Было раннее утро четырнадцатого ноября. Дул холодный ветер. Над Таманью медленно поднимался красный шар солнца, румяня воды Керченского пролива густым багрянцем. По этим водам, похожим на широкий разлив крови, к берегу песчаной косы, именуемой с незапамятных времен Чушкой, подгребал баркас, заполненный бойцами — кто стоял, кто сидел, а кто и лежал, обинтованный перевязками. Многовесельный баркас тяжко ткнулся носом в мокрый песок и, шурша днищем, остановился. Первым, пьяно шатаясь, сошел на берег капитан Григорьев. Голова у него была перебинтована, кровавила. Но он все же держался, начал выкликать:
— Сержант Лютов!
— Есть такой!
— Сходи! Младший лейтенант Кутузов!
— Ранен! — ответили из баркаса.
— Снести!
Кутузова, запеленованного бинтами, снесли на берег, уложили на носилки, с которыми подбежали санитары, дежурившие на Чушке.
— Майор Русаков! — выкрикнул Григорьев.
Лейтенант Шорников, стоявший на корме, ответил:
— Майор ранен. Вместе со своим ординарцем его переправили.
— Тишкин! — позвал Григорьев по списку.
— Это я, товарищ капитан, — не сразу отозвался Тишкин.
В это время сержант Лютов, до того рассматривавший надпись на дорожном указателе, стрелка которого показывала на восток, страшным криком огласил берег:
— Братишки! Да куда же нас нацеливают! Это же, братишки, не в тую степь! — и, вцепившись в стрелку, пытался развернуть ее на запад.
Стрелка уже трещала, гнулась, когда капитан Григорьев, собрав силы, повис на плечах Лютова:
— Субчик-голубчик, да разуй глаза! Погляди, что написано на стрелке-то! Читай: «Хозяйство полковника Кашеварова…» Там нас собирают, субчик-голубчик… Оттуда и пойдем… Через пролив. Мы оставили Крым, и нам брать его, Ванечка…
Сучков не добежал до баркаса метров сто или поменьше, как повсюду начали рваться вражеские снаряды. Он бросился под стенку какого-то строения. Едва упал на землю, стена рухнула — и его завалило по шею. Попробовал выбраться из-под обвала, однако сил не хватило. Всю вскоре наступившую ночь он терзал себя мыслями: «Хана мне или не хана? Смерть или еще есть какая-то надежда?..»
Утром, едва развиднелось, мимо промчался немецкий бронетранспортер с бортовым знаком «пташников». По надрывному гудению двигателя Сучков определил: бронетранспортер куролесит где-то вблизи. «Кажется, хана, — подумал Сучков. — Не ждал такой смерти». Он поднапрягся изо всех сил, рванулся — каменный навал ворохнулся, сдвинулся с правой руки. И он выдернул ее из-под тяжести, взял кирпич, чтобы оказать сопротивление — не погибать нюней!
Надвинулся бронетранспортер, остановился, открылась дверца, и на землю сошел одетый в комбинезон… лейтенант Крайцер. Сучков узнал его сразу, но промолчал — он еще сомневался, таков ли Густав Крайцер, каким назвался ему во Львове. «Вполне может быть, что ищет дураков, простофиль».
Сучков затаил дыхание, все еще держа в окровавленной руке зажатый кирпич и терпя боль от навала. Крайцер крутил головой, поглядывал по сторонам, похоже, кого-то поджидал. У Сучкова немела рука, и наконец кирпич вывалился из нее, цокнул, как показалось Сучкову, громовым ударом…
— Сучков, я узнал тебя, — сказал Крайцер. — Но ты пока не шевелись. Потерпи еще минутку. — Он опять начал смотреть по сторонам, потом быстро кинулся разгребать завал. — Я тебя свезу в горбольница, нужен тебе помощь… В кабину! Быстро!
В кабине, уже на ходу, Сучков ощупал грудь, она была вся в ссадинах.
— Мне бы пластырь, зачем мне больница?..
— Найн, найн, помолчи, скоро будем…
Въехали в закрытый, огороженный каменной стеной двор. Крайцер вышел из машины и, увидя у подъезда парня и девушку, одетых в белые халаты, подозвал:
— Кто есть вы? Фамилия?
