ВЕРШКИ И КОРЕШКИ
Трудно сыскать страну более удаленную от России, чем Аргентина. По отношению к России Аргентина находится как бы на обратной стороне земли — там, где, по представлениям древних, жили антиподы, «люди наоборот». И потому, взяв в руки эту книгу, русский читатель вправе ожидать чего-то очень экзотического, если угодно, «сказку наоборот». И если с этим настроем он начнет читать, то будет безмерно удивлен (а кто-то, может, и раздосадован), когда обнаружит, что антиподы-аргентинцы рассказывают промеж себя наши, русские сказки, на которых с младенческих лет учились мы слушать, говорить, мыслить, чувствовать, познавать… Тут вам и «Конек-горбунок», и «Царевна-лягушка», и «Коза-дереза», и сказка про вершки и корешки, и чего только нет из родных, столь знакомых сюжетов!
Наши все сюжеты, да вот только не русским духом пахнут. Русские удачливые дурни и могучие богатыри скитаются по дремучим лесам да по избушкам на курьих ножках, а тамошние дурни и богатыри (не менее могучие и удачливые) — по эстансиям да по ранчо ездят; наши молодцы хватят ковшик квасу или бражки — и сам черт им сват, а тамошним-то — изволь поутру чашечку кофе поднести; наша лиса волкам да медведям головы дурит, а в аргентинских сказках лис со страусами и броненосцами якшается…
Но это все — вершки, а корешки, то есть сюжеты, большей частью одни и те же, и узнаются с первого взгляда. «Как же так? — спросит читатель. — Каким же это удивительным образом наш Иванушка-дурачок умудрился до Аргентины добраться, где и прозвался Хуаном?»
А вот каким.
В народных сказках немцев, французов, англичан, испанцев, итальянцев мы обнаружим все те же, нам с детства знакомые истории про злую мачеху и падчерицу, про спящую красавицу, про волка и козлят… Выходит, все эти и многие-многие другие сюжеты — столь же русские, сколь и немецкие, французские, испанские, иначе говоря, сюжеты эти — общеевропейские. И не только европейские, ведь многие из них встречаются и в сказках народов Востока и восходят к глубокой древности. Например, сказку «Два брата», представленную и в этом сборнике, сочинил в XIII в. до н. э. писец Эннада для сына фараона, а ныне бесценный папирус с ее текстом хранится в Британском музее.
Если уж добираться до самых корней, то родоначальницей европейской сказки придется признать Индию. В древней индийской литературе процветали жанры сказки, притчи, басни, и потому именно здесь возникла традиция составлять сборники сказок. Самый знаменитый из таких сборников появился в III в. н. э. под названием «Панчатантра», что на санскрите означает «Пять книг». В середине VI в. придворный врач сасанидского шаха перевел эту книгу на пехлевийский язык и назвал «Калила и Димна» — по именам героев первого повествования, двух шакалов. Двести лет спустя «Калила и Димна» была переведена со значительными изменениями на арабский язык. Пехлевийский оригинал утерян, а вот арабская редакция получила необыкновенное распространение и, в свою очередь, переводилась на языки других народов — турецкий, персидский, еврейский, грузинский, греческий.
В истории европейской сказки особую роль сыграла Испания. Ведь из всех западноевропейских стран она теснее всего соприкасалась с восточной культурой, поскольку арабы восемь веков присутствовали на Иберийском полуострове — сначала как завоеватели, а впоследствии в качестве теснимых нежелательных соседей. Сколько ни воевали христиане с неверными, а науку и светскую литературу мавров изучали и высоко ценили. Так и получилось, что Испания стала как бы мостом между культурами Востока и Запада. В XIII в. король Альфонсо, заслуженно прозванный Мудрым, повелел перевести с арабского языка на испанский «Калилу и Димну», тем самым подарив эту книгу другим европейским народам.
И таким же мостом между культурами Востока и Запада стала Россия. В том же XIII в. «Калилу и Димну» перевели на славянский (правда, с греческого) под названием «Стефанит и Ихнилат».
Разумеется, далеко не все сюжеты европейских сказок восходят к «Панчатантре». Были и другие, не менее популярные источники заимствований: басни Эзопа, арабские сказки «Тысячи и одной ночи», средневековые французские фабльо и немецкие шванки (комические стихотворные повести и побасенки). Наконец, у каждого европейского народа имеются и свои, самородные сюжеты, но их в любом случае меньше, чем так называемых «бродячих сюжетов».
Вернемся в Испанию. Не будет преувеличением сказать, что она стала центром формирования европейской сказки. Богатейшая испанская фольклорная традиция легла в основу и латиноамериканской народной культуры.
История Аргентины начиналась как бы со сказки. В этих бескрайних и пустынных землях испанские конкистадоры — под стать сказочным богатырям — искали мифическое Белое Царство и Серебряную Гору, о которых им рассказывали индейцы, демонстрируя в подтверждение своих слов серебряные слитки. Белого Царства отыскать так и не удалось, а вот Серебряная Гора со временем нашлась — в местечке Потоси на территории нынешней Боливии, где находится крупнейшее месторождение серебра. Как бы там ни было, сказка о сереброносном царстве дала название и стране в целом, и ее важнейшей реке Ла-Плата, что по-испански означает «серебряная».
