У дверей общежития произошла первая заминка.

— Ну что ты, Кирилл, в самом деле! — сказала Катя и рассердилась. — Куда ты меня ведешь? Еще подумают что-нибудь.

— Не подумают! — ответил Кирилл уверенно. — На третий этаж — другое дело, там женское общежитие, у них свой, особый пост. В мужское вход свободный, пропустят. Идем.

Должно быть, он сказал что-то не то, потому что Катя не двигалась с места. Скорее всего ее напугало слово «мужское». Действительно, звучало оно несколько диковато.

— Да ну, не пойду! — сказала Катя гневно и отступила на одну ступеньку вниз. Так они стояли некоторое время — Кирилл вверху, Катя чуть ниже, мимо них проходили ребята, кто-то окликнул Кирилла, он махнул в ответ рукой: а, не до тебя, ступай.

До сих пор все шло хорошо: гуляли, замерзли, промочили ноги — сапог у Кати не было, а снег в этом году выпал рано, выпал и тут же раскис, и ходить по этой жиже без сапог оказалось то же, что босиком. И ничего, кроме заботы, не было у Кирилла в голосе, когда он предложил зайти к нему в общежитие хотя бы на полчаса. Поэтому заминка на самой последней ступеньке застала его врасплох.

— Согреемся — и уйдем, — пробормотал он без особой надежды, и тут что-то изменилось: по-видимому, Катя поняла, что спорить здесь, у входа, нелепо. Кирилл угадал это в ее глазах, взял за руку, и она спокойно пошла за ним.

В вестибюле у прохода на лестницу сидела за столиком грузная женщина в толстом сером платке. Перед нею стоял и что-то доказывал долговязый парень с первого курса физмата. В стороне, потупясь, ожидала исхода разговора девушка с тетрадкой в руке.

— Не пущу, и все! — категорически говорила женщина. — Не знаю я ее, в глаза не видела. Не живет она тут, не морочьте мне голову.

— Вы мне за это ответите! — кипятился парень. — Вы мне срываете шефство! У нее хвосты с прошлого года!

— Знаю я эти хвосты, — невозмутимо отвечала женщина.

Кирилл боялся, что Катя вырвет руку и убежит, но она даже не замедлила шага. Так они и прошли между распаленным физматчиком и столиком дежурной.

— Превышаете, Анна Семеновна! — укоризненно сказал Кирилл.

— С вами да не превышать! — ответила дежурная. Она бегло взглянула на Катю, хотела что-то сказать, но в этот момент к ней снова подступил долговязый.

— Таких законов нет — не пропускать! — проговорил он запальчиво. — Вы мне законы покажите!

— Ах, ты о законах! — весело и как бы даже обрадованно сказала Анна Семеновна. — Ну-ну, давай о законах поговорим!

Парень опешил. Он растерянно посмотрел на лестницу, по которой не спеша поднимались Кирилл и Катя, и тут его спутница подала тоненький голос:

— А этих почему пропустили?

— Ах ты мурзилка! — удивилась Анна Семеновна. — Да через твоего дурачка и пропустила. Не заговори он меня — ни за что бы не прошли.

— Ну! — строго сказала Катя, остановившись на лестничной площадке. — Очень красиво, правда?

И усмехнулась. Кирилл смотрел на нее не отвечая.

— Имей в виду, — сказала Катя, — если у тебя в комнате никого не окажется, я поворачиваюсь и ухожу.

Тут мимо них, торопясь и перескакивая через ступеньки, пробежал долговязый со своей подружкой.

— Нахальство — второе счастье, — буркнул он, не останавливаясь.

— А глупость — первое, — в тон ему ответил Кирилл.

Девушка на них не взглянула. Кирилл машинально отметил, что она была в высоких сапогах, и повел Катю по длинному, тускло освещенному коридору. В коридоре явственно пахло жареной колбасой, а к этому царскому запаху примешивались унылые ароматы холодного буфета, черствых булочек и подкисающего крюшона. А если внюхиваться, можно было различить еще и прохладный запах свежего постельного белья: сегодня как раз производили смену. Катя шла за Кириллом и беспокойно поводила своим остреньким носиком. В нескольких местах коридор имел ниши, и в этих нишах сидели курильщики. При подходе к ним Кирилл убыстрял шаги.

