзе с Францией морскую войну против Англии. Даже свою любовницу княгиню Гагарину он поместил в замке и уже никуда не выезжал, как это любил делать прежде.

В первоматерии исторических событий отнюдь не всегда победы составляют суть содержания. Очарованный Жозефиной Наполеон, считавший ее «совершеннейшим идеалом женщины» и считавший, наверно, справедливо грациозная креолка с темными, красноватого отлива волосами и мечтательными глазами в тени длинных, густых ресниц, с ее стройным, гибким телом, которое она так изящно облекала в легкие, неуловимо просвечивающие ткани, способна была осчастливить любого мужчину, что она охотно и делала в Париже, очарованный и ослепленный Наполеон, гнавший от себя мысли о неверности этой безумно расточительной женщины, напрасно не желал признавать и того, что самая тонкая дипломатия, самые коварные интриги берут свое начало в будуарах светских красавиц. Не бывает блистательных женщин вне большой политики, и не об этом ли шепчут губы прекрасной Жозефины, которую он привлекает к себе страстным порывом, готовый подчиниться любым ее капризам: «Какой ты смешной, Бонапарт!..».

С Жозефиной де Богарне его некогда познакомил предусмотрительный Поль Баррас, бывший тогда еще членом Директории, а для немногих посвященных нынешний тайный капитул ложи «Великий Восток Франции».

— Он такой смешной, этот Бонапарт! И маленький…

— Жозефина, послушай меня и, может быть, тебе встанет не до смеха. Этот человек все знает, все хочет и… все может.

Вопреки сложившимся представлениям Наполеона I о масонах — они далеко не во всем сами стремятся к разнузданным страстям и порокам рода человеческого. Они — играют на этих пороках. Любовница английского посла в Петербурге лорда Уитворта, красавица и авантюристка Ольга Жеребцова легко и быстро вскружила голову генерал-прокурору сената Обольянинову и с его помощью вернула в столицу опальных братьев Зубовых, ставших вместе с вице-канцлером графом Паниным, военным губернатором Петербурга графом Паленом, генералом Беннигсеном и адмиралом де Рибасом во главе масонского заговора, который имел своей целью вынудить Павла I отречься от престола в пользу своего сына Александра.

Павел смутно догадывался о том, что плетется вокруг него. Не случайно он пошел на сознательное затворничество, прекратив даже дипломатические приемы и протокольные церемонии. Однако догадку никому не поставишь в вину. Наконец заговор сделался до такой степени обсуждаемым в свете, что о нем стало известно и самому Павлу. В бешенстве разогнав поутру неугодивший выправкой вахт-парад, он призвал к себе графа Палена.

— Знаете ли вы, что против меня затевается злоумышлие?

Никто не превосходил масонского интригана и лукавого царедворца Палена в хладнокровии, но тут он едва не упал в обморок.

— Знаю, ваше величество…

— И кто против меня — тоже знаете?

Как тут было угадать Палену степень осведомленности императора? Вдруг тому все известно. Донесли? Спасти положение может только отчаянная наглость, рожденная страхом.

— Знаю, ваше величество, — ответствовал граф. — Я сам состою в этом заговоре.

— Как?.. Что вы такое несете?!

Стало ясно, что Павлу пока неведомы имена заговорщиков, поскольку первым там числился сам Пален.

— Ваше величество, я умышленно вступил в ряды заговорщиков с тем, чтобы в точности выведать все их намерения и доложить вам. Иначе, как бы я мог узнать это?

— Сейчас же схватить всех, заковать в цепи. Посадить в крепость, в казематы! Отправить в Сибирь! На каторгу!..

Павел гневно выкрикивал слова, не замечая посеревшего лица графа Палена. Император быстрыми шагами расхаживал по комнате и тяжело дышал. Ярость теснила ему грудь, ярость отринула все другие соображения, кроме необходимости мгновенной расправы с заговорщиками. Думать и рассуждать в такие моменты Павел был не способен. Граф учел это и пошел ва-банк.

— Сделать подобное без вашего своеручного указа я никогда не решусь, потому что в числе заговорщиков — оба ваших сына, обе невестки, а также ее императорское величество Мария Федоровна. Взять все семейство вашего величества под стражу и в заточение без явных улик и доказательств — это настолько опасно, что может взволновать всю Россию, и я не буду иметь через то верного средства спасти вашу корону. Я прошу, ваше величество, ввериться мне и дать такой указ, по которому я смог бы исполнить все то, что вы мне сейчас приказываете, но исполнить тогда, когда будут уличения в злоумышлии членов вашей фамилии. Остальных заговорщиков я тогда схвачу без затруднения.

Ложь удачно легла на давние сомнения: в последнее десятилетие жизни Екатерина II, всегда с опасением смотревшая на образ жизни великого князя и его отровенное недовольство двором, приняла окончательное решение устранить Павла от престола пользу его сына и своего старшего внука Александра, но так и не успела его осуществить. Знал об этом Александр, знала и Мария Федоровна. Они никогда не выражали сочувствия такому плану, но кто их знает, что у них на душе?

Кто знает, что на душе у старшего сына, великого князя Александра, которому едва ли не ежедневно дежурный флигель-адъютант обязан был в точности и громко повторять слова венценосного отца: «Ты дурак и скотина!»? Офицеру надлежало получить ответ.

— Слышал, — тоскливо отвечал Александр. — Знаю, ступай…

Взбешенный неиссякаемым коварством своей фамилии Павел поддался на провокацию и туг же написал указ, повелевавший императрицу и обеих великих княгинь развести по монастырям, а наследника престола Александра и брата его Константина заключить в крепость, прочим же заговорщикам произнести строжайшее наказание.

Пален со своими конфидентами получил в руки такой козырь, о котором не смел и мечтать — ведь на деле Александра никак нельзя было склонить к участию в заговоре против отца, он лишь не исключал возможности своего восшествия на престол в случае самоотречения Павла. То есть без твердого согласия Александра на сомнительные и рискованные действия вся затея обещала обернуться крахом и неминуемой виселицей для самих заговорщиков, ибо никто еще не отменял закона о престолонаследии.