— Это пустяки, паренек! Ты лучше благодари свою судьбу, — ведь угоди шведская шпага чуточку поправее, — и твоя голова оказалась бы разрубленной пополам. Шпага же откромсала у тебя лишь кончик уха. Она могла бы перерубить тебе и шею, но ее, видимо, задержал воротник куртки. Тебе здорово повезло, дружище. Теперь сядь поудобнее, хорошенько отдышись и наберись сил, чтобы поскорее убраться отсюда. Оставаться здесь — все равно что самому лезть в петлю.

Я послушно поднялся, как кукла, которую дернули за веревочку. В голове у меня еще шумело, но слабость уже проходила. Тут я выглянул из-за кустов и увидел перед собой равнину, на которой еще недавно происходило ужасное сражение. Теперь там царила тишина, словно на Кладбище. Только это было кладбище непогребенных трупов. Бедняги лежали рядом, друг на друге, раскинув руки и свернувшись калачиком, как во время приятного сна, — короче, валялись, словно снопы, разбросанные по жнивью. Только ни одно поле не приносило еще такого обильного урожая. Повсюду лежали убитые, и почти у всех у них были имперские или баварские перевязи и пояса, шведские попадались очень редко.

Не знаю почему, — видимо потому, что я родился в деревне и любил животных, — мне особенно было жалко коней. Такие красивые кони, а сколько их тут полегло!

Люди убивают друг друга, по крайней мере, за какие-то свои интересы, в худшем случае получают за это жалованье, ну а кони? За что гибнут они? Но, вспомнив о Штепане, его последних минутах жизни, о том, как он погиб, я тут же перестал думать обо всем другом.

— Не попытаться ли нам поискать Картака? — обратился я к Матоушу.

Тот только махнул рукой.

— Я уже побывал у него после того, как ты заснул, и до того, как туда приходили шведы убирать своих.

— Нашел ты его?

— Нашел. Но тебе бы лучше не видеть Штепана…

Больше я уже не расспрашивал его, потому что все остальное я мог представить себе сам.

— Можешь ты стоять на ногах и идти? — спросил теперь меня мушкетер.

— Пойду! — ответил я. Да, было бесполезно грустить над непоправимым. Поднявшись с помощью Матоуша, я сделал над собой небольшое усилие и довольно, бодра зашагал вперед.

Мы шли по самой опушке леса и внимательно посматривали на долину. Наблюдать за ней было необходимо для того, — объяснил мне мушкетер, — чтобы своевременно заметить приближение какой-нибудь опасности. Однако имелась тут и другая причина: Матоушу нужно было поискать хоть какие-нибудь пистолеты и шпаги, — иначе мы оказались бы совсем безоружными.

Раздобыть оружие не представляло большого труда. Хотя поле битвы уже обшарили шведские мародеры, однако они вовсе не интересовались простым солдатским оружием. Их больше привлекали мундиры, если они не слишком пострадали от пуль и сабель, и ботфорты. Особенно же усердно они рылись в кошельках, прикрепленных к поясам.

— Посмотри-ка! — остановил меня вдруг Матоуш и указал на труп, лежавший у самой опушки леса. Убитый был без кавалерийских ботфорт, без камзола, без оружия. С него стащили даже рубашку, и он валялся здесь почти совершенно голый, в одних кавалерийских штанах. Это был уже окоченевший полковник Помпейо.

— Вот как довоевался он, — доконал себя и нас! — сказал Матоуш, точно произнес траурную речь над трут пом нашего диковатого командира. Служба при нем вытягивала из нас все силы, но он, по крайней мере, был справедливым человеком, одинаково требовательным и к себе, и к подчиненным. Не по душе ему были и чрезмерные, бессмысленные жестокости; и я с благодарностью подумал о Собьеславе. Тут мне невольно вспомнился Тайфл, — он-то уж наверняка не погиб в битве под Янковом! Я спросил о нем Пятиокого, но тот ничего не знал о лейтенанте. К сожалению, не видел он и Мотейла, который исчез у нас из виду бог весть когда и где.

