— Найн! Найн! Вот бери!

У ног Сучкова шлепнулось что-то тяжелое. Он поднял — пистолет….

— Зачем?..

— Я пришел тебе сказать, комрад Сучков…

— Комрад?!

— Да. Выслушай меня. — Крайцер приблизился к Сучкову. — На Вулецкой горе фашисты расстреливают жителей города. Уже расстреляли несколько тысяч. Это дело рук Теодора. Я говорю, что знаю. И вот еще что… Когда профессор Теодор был у вас, на Кавказе, он заплатил большие деньги крановщику из Керчи Мурову, чтобы он убил вашего генерала Акимова, использовав для этого дочку погибшего друга Акимова, Марину… Комрад Сучков, — продолжил Крайцер, — собирайся, пошли.

— На Вулецкую гору?

По лицу Крайцера забегали нервические бугры.

— Я страдаю оттого, — зашептал Крайцер, — что думаю: ты ведь прав, что не веришь мне. Ну, собирайся. Я тебя отпущу на все четыре стороны. Рот Фронт, комрад Сучков! Пробирайся к своим. Как это у вас говорят, и один в поле воин! И верь: не все немцы есть гитлеровцы. Пошли, комрад Сучков…

Улицы, дома, деревья тонули в дегтярной, непроглядной ночи. Но на Вулецкой горе светили прожектора, и оттуда доносились выстрелы…

— Если встретишь коммерсанта Адема, ему не верь, как и профессору Теодору, — прошептал Крайцер на ухо Сучкову. И тут же бросился в густую темноту.

— Ах ты, человек два уха! Ну ладно, и я пойду навстречу своей судьбе….

Ночь действительно темна как деготь, и Сучков начал терять всякую ориентировку — никак не мог выйти из города, дважды наскакивал на гитлеровских патрулей, то громко переговаривающихся между собой, то нудно пиликающих на губных гармошках. Он их обходил, стараясь не обнаружить себя. Ранее глухо доносившиеся выстрелы слышались все громче. «Да я же иду на Вулецкую гору! В их лапы!» — содрогнулся Сучков, когда полыхнул ярким светом вспыхнувший прожектор, ослепил. И Сучков, споткнувшись, оказался в какой-то яме…

«Да уж лучше вернуться в дом Насти, переждать ночь… Да и документы надо забрать. Иначе я перед своими окажусь голеньким. И никто мне не поверит, сочтут дезертиром».

Видно, свету добавили — наверное, включили второй прожектор, — светло, хоть иголки собирай. Сучков осторожно выглянул из ямы — в глаза бросился ломаный ряд людей, а потом ров за их спинами. Пригляделся позорче — свет бил людям в глаза, и они, поставленные у рва, руками закрывали лица. Заметил он и солдат, стоявших цепочкой с автоматами на изготовку.

Из темноты появилась легковая машина, развернулась и замерла в двадцати метрах от Сучкова, на пригорке. Из «мерседеса» вышли два офицера. Один, что повыше ростом, затяжно приложился к горлышку, и Сучков опознал в нем краснолицего капитана, которого видел из подвала Настиного дома. Второй капитан, одетый в черную форму, назвал краснолицего господином Нейманом.

— Господин Нейман, это последняя партия?

— Да, господин Фельдман, десятая тысяча, — ответил Нейман. — Завтра мы отправляемся в Нойгаммер. Теодор будет формировать новый батальон с прицелом на Кавказ.

Низкорослый Фельдман вытер рукой мокрый рот.

— Но ты поедешь со мной в войска графа Шпанека. Там примешь новую команду, я уже договорился с Теодором. Хайль!

Фельдман ушел. Нейман развернул плитку шоколада, начал жевать. К нему подбежал толстяк ефрейтор с оплывшим лицом, что-то зашептал капитану. Нейман дожевал шоколад, засмеялся:

— Ха-ха-ха! Ганс Вульф, да этого никогда не случится! Чтобы победителей да судили, выносили им какие-то приговоры! Некому будет судить. Мы обрушим на большевиков такой обвал, из-под которого они никогда не вылезут, задохнутся навсегда! Начинай, Вульф… Иначе Германия на русской земле не утвердится…

Из темноты появился Теодор в сопровождении трех лейтенантов, наверное из его личной охраны, потому что эти лейтенанты крутились и там, у Настиного дома. Теодор вскинул автомат, открыл огонь по куцей, изогнутой, местами выщербленной шеренге несчастных… Тотчас же ударили из автоматов и солдаты. Сучков пригнулся.

