Расселение бургундов в Савойе можно объяснить угрозой аламаннских набегов только в том случае, если землевладельцы заранее знали о том, что аламанны не ограничатся набегами, а захватят Савойю полностью. Однако у нас нет никаких данных о том, что землевладельцы знали об этом. Кроме того, вряд ли аламанны стали бы двигаться в далекую Савойю, если они могли занять земли рядом, в северной Швейцарии и Эльзасе. Но даже если предположить, что римские землевладельцы имели все основания опасаться вторжения аламаннов в 443 году, они, скорее всего, просили бы правительство о военной помощи и, возможно, о нанесении превентивного удара по аламаннам. Иными словами, если согласиться с тем, что расселение бургундов было вызвано угрозой аламаннских набегов, то мы должны предположить (не имея никаких данных, подтверждающих это), что эти набеги внезапно стали представлять огромную опасность для Савойи и соседних регионов, а также что аламанны намеревались пройти через северную Швейцарию и поселиться в Савойе и что это их намерение стало известно владельцам савойских поместий. Есть гораздо боле простая гипотеза, объясняющая все известные факты: и Аэция, и землевладельцев беспокоила внутренняя угроза.

Расселение варваров в Савойе, как и в Аквитании, было вызвано восстанием рабов и их союзников в Галлии.

Если это объяснение верно, то можно только восхищаться блестящей дипломатией Констанция и Аэция. Одним своим решением они превратили массы враждебных кочевников в оседлых и в целом довольных своим положением земледельцев. Они предотвратили объединение завоева-телей-варваров с бунтовщиками среди сельского населения, а также обеспечили себе военную поддержку для борьбы с бунтовщиками, которые принесли столько ущерба в начале V века. Кроме того, я считаю (хотя вряд ли это имеет отношение к настоящей дискуссии), что этой акцией римляне также раскололи сплоченные ряды своих врагов-варваров, так как отныне интересы племенной знати противоречили интересам рядовых воинов. Знатные варвары больше не были просто «вождями». Теперь это были землевладельцы, чей образ жизни будет все более отличаться от образа жизни их народа. Те и другие больше не относились друг к другу как родственник к родственнику, теперь их связывали отношения землевладельца и арендатора. Немногим римским дипломатам удалось одержать победы, так сильно повлиявшие на дальнейший ход событий, как это удалось в 418 году Констанцию, а в 443 году — Аэцию.

III. Везеготы от Фритигерна до Евриха

В 376 году везеготы, вытесненные гуннами из своих поселений, расположенных к северу от нижнего течения Дуная, вступили в пределы Римской империи. 9 августа 378 года они выиграли битву при Адрианополе, а 24 августа 410 года заняли Рим. Однако обе эти победы, хотя и повлиявшие на ход римской истории, не принесли везеготам земли, на которой они могли бы обосноваться и вернуться к той жизни, которую вели до неожиданного нападения гуннов. Везеготы двинулись дальше из Италии — в Галлию, из Галлии — в Испанию, но нигде им не удалось поселиться навсегда. Начатое ими в 376 году великое завоевание Империи закончилось капитуляцией в 416 году, когда в восточной Испании патриций Констанций голодом вынудил захватчиков покориться¹.

1. Фритигерн и Фравитта

В период с 376 по 418 год положение везеготских вождей, по-видимому, стало значительно отличаться от условий жизни рядовых соплеменников, а их окружение стало более многочисленным и приобрело большую власть. К примеру, трудно поверить, что в 382 году, когда везеготы по соглашению с римским правительством обосновались в Мёзии, вожди при распределении земли не захватили непропорционально большие участки. Раздел земли, очевидно, проводили вожди и члены совета племени, и можно с уверенностью сказать, что в результате они получили такую власть, какой у них бы никогда не было при прежней племенной жизни. Кроме того, ежегодная выплата в виде зерна и денег, поступавшая от римского правительства с 382 по 418 год, также попадала сначала в руки вождей и членов совета², а они затем распределяли эту помощь или ее часть среди остального населения. Наверняка они и здесь не забывали о своих интересах. А во время военной кампании 394 года, когда везеготские федераты Рима сражались на стороне Феодосия против мятежника Евгения под руководством собственных военачальников, эти военачальники, несомненно, постарались приучить свой народ к строгому повиновению и безусловному выполнению приказов, что было характерно для армии Феодосия, но непривычно для воинов племени. Однако у нас нет точных свидетельств об этих и подобных им сторонах жизни везеготов, и, если мы хотим понять, как развивалось везеготское общество в период с 376 по 418 год, мы должны обратиться к другим событиям.

