Рощина люто ненавидела ученические сочинения, составленные из фраз, понадерганных из книг, и охотно, даже с ожесточением, ставила в таких случаях «колы».

Если чувствовала, что парень не любит читать «по программе», говорила:

— Читай просто, книгу за книгой, Горького, Есенина, Фадеева, а потом мы вместе разберемся.

Понимала, это в нем бунт против «школярства», и старалась разбудить живую мысль.

Алпатов признался ей вчера:

— Меня не интересуют дворянские переживания тургеневских героев…

Уж не от Середы ли это идет?..

Рощина сидела в углу учительской, прозванном «педоазисом», может быть, за особый уют, придаваемый лампой на овальном столике и удобными креслами.

Напротив покуривал Середа, глядел пристально, словно желая смутить. Рощина, прекрасно понимая нарочитость этого взгляда, отвечала насмешливой полуулыбкой.

— Известны системы, — ладонью подправив прическу у виска, сказал Константин Ивановну — капиталистическая, социалистическая и наша.

— Да, но в этой последней системе, вы, как «технарь», ничего не видите дальше своей техники. У меня, например, хотя бы элементарно-уважительное отношение к вашей технике… — Она имела в виду, что сама водила «Москвич», даже делала несложный ремонт его. — А каковы ваши, так сказать, личные контакты, Константин Иванович, с литературой?

Он покривился:

— Читаю детективы…

— Не маловато ли для инженера, воспитывающего современную молодежь? Для стыковки специальных дисциплин с общеобразовательными?

У Середы отвердели губы:

— Хватает.

— Не густо, не густо. Ни тебе поэзии, ни тебе любви, — подтрунивая, раздразнивая его, с сожалением произнесла Рощина. Заметив, что взгляд Середы скользнул по ее груди, с вызовом скрестила руки. — Между прочим, коллега, учитель живет до тех пор, как уверяет Ушинский, пока учится. Вам говорит о чем-нибудь это имя?

Это было уже форменным издевательством. Середа посмотрел сердито.

— Вы знаете, сколько ошибок можно сделать в слове «конденсатор»? — не успокаиваясь, ошеломила его Зоя Михайловна. — «Кондинсатор», «канденсатор», «кондерсатор»… и так далее.

Середа невольно рассмеялся, белая полоска зубов сверкнула хищно:

— Ну, «конденсатор» я, пожалуй, напишу правильно.

— И добились этого, конечно, без нашей презренной помощи. А может быть, все же здесь, в училище объединить наши усилия?

— Я за объединение, — прищурился Середа.

«Прицепилась, чертова баба», — беззлобно усмехнулся он.

К ним подсел Севастьян Прохорович.

— Я вот, дорогие коллеги, все думаю о психологическом складе полиграфиста. Ведь есть такой!

Горожанкин посмотрел выжидающе, но ответа не последовало, и он попытался дать его сам:

— В нашем деле, прикидываю, надобны: усидчивость, повышенное внимание, цепкость глаза, точность движений. И хочется поскорее узнать, есть ли все это у моих нынешних девчат? Годны ли они профессионально? Дине, к примеру, не хватает усидчивости. Гале — точности движений. Восполнимо? Или пороки органические? Начинаю присматриваться. Как быстро откликается на вопрос? Выполняет задание? Насколько осмысленно делает это? Скоро ли утомляется? Каковы интересы, склонности? Способность к самооценке?.. Мне надо поскорее «законтачить» с ними, выйти на откровенность. Передать свой образ мыслей. Помня, каким я был в их годы. Что ни говорите, а где лад — там клад.

Константин Иванович, старательно обходя лужи, возвращался вечером домой. Все же эта Зоя сумела разбередить его душу. Конечно, готовить «голого технаря» — мало для нашего времени. Да и старик Горожанкин задел за живое. Вот, думает о психологическом складе полиграфиста. Ну, а каким он должен быть, этот психологический склад, у монтажника? Повышенное бесстрашие? Расчетливая смелость?..

Середа вошел в подъезд своего дома. Тускло светила лампочка на лестничной площадке. Константин Иванович открыл дверь английским ключом, зажег свет. Однокомнатную кооперативную квартиру он купил в прошлом году. Сначала с увлечением оборудовал ее, потом надоело и это.