Молоденькая девушка, у которой на голове держались косички еще по-школьному, врастопырь, быстро ответила:
— Санитары. Моя фамилия Марина Сукуренко. А это, — показала она на худощавого парня, — мой напарник Митя Саликов.
— В больнице есть изолятор?
— Есть, — сказала девушка. — Маленькая комната, без окон… Забита грязным бельем.
— Не имеет значения! — строго сказал Крайцер. — Снесите туда этого человека, — открыл он дверцу, показал на Сучкова. — И держать его в изоляторе под замком, пока я не возвращусь. Все, красавица! — сказал он Марине. — И никого не пускать в изолятор. Я есть германская полиция! — бросил он парню и быстро уехал.
Когда Сучков был помещен в забитую матрацами, нестиранным бельем комнатушку, блекло освещенную мерцающей под потолком лампочкой, он спросил у девушки, задержавшейся в изоляторе:
— Давно ли немцы заняли город?
— Да уж три дня прошло.
— Вот, значит, как! Смажь мне ранки и пластырь положи… — Сучков улегся на кровать. — А потом мы с тобой поговорим, Мариха. Вот так, значит, и поладим… А второго ключика от дверей нет? Я ведь тому черту-дьяволу, который привез меня, не родня.
Марина молча передала свой ключ Сучкову и ушла в ординаторскую нести ночную смену…
ГЛАВА ВТОРАЯ
РОВ
Генерал граф Шпанека, предоставив всю полноту власти в оккупированной Керчи своему земляку полковнику из «Зольдатштадта» Зюскинду, обосновался со своим штабом в Феодосии и вскоре «нечаянно» увлекся поисками и коллекционированием полотен Айвазовского и потихоньку кое-что из этих полотен отправил в фамильный замок отцу. А тот ему в ответ писал:
«Дорогой Хельмут! Твои посылки бесценны! Но я хочу полной основательности. Лично мне, как ты знаешь, почти безразлично, пойдешь ли ты со своим корпусом на Кавказ, а в дальнейшем в Египет, важно другое — закрепиться на завоеванной территории, с тем чтобы была нам экономическая выгода по принципу: синица в руках дороже журавля в небе. Покорить русских можно только постоянством наших действий — ведь лошади гибнут от непрерывного галопа».
Повар еще стоял в ожидании, подавать ли кофе, как вошел господин Адем, с виду весь помятый, с царапинами на щеках, словно бы только что вылез из-под обвала. Граф бросился ему навстречу.
— Генрих, что произошло?! Уж не партизаны ли? Черт бы побрал!
Адем молча отмахнулся, выпил рюмку коньяку.
— Граф, завод можно восстановить, но эти русские совершенно не готовы работать. Одному плавильщику… по фамилии Ткачук, говорю: «Слушай, братец, проводи-ка меня к пульту плавления». «Отчего же, — отвечает он, — не провести. Проведем, господин немец». И завел в какой-то тупик, а сам, подлец, скрылся! Если бы не наши солдаты из охраны, я бы не выбрался из этого тупика. А потом этого Ткачука поймал лейтенант Лемке и передал в руки гестапо, которое, как я понял, крепко взялось наводить в городе наш порядок. Но, видно, чересчур взялись-то. Бестолково! Запугивают, выкручивают руки. Надо бы потоньше, иначе мы останемся тут без рабочей силы. Все уйдут в партизаны… Вот чем руководствуются наши фельдманы да нейманы. — Адем передал графу документ, и граф сразу прочитал:
1. Адольф Гитлер: «Партизанская война имеет и свои преимущества: она дает нам возможность истребить все, что восстает против нас».
2. Генерал-полковник Гальдер: «Чтобы решить проблему, надо уничтожить Россию к осени 1941 года».
3. Кейтель: «Верховное командование вооруженных сил Германии требует проведения вооруженными силами такого террора, который будет достаточным для истребления всякого намерения к сопротивлению среди населения. При этом надо иметь в виду, что человеческая жизнь в этих странах… абсолютно ничего не стоит».
4. Ветцель: «Речь идет об отношении к русскому народу… Дело заключается, скорее всего, в том, чтобы разгромить русских как народ. Это возможно, если мы будем рассматривать эту проблему только с точки зрения биологической, и особенно с расово-биологической».
5. План «Ост» предписывает: «Уничтожать как можно больше советских людей».