Ник, смеясь, поднялся из-за стола.

— Интрига — секрет не только политики, но и торговли, мистер Черчилль, — сказал он и, к изумлению Эдвины, игриво подмигнул ей, выходя из столовой. Даже лорд Саксмундхэм улыбался. Эдвина поняла, что ее отец посвящен в тайну американца.

В столовую вошли два лакея, они приблизились к дальнему углу комнаты и стали отодвигать в сторону парчовые шторы синего цвета, которые закрывали собой застекленные двери, ведущие на террасу. Были включены прожекторы, которые, как поняла Эдвина, были приготовлены специально для «представления».

А в воздухе пахло именно представлением.

На лужайке перед террасой стояли шестеро германских солдат, целившихся из своих винтовок в открытые застекленные двери, а значит, прямо в лица пораженных гостей и хозяев дома. Леди Леттис вскрикнула и едва не сползла под стол, но муж вовремя сказал ей:

— Успокойся, дорогая, это манекены.

На террасе появился Ник. В руках у него было странное по виду оружие с круглым диском наверху. Он прицелился в германских пехотинцев и выстрелил… Сухой дробный звук стрельбы из первого в мире автомата наполнил окрестности английской усадьбы. Завороженным взглядом Эдвина наблюдала за тем, как в несколько секунд все шестеро немцев были рассеяны, пережеваны и смяты. Меньше чем через минуту не осталось ничего, кроме деревянных подпорок, к которым они были прислонены.

Затем, все еще не выпуская из рук дымящийся автомат, Ник медленно, эффектно повернулся к гостям и прицелился в Черчилля, который, захваченный зрелищем, поднялся со стула. Стройный, красивый в вечернем костюме, освещенный лучами прожекторов и с удивительным новым оружием в руках. Ник был похож на самого дьявола. На секунду Эдвине представилось, что он сейчас выстрелит…

Еще по их утренней игре в теннис она знала, что он обманщик и плут. Помня то внимание, которое проявил к нему Черчилль, она поняла, что он также обладает властью.

Последним открытием для нее явилось осознание того, что Ник оказался способен взволновать ее сердце.

Эдвина всегда считала Англию лучшей страной в мире, а себя, внучку английского герцога, рассматривала как личность, принадлежащую к кругу избранных мира сего. Она поклонялась прошлому, в особенности XVIII веку. Была воспитана няней миссис Филпоттс, которую обожала и к которой была во многом гораздо ближе, чем к «мамочке» леди Леттис. Жизнь в имении на лоне природы представлялась ей единственно приятной, а лошади и собаки были для нее много важнее иных людей. Она была довольно приличным стрелком — на шестнадцатилетие дочери отец подарил ей ружье, — любила завтраки у охотничьего костра и балы-маскарады. Она обожала Беатрис Поттер, Питера Пена, бульдога Драммонда и Красную Шапочку. Ей уже исполнился двадцать один год, но она все еще спала с плюшевым медвежонком.

Несмотря на то, что Эдвина была типичной представительницей своего класса, элиты общества, она была все же достаточно свободна в своем поведении, чтобы заинтересоваться таким человеком, как Ник Флеминг, который вроде бы был частью совершенно незнакомого ей человеческого пласта. Он словно бы нарочно олицетворял собой все то, что ей было противно. Во-первых, американец, хуже того — торговец, еще хуже — торговец оружием. И все же, прижимая той ночью к своей груди плюшевую игрушку, находясь в своей наполненной игрушками спальне на втором этаже Тракс-холла, Эдвина проводила трезвый анализ.