Солнце уже довольно быстро клонилось к горизонту. Я устало брел за Матоушем, и мое воображение все еще не покидал образ ужасной равнины, на которой полегло столько людей. Я никак не мог забыть о Штепане, о том коротком счастье, которое выпало на его долю в Собьеславе, и подумал, что, если бы я был знаком со всеми теми, кто пал на этом поле битвы, как со Штепаном, то стал бы так же сильно жалеть их и вряд ли перенес бы такое горе. Но раз ты не знаком с ними, то легко примиряешься с тем, что постигло их.

Мушкетер прервал мои размышления.

— Теперь нам следует пробраться поглубже в лес. Дьявол знает, в какой стороне находятся наши и как далеко продвинулись шведы. Что-то никак не похоже на то, чтобы сражение выиграли мы.

Сколько бы мы ни углублялись в лес, нам все еще между деревьями попадались трупы. Они были повсюду — валялись под кустами или лежали на корнях и у стволов деревьев. У меня даже голова кругом пошла от этого.

Теперь, стало быть, я как следует узнал, что такое настоящая война. А ведь я побывал лишь в первой битве! К тому же самая отвратительнейшая борьба происходила не на поле сражения, а совсем в другом месте; но тогда я еще не знал об этом.

— Мы очень устали, когда, наконец, вышли на лесную наезженную дорогу; она обещала привести нас к какому-нибудь населенному пункту. Мы пустились по ней, и нам было все равно куда брести, — пусть даже прямо в объятия шведов.

Немного погодя мы действительно наткнулись на препятствие; только оно было совсем не такое, которого мы ожидали. Им оказалась офицерская карета, остановившаяся посредине дороги. Она была окружена несколькими — очевидно ранеными — солдатами, которые спорили с каким-то человеком, укрывавшимся под брезентом коляски. Подойдя поближе, мы заметили имперские знаки отличия на куртках раненых солдат и тут же уловили причину спора. Солдаты задержали карету и хотели как можно быстрее выбраться на ней из опасных мест, так как у людей, брошенных на произвол судьбы, уже не хватало сил для того, чтобы добраться до своего полка или до ближайшей деревни.

Но у хозяина коляски было иное мнение: карета принадлежала ему, он — офицер, и у него — особое предназначение!

Боже мой, как можно было не узнать этот голос с первого же слова! Ведь это был голос нашего лейтенанта Тайфла!

У нас немедленно появилось желание вмешаться в спор.

Удивительно, пока я был неопытен, — я боялся Тайфла и позволил ему легко запугать и обмануть себя. Теперь же, когда за плечами у меня была уже одна битва, прежде опасный Тайфл неожиданно предстал перед моими глазами обычным негодяем, которого следовало наказать. Наказать не только за мошенничество, прикарманивание солдатского жалованья, не только за то, что он хотел тогда заткнуть мне рот, несправедливо осудив меня на смерть, а наказать главным образом за то, что барахло, которым он нагрузил свою карету и которое, безусловно, награблено, для лейтенанта было дороже солдат, безропотно рисковавших за него жизнью.

Перед моими глазами разом воскресли сотни погибших, мимо которых мы проходили, и тогда в душе у меня закипела невыразимая ненависть к этому мерзавцу, вероятно увильнувшему от битвы и позаботившемуся только о том, чтобы как можно больше раздобыть трофеев.

— Теперь, пан лейтенант, пора расквитаться! — крикнул я и бросился к карете. Заглянув в нее, я сразу узнал тот самый сундук, из-за которого мне чуть-чуть не пришлось лишиться жизни.

— Ребята, сначала вытащите сундук! А потом выбросьте из кареты всю дрянь! Мы же с Пятиоким берем на себя заботу о пане лейтенанте.

Тайфл не мог ничего поделать. Он, как хомяк, подпрыгивал на барахле, когда солдаты потащили из-под него ковры, узлы, а потом и сундучок.

Сундучок вывалился из кареты прямо на угол; доски с боков покоробились, и между ними посыпались на землю гульдены, словно зерна из разорвавшегося мешка. В эту же минуту Тайфл выпрыгнул из кареты прямо на рассыпанные деньги и уже потянулся к поясу за оружием. Но наши шпаги оттеснили Тайфла своими остриями к карете, прижав его, как жука, к стене; оставалось только приколоть его.

Солдаты принялись набивать свои сумки и карманы деньгами, кричали вместе с оравшим Тайфлом; в лесу поднялись страшный шум и суматоха.