В 376 году везеготы стояли на берегах Дуная. Доведенные до отчаяния теми страданиями, которые причинили им римляне, прежде чем пропустить в свои провинции, они торжественно поклялись, что будут нападать на римлян при каждом удобном случае и наносить им как можно больше вреда независимо от того, какие блага, по своей воле или вынужденно, предоставят они им. Еще они поклялись в том, что прекратят свою бескомпромиссную борьбу только тогда, когда приобретут власть над всей Римской империей — государством, которое довело их до такого голода, что они вынуждены были отдавать своих детей в рабство в обмен на корку хлеба или мясо собаки³. И именно в контексте этой клятвы мы и должны рассматривать события 8 и 9 августа 378 года.

В то время как Валент решал, стоит ли объявлять сражение при Адрианополе до подхода западной армии, везеготский вождь Фритигерн послал ему личное письмо. В письме он намекал, что скоро станет другом и союзником Валента, и заявлял, что ему трудно будет сдержать дикий нрав своих соплеменников и уговорить их принять условия мира, благоприятные для римлян, если Валент не проведет демонстрацию своей военной мощи вблизи расположения везеготов. Если император это сделает, Фритигерн сможет остановить своих воинов в их разрушительном стремлении немедленно начать битву⁴. Утром рокового дня 9 августа Фритигерн повторил свое предложение. Он вновь предложил Валенту обменяться заложниками и заявил, что готов бесстрашно противостоять своим соплеменникам, которые наверняка будут разгневаны, узнав о его договоренности с врагом⁵. Были ли эти предложения искренними? Валент сомневался в искренности первого предложения и не принял его. Аммиан Марцел-лин, который описал эти события, но не был их свидетелем, считает, что Фритигерн и не собирался выполнять свои обещания и сделал такое предложение только с одной целью: внушить Валенту ложное чувство безопасности. Однако когда пришло второе послание, Валент изменил свое мнение и с согласия своих советников принял предложение Фритигерна. Аммиан никак не выражает своего отношения к этому поступку Валента. Оба они — и император, и историк — могли, без сомнения, лишь догадываться о тех мотивах, которые побудили Фритигерна пойти на переговоры, и у нас нет никаких доказательств того, что Валент сделал ошибку, посчитав второе предложение искренним и приняв его. Ничто не мешает нам поверить, что Фритигерн искренне хотел договориться с римлянами, не вступая в сражение, и что он действительно желал быть «другом и союзником» императора, а также надеялся добиться таких условий заключения мира, которые бы закрепили землю за его народом и в то же время были бы благоприятны для римлян, и что он прекрасно осознавал, какое возмущение вызовет такой компромисс у большинства соплеменников. В этих обстоятельствах само свидетельство о том, что он сделал два таких предложения, звучит более убедительно, чем все догадки Валента и Аммиана о возможных мотивах⁶. Ведь если его предложения были обманом, то Фритигерн поистине играл с огнем: как бы он объяснил свои действия воинственно настроенным соплеменникам, если бы до них дошли сведения о тайных переговорах с врагом? Более чем через тридцать лет после этого другой везеготский вождь оказался настроенным так же, как Фритигерн. Он тоже не мог справиться с «варварством» своих воинов и потому пытался интегрировать их в иерархически четкую социальную структуру Римской империи. История Атаульфа и другие события, о которых мы сейчас будем говорить, дают нам основания почти наверняка утверждать, что Валент не ошибся, поверив в искренность Фритигерна и приняв его предложение. Таким образом, уже в 378 году позиция везегот-ского вождя сильно отличалась от настроений рядовых членов племени. Вождь вел тайные переговоры с заклятым врагом своего народа. Он считал, что в его интересах добиться выгодного соглашения с имперским правительством, и понимал, какое возмущение это соглашение вызовет среди его людей. Однако переговоры не увенчались успехом, так как двое военачальников римской армии по своей инициативе начали битву при Адрианополе раньше, чем их командующий предпринял какие-либо положительные шаги в этом направлении.