— Долго еще идти? — стараясь не отставать от Кирилла, громким шепотом спросила Катя.

Кирилл ничего не ответил, он явно не хотел задерживаться.

На дверях висели картинки, открытки, устрашающие таблички с надписями: «Человеческий кроссворд», «Осторожно: злая собака» (с переводом на латынь; «Кавэ канем»), «Ярославские ребята», «Постучался — уходи», «Съестное складывать у входа слева» и так далее в том же роде. Сколько комендант ни ярился, сколько ни соскребал эти таблички с дверей, они вновь и вновь появлялись.

У одной из дверей Кирилл остановился так неожиданно, что Катя на него натолкнулась.

— Здесь? — спросила она снова шепотом. Кирилл молча кивнул. Он достал из кармана ключ на витом проводке, и вдруг рука его остановилась на полпути. В левом верхнем углу он увидел открытку, повернутую цветной стороной наружу. Это был знак, что в комнате люди. Самохин мог забыть перевесить открытку, к тому же за дверью было тихо, но Кирилл растерялся. Катя заметила это и некоторое время стояла молча. Потом она спросила:

А что это значит: «Ноль плюс единица плюс корень из минус единицы»?

Такая надпись была сделана карандашом посредине двери, и Кирилл настолько к ней привык, что перестал замечать.

— Это? — переспросил он вполголоса. — Наша формула. Ноль — это я, единица — Самохин, а еще один товарищ у нас в комнате значится, но не живет, — корень из минус единицы.

— За что ж тебя в нули определили?

— Для простоты, — коротко ответил Кирилл. Он все еще медлил с ключом в руках, прислушиваясь. Наконец решился, толкнул дверь плечом, и она неожиданно легко открылась.

— Видишь, как просто, — сказала Катя и вошла первая.

— Пардон, — Самохин сбросил ноги с кровати, но встать не встал — так и остался полулежать, сообразив, должно быть, на полдороге, что не ему просить извинения, а тем, кто врывается без стука да еще пропускает вперед гостей. — Накладочка, — сказал он с усмешкой Кириллу, заметно поскучневшему лицом.

Впрочем, Кирилл тут же подавил свое разочарование и, бросив насколько мог дружелюбно: «Лежишь, вельожа?» — принялся помогать Кате снимать пальто.

— Фельдъегеря вперед посылать надо, — заметил Самохин и встал, попав одной ногой в ботинок, а другою наступив поперек.

Самохин был крупный белобрысый мужчина с большими залысинами на крутом лбу. По множеству тетрадей, мелко исписанных карточек, которые лежали на его кровати и на полу, а также по раскрытому проигрывателю, стоявшему у изголовья с пластинкой наготове, видно было, что он расположился надолго. Но вот одет для этого он был явно неподходяще: при белой, правда, застиранной сорочке, при галстуке, запонках и в наглаженных брюках валяться на постели было, должно быть, неудобно.

— Мы ненадолго, — сказала Катя.

— Я понимаю, — бегло взглянул на нее Самохин и, сняв с проигрывателя пластинку, бережно опустил в конверт.

— Трогать здесь ничего нельзя, — сказал он, обращаясь уже к Кириллу. — По кучкам разложено, головой отвечаешь.

— Все будет как в музее, — ответил Кирилл, по-прежнему топчась у дверей. Катя обернулась, заметила по его лицу, что он смущен, и ей это очень не понравилось.

— С чего это вы взяли, что нам мешают ваши бумажки? — спросила она задиристо. На этот раз она была удостоена более внимательного взгляда. Самохин смотрел не пристально, вроде бы даже полусонно, но Кате сделалось не по себе. Однако она закончила: — А ко всему прочему, то, что вы так поспешно уходите, выглядит некрасиво. Имейте в виду, что, если вы уйдете, мы тоже уйдем.

— Это уж как вам будет угодно. — Поставив ногу на стул, Самохин зашнуровывал ботинок.