Но коровы Голубые Рога давно уже не было, Тура-Мо сама отвела ее к Барад-беку в расплату за долги, чтобы получить от него две полные тюбетейки опиума. Барад-бек продал корову какому-то чужеземцу, приходившему из Нижних Долин. Этот человек разговаривал на языке, весьма похожем на сиатангский, все понимали его. Что это был за человек, Ниссо так и не узнала, но Голубые Рога уже не вернулась, и человек этот больше не приходил в Дуоб.

Когда уводили корову, Ниссо горько плакала, — это было в первый раз, когда Ниссо плакала, — долго бежала за коровой, цепляясь за нее, и умоляла того человека не угонять Голубые Рога. Но человек только улыбнулся, потрепал Ниссо по плечу и протянул ей какую-то еду, завернутую в бумажку. Ниссо швырнула эту еду ему в лицо, укусила его руку; он очень рассердился и ударил Ниссо кулаком в грудь. Она упала, вскочила, снова попыталась догнать его, но остановилась, потому что он пригрозил ей камнем…

Это произошло уже за отвесным мысом, там, где тропа полезла высоко вверх. С тех пор Ниссо не раз ходила туда, на место последней разлуки с Голубыми Рогами, садилась на камень и подолгу печально думала, словно прислушиваясь к мягкой поступи удаляющейся коровы, словно еще видя ее понуро опущенный черный хвост с белой отметиной посередине.

Там, на узкой тропе за отвесным мысом, Ниссо училась вспоминать о былом, и мечтать, и грустить. В селении ей было не до того. Дом требовал вечных хлопот и забот, и ей никогда не приходило в голову, что дома можно просто сидеть, ничего не делая, или резвиться с соседками, или развлекаться теми игрушками, какие делал и дарил всем детям селения Палавон-Назар. Это были глиняные козлы, и шерстяные куклы, и раскрашенные камешки, и палки с красными и черными черточками… Все эти безделушки совсем не интересовали Ниссо, — она даже не понимала, как это можно целыми днями бессмысленно вертеть их в руках и ссориться из-за них?

Плоская крыша дома Палавон-Назара была накалена солнцем. Поджав под себя ноги, Ниссо сидела на ней, и коричневое тело ее просвечивало сквозь лохмотья изветшалой одежды. Вот уже долго, совсем как взрослая, она ведет с Палавон-Назаром большой разговор.

— А еще есть какие люди, Назар?

— А еще? Дай-ка мне вот ту иглу, что без нитки! — сквозь зубы, закусив сыромятный ремешок, отвечает Палавон-Назар и тянет мокрый ремешок, свивая его между пальцами так, чтобы получилась тонкая кожаная нитка. — Еще? Русские еще есть.

— Кто они?

— Как и мы, люди, только гораздо грамотней нас, и сильней, а потому и богаче. Они знают очень многое, о чем мы совсем не знаем. Как нужно было трудиться, чтобы добыть себе такое знание!… И они умеют делать очень много вещей!

— А твое ружье сделали они?

— Нет, мое сделали бухарцы, я тебе говорил о них. Йо! Не такие ружья делают русские! Если бы у меня было русское ружье, я бы каждый день убивал по десять козлов!

— А где живут эти русские?

— Живут? — Палавон-Назар, растянув на плоском камне мокрую сыромятину, принялся, кряхтя, тереть ее круглым камешком. — Их очень много, разве скажешь, где они живут? Вон там, везде! — Палавон-Назар, подняв обе руки, махнул ладонями в сторону Ледяных Высот.

— Во льду живут? — живо спросила Ниссо.

Палавон-Назар усмехнулся:

— Глупая, не во льду, а в той стороне, за горами.

— А за горами что? Еще горы?

— Еще горы, и еще горы, и еще горы. А потом горы кончаются и пойдет ровное место.

— Большое ровное место? Как Верхнее Пастбище?

— Если одно Верхнее Пастбище ты приложишь к другому такому же и еще к третьему и будешь целое лето прикладывать пастбище к пастбищу, из них всех не получится и половины того ровного места, которое есть за горами.

Ниссо долго молчала, старательно складывая в уме Верхние Пастбища, и, наконец, удивленно спросила:

— Сколько же там пасется овец?

— Столько овец, сколько звезд на небе! — полусерьезно ответил Палавон-Назар.

— Ну, тогда русские, наверное, много едят, — глубокомысленно заключила Ниссо.

Помолчала, внимательно глядя на работу Палавон-Назара, принявшегося тачать мягкие сапоги, которые он предназначал ей в подарок, и спросила опять:

— А еще какие есть люди?