«…Вероятно, прав Иван Родионович, упрекавший меня в недооценке контактов с родителями учеников. Мол, это от натуры идет. Собственно, я думал так: не младенцы. Не детский сад. Ну, надо иметь общие сведения о семье подростка: профессия, заработок. И хватит…

Но директор сказал: „Зачем нам лишать себя еще одной опоры?“ А если это не опора, а балласт? Вот взять моих нынешних…»

Константин Иванович переоделся в спортивный костюм, надел домашние туфли, включил телевизор. Передавали какой-то водевиль. «Это по Зоечкиной части». Он выключил телевизор. И вдруг подумал: «А если бы она стала моей женой?..» Но тут же отбросил эту мысль. «Чушь! Разбежались бы через неделю. По второму закону термодинамики. Самораспад.

Да, так вот о монтажниках нового набора. Ладный парень Дробот. Немного не хватает хорошей злости. Поздняеву — быстроты реакции. У Алпатова что-то мутное в семье, Иван Родионович об этом говорил. Утрясется и без моих визитов и душеспасительных бесед. А так, психологически, для монтажника подходит».

Хлыев попал к ним, очевидно, по недоразумению. Скорее всего, придется в недалеком будущем отчислять. Коробов и здесь жмет: «Вы поезжайте в его семью. Может быть, там у вас глаза на парня откроются». — «Эти визиты не по мне, — ответил он, — я пре-по-даю знания. Пусть Голенков разъезжает». Директор освирепел: «У меня складывается такое впечатление, что и работа в училище не по вашему характеру». — «Вам виднее», — с обидой ответил он.

Константин Иванович зябко передернул плечами, положил ладонь на батарею — холодная. Когда надо, дьяволы, не топят.

А и правда, не пора ли заиметь семью? В двадцать пять он думал: «Женюсь в тридцать, зачем раньше времени урезать права и увеличивать обязанности». Позже осторожно говорил себе: «Не буду торопиться». Но бобыльство становилось невыносимым.

Собственно, у него никого нет на белом свете. В полтора года потерял отца — погиб на Курской дуге; мать попала под бомбежку, умерла от ран. Брат нашел могилу в Северном море. Воспитывался Костя в детском доме.

«…Нет, с этим затянувшимся холостячеством я теряю себя».

Ему стало еще тоскливее. Подошел к бару, налил полстакана коньяку, выпил залпом, пососал лимон и, раздевшись, нырнул под одеяло. Зажег бра над тахтой, протянул руку к книге Стендаля с закладкой. Усмехнулся: «Вот бы Зоя удивилась, увидя меня за этим занятием».

Два года назад ездил он в Суздаль и, право же, Зоенька, интересовался там музеями, а не конденсаторами.

Севастьян Прохорович в этот час сидел дома за письменным столом, перелистывал «Дневник наставника». Вел для себя.

Жена подтрунивала: «Уж не в писатели метишь?» Нет, не в писатели, но осмыслить то, что делаешь, надо. Здесь собраны головоломки воспитания, записаны его раздумья. Это Даша шутит, а сама любит, когда он сидит над своими записками. Она ведь тоже мастер, готовит группу крановщиц из девчат с десятиклассным образованием, так что ей все эти заботы да тревоги близки и понятны. У них даже бывают «домашние педсоветы».

…Да, в напряженном ритме жизни полезно иногда остановиться и оглядеться, вдуматься. Или, как в сложной шахматной партии, неторопливо рассчитать трудную психологическую ситуацию на много ходов вперед. Разобраться: случайную ли ошибку совершил человек или действовал во вред себе и остальным преднамеренно. Постепенно вводить в мир высоких идей, но поменьше «разводить мораль», как говорил Антон Семенович Макаренко. От назиданий да перстов указующих у молодых печенка заболевает.

И, конечно же, — относиться к ним доброжелательно. Но горе тому, у кого это доброжелательство напускное…

«Ну, девчата нынешнего набора у меня славные. Тоня Дашкова — лирическая. Тихоня с твердым характером. Упорством всего добьется. Галочка в училище попала случайно, но все же за полиграфию ухватилась. Правда, наше дело ей трудно дается, буду подбирать ей посильные задания, а когда поверит в себя — усложнять. Ничего — выходится. Дина своевольная, на людей иногда сверху вниз смотрит, но все же хороший человечек. Надо приложить все старания, чтобы удержать ее у нас, по-пустому не придираться.