— «Соловьи», бей, бей! — слышал Сучков голос Теодора и клял себя за то, что не мог разглядеть подлинное лицо профессора, когда на риковской линейке возил «гадюку» в личине ученого-агрария крупповской фирмы «Друсаг».

«Прости меня, Настя, прости, прошляпил… Однако слезами, как говорится, горю не поможешь…»

Теодор все стрелял, а Нейман не спеша жевал шоколад, словно бы и не слышал ни дергающихся автоматных выстрелов, ни выкриков падающих в яму людей: похоже, мыслями Нейман был отсюда далеко.

…В 1923 году у входа в одну из многочисленных мюнхенских пивных стояли два человека. Один из них, одетый в потертую, изношенную робу мусорщика, то и дело прислонялся ухом к закрытой двери, затяжно прислушивался, говорил своему напарнику, с виду чуть помоложе его, с маленьким капризным ртом на почти квадратном лице:

— Господин Теодор, если уж так, кайзер Вильгельм воспротивится…

— Что? Ты, Нейман, еще молокосос! — выкрикнул Теодор.

В это время дверь — видно, сама собой — чуть приоткрылась и из пивного зала послышалось:

— Только национал-социалистское движение способно полностью снять с Германии позор Версаля. И не только снять этот позор, но и накормить досыта каждого немца! Вновь вернуть в казармы и на плацы обнищавшую духом нашу армию, солдат и генералов…

— Прикрой дверь! — потребовал Теодор и, не дожидаясь, пока повернется медлительный Нейман, сам нажал широкой спиной на отошедшую дверь.

Мимо бирштубе с дробным грохотом проскакал отряд конной полиции и остановился где-то там, видно, возле продовольственных магазинов, палаток, универмагов.

— А если бы сунулись? — кивнул Теодор в сторону скрывшейся полиции.

— Железный прут при мне. После того как я вступил в отряд господина Стесиля, господин Теодор, я прутом теперь владею не хуже, чем улан тесаком! Жить-то надо. А без денег в наши дни быстро протянешь ноги, — ответил Нейман.

— Вот тебе две сотни, — отсчитал Теодор марки. — И будем бдить святое дело… Национал-социалистская партия рождается под нашей охраной… Мы ее стражи…

— А ты его знаешь? Видел?

— О Нейман, как же не знать Адольфа! Я видел его в военном госпитале. Он говорил больным: «Я возьмусь за них! Очищу Германию от негодных немцев, загоню социал-демократов в тюрьму, а юдов до единого уничтожу! И дам Германии жизненное пространство». О Нейман, он великий, он гений! И оберегать его жизнь — святое дело!

Дверь вновь отошла, из бара послышались выкрики:

— Хлеба!

— Мяса!

— Работы!

— На улицу! Вы полные хозяева! На улицу!

— Это Адольф! — взволнованно воскликнул Теодор и ударил в барабан. Дверь бирштубе распахнулась, люди хлынули на улицу. Теодор провозгласил, показывая на торговые ряды: — Там хлеб! Там масло! Вперед, новая Германия!

Построились в колонны, двинулись на магазины и лавчонки.

Конная полиция было преградила путь, но усатый полицейский в каске, с обнаженным тесаком, Роттенхаубер, ранее часто вступавший в потасовки с Гитлером и не раз сопровождавший его в тюрьму за нарушение порядка, вдруг заорал на своих же блюстителей порядка:

— Этих не трогать! Расступись!

До самой поздней ночи грабили магазины, жгли книги на кострах.

Теодор куда-то отлучался, вновь подбегал к Нейману, который не жег, не разбрасывал, а старательно упаковывал продукты и книги в большую коробку с мыслью сберечь для дома. Один хозяин магазина отважился пристыдить Неймана и нечаянно задел его локтем. Нейман спокойно, не торопясь отстегнул притороченный к поясному ремню железный прут, молча с широкого маха ударил хозяина по голове, и тот упал, обливаясь кровью. А сам Нейман, взвалив на спину поклажу, вышел, не оглядываясь.

— Иохим! Нейман! — подскочил к нему Теодор. — У меня есть автомобиль! Вот он, грузи! Ты для меня находка, Иохим!..

Было утро. Нейман готовил завтрак на газовой горелке в небольшой, тесной кухоньке. Готовил он медленно и молча покуривал сигарету.