Заселение края началось в 1536 г., когда знатный испанец Педро Мендоса прибыл сюда во главе крупнейшей в истории конкисты экспедиции из полутора тысяч человек и заложил город Буэнос-Айрес. В отличие от Перу, Боливии, Мексики и некоторых других стран Латинской Америки, где происходило активное смешение испанцев с коренным индейским населением, колонизация Аргентины протекала по североамериканскому образцу. Дикие, воинственные, свободолюбивые обитатели пампы ни в какую не желали подчиняться диктату пришельцев, и потому ожесточенные войны с индейцами велись вплоть до конца XIX в., а две противоборствующие цивилизации были разделены линией пограничных укреплений («фронтерой»), которая неумолимо отодвигалась на запад и на юг. В результате индейцы пампы частью были уничтожены, частью утеряли свою культуру и растворились в среде белых завоевателей, а те, что остались, — оттеснены в отдаленные районы.
С XVII в. для пополнения рабочей силы в Аргентину ввозили негров — но относительно немного, особенно в сравнении со странами Карибского бассейна и Бразилией (в 1813 г. в Аргентине насчитывалось около двенадцати тысяч негров, живших преимущественно в Буэнос-Айресе). А в конце XIX — начале XX в. страну захлестнула волна новой европейской эмиграции — в основном итальянцев и испанцев, но также немцев, русских, украинцев и евреев; и за счет иммиграции с 1900 г. по 1914 г. население Аргентины увеличилось вдвое — с четырех до восьми миллионов человек. Так и получилось, что Аргентина, как и соседний Уругвай, по этническому составу населения являются самыми «европейскими» странами континента.
Этот по необходимости краткий исторический экскурс имеет прямое отношение к аргентинской народной сказке. Она взрастала на почве испанской традиции, вбирала в себя европейские «бродячие сюжеты» и при том испытала минимальное влияние индейского и афроамериканского фольклора. Аргентинская сказка — не метиска и не мулатка, а чистокровная креолка (так называют белых жителей Латинской Америки).
Так что ж, выходит, аргентинской сказочной традиции как таковой не существует? Вовсе нет. Сюжет в сказке важен, но это еще не вся сказка — подобно тому, как корень еще не все растение. Корни похожи друг на друга, а вот листья и цветы отличишь с первого взгляда. Национальный колорит сказке придают как раз «вершки», то есть вариации устойчивых сюжетов, трактовка персонажей, детали. За неожиданным поворотом сюжета, за мелкой деталью, за отдельным словом подчас открываются целые пласты национальной культуры, особенности истории народа, его нравы, обычаи, представления о мире.
К примеру, тот же сюжет о вершках и корешках, известный большинству народов Европы, в аргентинском фольклоре получает чисто американское продолжение: один из персонажей обманывает себя не дважды, а трижды, когда после третьего посева отдает сопернику «серединки» маиса (початки). Или же взять легенду, в которой Господь Бог просит у торговца табаком закурить и наказывает скупца, отказавшего ему в этом маленьком удовольствии. Всевышний с сигарой — образ для европейца невозможный, святотатственный! Для латиноамериканца же, оказывается, — вполне возможный, коль скоро человек создан по образу и подобию Божьему. Возможно, в этом сюжете проявился элемент культуры индейцев, которые курили в ритуальных целях, для общения с богами.
Ярче всего национальный колорит проявляется в сказках о животных, составляющих самый обширный корпус аргентинского повествовательного фольклора. Что касается их «корешков», то в Аргентине сложилось немало самостоятельных сюжетов, которые легко распознаются. И все же и в этих сказках большинство сюжетов восходит через испанскую традицию к общеевропейским источникам. А именно — к басням Эзопа, переведенным на испанский язык в 1498 г., как раз в эпоху открытия Америки, и к знаменитому «Роману о Ренаре». Это замечательное произведение средневековой французской литературы, созданное разными авторами в XII–XIII вв., состоит из двадцати шести стихотворных повествований о проделках лиса Ренара и о его борьбе с волком Изегримом. Сюжеты «Романа о Ренаре» имели широчайшую популярность и вошли в фольклор многих народов Европы, в том числе и в русскую, и в испанскую сказку.
В Аргентине традиционные европейские сюжеты переиначивались, приспосабливались к местным природным условиям, и, разумеется, изменились герои-животные. Здесь, впрочем, необходимо сделать одно существенное разъяснение. Когда испанские конкистадоры встречали в Америке неведомых зверей, они часто называли их по аналогии с известными животными Старого Света: ягуара — тигром, пуму — львом, кондора — орлом и т. д. Поэтому, хотя многие представители американской фауны имеют двойное название — местное и европейское, в аргентинских сказках действуют местные разновидности зверей и птиц с их особенным обликом и характерными повадками.