— Еще? Яхбарцы.

— Это те, у кого есть звери, что называются лошади?

— Лошади, милая, есть у всех людей. Только у нас, дуобских бедняков, нет. Что стали бы среди этих камней делать лошади? Как им пройти сюда по нашей тропе?… Яхбарцы, яхбарцы… Вот тот, который увел твою Голубые Рога, был яхбарец.

Ниссо нахмурилась. Досадливо расправила складки рубища на своем грязном колене и с сердцем сказала:

— Плохие люди!

— Всякие есть, мой цветок.

— Нет, яхбарцы — плохие! — гневно воскликнула Ниссо. — Не хочу о них слушать. Скажи, кто там живет?

Палавон-Назар мельком взглянул на противоположный склон, на который указывала Ниссо.

— Там, за горой? Сиатангцы там живут, такие же как я и ты… Наш народ!… Крепость у них, на реке…

— А что они делают в крепости?

— Ничего… Раньше хан жил там, теперь нет хана, пустая, наверно, крепость.

— Почему теперь нет хана?

— Потому что теперь советская власть.

— А у нас тоже советская власть?

— Раз мы сиатангцы, значит, и у нас тоже… Только далеко мы от всех. Не видим ее еще.

— А что значит — советская?

— Значит, наша.

— Твоя и моя?

— Да, моя, и твоя, и всех людей наших.

— А как же ты говоришь, что мы не видим ее еще?

— А когда дерево посадишь, разве сразу плоды появляются?… Дай ногу, примерить надо. Ниссо важно протянула ногу.

— Встань.

Ниссо встала. Палавон-Назар поставил ее ступню на кусок кожи и легонько обвел острием ножа. Ниссо опять села и, взяв из деревянной чашки маленькое кислое яблоко, вонзила в него крепкие, как у мышонка, зубы. Разговор продолжался. Слушая Палавон-Назара, Ниссо внимательней, чем всегда, разглядывала гряды гор, обступивших видимый мир. В ясной чистоте ее сознания, как туманные видения, возникали фантастические образы мира невиданного. Десятки ее наивных вопросов требовали немедленного объяснения, и Палавон-Назар терпеливо отвечал.

— А куда уходит тетка? — неожиданно спросила Ниссо.

— Туда, вниз, в селение Азиз-хона, — нахмурясь, ответил Палавон-Назар.

— Хан?

— Хан. За Большой Рекой еще есть ханы.

— Богатый?

— Раньше богатым был, весело жил, праздники большие устраивал… Теперь время другое…

— Теперь тоже праздники он устраивает?

— Редко теперь. А откуда ты знаешь?

— Слышала, — как взрослая, неопределенно ответила Ниссо. Помолчала, спросила: — А что тетка делает там?

Палавон-Назар тяжело вздохнул и ничего не ответил. Но Ниссо пытливо глядела в его склоненное над работой лицо. Он неожиданно рассмеялся, напялил сшитое голенище на руку и поднял его перед лицом Ниссо:

— Смотри, у козла бывают ноги толще твоих.

— Нет, — строго ответила Ниссо. — Ты мне о тетке скажи.

— Не скажу! — рассердился старик. — Вырастешь — сама узнаешь.

— Знаю и так, — вдруг с ехидцей и злобой горячо заговорила Ниссо. Недаром мужчины еду и опиум ей дают…

— А ты молчи… Не твое это дело! — сурово и тихо промолвил старик.

— Конечно, не мое, не мать она мне… чужая… — Ниссо печально поникла головой и, замолчав, перестала грызть яблоко.

Теперь оба сидели молча. Посматривая на них снизу, Меджид подкрадывался с луком к собаке Палавон-Назара. Разомлев от жары, собака дремала в тени, под каменною оградой. Заметив Меджида, Ниссо стремительно сорвалась с места, соскользнула по приставной лесенке во двор и с криком: «Уйди вон, а не то я разорву тебе уши, как холстинку!» — кинулась бегом к нему.

Меджид спокойно повернул лук навстречу Ниссо, и камень со свистом пролетел мимо ее головы. Ничуть не смутившись, Ниссо бросилась догонять Меджида, но он уже исчез. Тут Ниссо подумала, что нужно перевернуть тутовые ягоды, разложенные для подсушки на крыше дома, и полезла туда. Целый ковер белых и черных тутовых ягод застилал плоскую крышу и под горячими лучами солнца отдавал недвижному воздуху свой пряный густой аромат.