В конце концов, кто-то же должен снабжать оружием правительство, чтобы победить немцев, которые кажутся почти непобедимыми. У Эдвины было много родственников, друзей и знакомых, которые погибли в самом расцвете сил и молодости: отдаленные кузены лорд Элко и его младший брат Иво Чартерис, их шурин и сын бывшего премьер-министра Раймонд Аскит, Руперт Брук, которого Эдвина никогда не видела и не знала, но обожала его стихи. Милые молодые люди, цвет нации, убиты в расцвете молодости и во имя чего? Казалось, никто уже этого не знает, а бессмысленная война все идет, этот трагический кошмар все продолжается, погружая в оцепенение всю Англию. И если это странное оружие Ника Флеминга способно приблизить конец войны, то американец достоин только восхищения. Было видно, что на мистера Черчилля поистине вагнеровская демонстрация произвела такое же сильное впечатление, как и на нее. Да, Ник Флеминг — американец, а американцы любят бизнес. И все-таки есть что-то волнующее во всем этом загадочном мире международной торговли оружием, в котором живут такие люди, как, например, Василий Захаров, который родился в трущобах Константинополя и все детство провел в турецких публичных домах. Эдвина слышала, что именно Захаров управляет ходом всей войны. В этом было нечто притягивающее к себе, обращающее на себя внимание.

Вот и сейчас ей было интересно, как велико могущество лично Ника Флеминга.

Когда наконец ее сморил сон, ей приснился стройный красивый мужчина, держащий в руках странной формы оружие, из ствола которого вьется дымок.

Диана Рамсчайлд вышла из машины отца, взглянула на псевдотюдорские стены Грейстоуна, и слезы покатились у нее по щекам: наконец она вновь дома. Потом она увидела своих родителей, встревоженно смотревших на нее издали, и заставила себя прекратить плакать. Боль была уже позади, теперь ей необходимо быть сильной. «Сильной, иначе они меня отправят обратно, иначе они решат, что я еще не до конца “поправилась”».

— Вот ты и дома, дочь, — сказала мама, улыбаясь и взяв ее за руку. — Я немного переделала твою комнату, пока тебя не было. Надеюсь, тебе понравятся новые обои.

«Обои? — думала Диана, поднимаясь по ступеням к двери дома. — Какие могут быть обои, когда убили мою любовь, убили моего сына?..»

В лечебнице она потеряла двадцать фунтов веса, но теперь аппетит понемногу возвращался. Слуга подал жаркое и «божоле». Первая за многие месяцы доза спиртного подействовала успокаивающе. После того как был подан десерт, Альфред и Арабелла переглянулись, жена кивнула и тогда отец сказал:

— Диана, а у нас есть для тебя хорошие новости. Доктор Сидней сказал, что теперь уже можно сказать тебе.

— Хорошие новости? — сухо переспросила она. — Что ж, хоть какое-то разнообразие. Я слушаю, в чем дело?

— Ник в Лондоне.

Диана уставилась на отца.

— Ник? — только и смогла произнести она.

— Да. Несколько месяцев назад он был освобожден. Он в хорошей форме и рвется к тебе. Мы хотели, чтобы это было нашим родительским подарком к твоему возвращению домой.

«Ник жив!»

Она опустила глаза на обручальное кольцо, которое никогда не снимала с руки. «Не плачь, — говорил ей внутренний голос. — Не закатывай сцены. Сохраняй спокойствие».

— Когда ты привезешь его домой? — спросила она у отца.

— Не в самое ближайшее время, — ответила за Альфреда Арабелла. — Доктор Сидней советовал нам оградить тебя от всего, что может спровоцировать эмоциональный взрыв.

— Эмоциональный взрыв? — воскликнула Диана. — Неужели ему непонятно, что я люблю Ника и что быть с ним в разлуке — сильнейший эмоциональный взрыв для меня?

— Диана, тебе необходимо держать себя в руках, иначе мы будем вынуждены вновь отправить тебя в лечебницу.

— Это угроза?

— Конечно нет, дорогая. Мы с отцом никогда не позволили бы угрожать тебе чем-нибудь. Но твое здоровье для нас превыше всего. Даже превыше твоих желаний. Кроме того, на наш взгляд, пришло время более трезво посмотреть на Ника Флеминга. По моему настоянию твой отец нанял частного детектива для того, чтобы выяснить некоторые обстоятельства жизни Флеминга. Оказывается, он не совсем тот, за кого себя выдает.

— Что ты имеешь в виду? — тихо спросила Диана.

— Он говорил тебе о том, что его мать — Эдит Флеминг Клермонт?

— Да…

— Это справедливо только отчасти. Миссис Клермонт усыновила его. Его настоящей матерью была некая Анна Томпсон, русская еврейка, окончившая свои дни в тюрьме.