Алмазы лежат на заброшенном пустынном берегу, затерянные среди золотистого песка, цветом напоминающего волосы Миранды, и берег омывается волнами такими же синими, как ее глаза. Алмазы блестят в лучах раскаленного добела солнца, яростно пылающего, подобно алчной страсти людей к драгоценностям. Они лежат рядом с побелевшими костями потерпевших кораблекрушение моряков; вокруг нет ничего живого. Так алмазы ждут дня, когда их найдут. Ждут чьих-то шагов вдоль берега, чьих-то рук, привычного укрытия, и злодейства, которое обязательно за этим последует. Потому что бриллианты напоминают Тиффани — ясную и чистую, сияющую и прекрасную, с огнем в сердце, ослепляющим мужчин, с жестоким очарованием, способным заманить мужчину в гибельную ловушку.

Лишь один звук нарушил тишину — мягкое шуршание кружев по толстому ковру, — когда изящная девушка грациозно подошла к зеркалу. С выражением легкой скуки она вгляделась в свое отражение — голова чуть склонена набок, уголки рта приподнялись, изображая улыбку. Семнадцатилетняя Тиффани Корт предпочла бы родиться мальчишкой, но ничего не поделаешь — оставалось искать решение в том, что она является самой богатой и, бесспорно, самой красивой невестой Соединенных Штатов.

Она сияла, словно драгоценность в бархатном футляре, среди задрапированной белым спальни. Ее темные волосы и ослепительно белая кожа являли удивительный контраст и одновременно гармонировали с мебелью из красного дерева, инкрустированной перламутром.

Обладая склонностью к театральным эффектам, Тиффани обычно заставляла своих гостей томиться в ожидании ее появления и могла в точности представить, что сейчас творится внизу, на террасе ньюпортского коттеджа — девушки тихонько и сердито перешептываются, мужчины нервно меряют шагами террасу, ожидая ее выхода. И при этом украдкой поглядывают друг на друга, пытаясь угадать, кого же она сегодня отметит своим вниманием.

Ее прекрасное личико подернулось выражением скуки. Тиффани понимала, как она красива в белом, кружевном платье, но к чему все это очарование, если там внизу нет ни одного человека, на которого она хотела бы произвести впечатление?

Ее отец сделал себе состояние на алмазных копях Кимберли и в золотоносных шахтах Иоханнесбурга. Но самым дорогим его сокровищем была Тиффани. До ее рождения Джон Корт относился к своему богатству равнодушно, так как был человеком неприхотливым. Однако теперь он радовался каждому центу из своих миллионов — ведь эти деньги позволяли его дочери иметь все, что она могла пожелать. Тем не менее, опасаясь, что его могут счесть нуворишем, он тщательно продумал план проникновения в нью-йоркский высший свет, поставив задачей обеспечить Тиффани высокое положение в этом самом элитарном обществе мира. Прежде всего он добился, чтобы его фамилия попала в список четырехсот. А эти четыре сотни и были тем высшим обществом, получавшим самые желанные приглашения — приглашения на балы миссис Астор.

К удивлению Корта успех пришел быстро. Первым этапом его плана было утверждение его личной. Фирмы «Корт Даймондс» на Уолл-стрит, так как основным источником его доходов по-прежнему были акции международной «Даймонд Компани» и золотоносных шахт. Престижные приглашения щедро посыпались по двум причинам. Во-первых, торговля бриллиантами не считалась зазорной, как прочая коммерция. Во-вторых, Корт был богат, хорош собой и притом холост. Следовательно, жена была ему просто необходима.

И вот свершилось — миссис Астор пригласила его на бал.

Когда его карета подъезжала к сияющему огнями особняку Асторов, Корт с тревогой подумал, что если сегодня он совершит хоть малейшую неловкость, то от последствий этого он — а значит и Тиффани — не скоро оправится. Но еще хуже, если кто-нибудь выяснит правду о рождении Тиффани… если кто-нибудь дознается, что его история о смерти жены в Африке при родах — ложь…

С отчаянно бьющимся сердцем Корт шел через огромный зал туда, где миссис Астор принимала гостей. Она казалась такой холодной и величественной. Но когда она улыбнулась ему, Джон Корт испытал удивившее его самого чувство облегчения и, ответив поклоном, прошел в длинную картинную галерею, примыкавшую к залу для бала. На мгновение он остановился, чтобы осмотреться, но был не в состоянии различать отдельные лица, не видел предполагаемых охотниц заполучить его самого и его состояние. Нет, Корт видел перед собой некий сонм «Четыре сотни», собравшийся вместе, во всех его шелках, мехах и бриллиантах, вооруженный своей исключительностью. Он мысленно рисовал себе подобную картину, которая должна будет повториться на дебюте Тиффани, но многократно усиленная его богатством и красотой дочери.

И вот теперь, в 1904 году, когда эта стадия его плана была осуществлена, выяснилось, что Джон Корт не смог учесть одно существенное обстоятельство — желание самой Тиффани, которая принимала участие в жизни высшего света Америки лишь потому, что у нее не было выбора. Пустота и бессмысленность такого существования ужасали ее. Главной целью всех знакомых ей девушек было найти себе богатого мужа, а потом тратить его деньги как можно быстрее и экстравагантнее. Но Тиффани желала от жизни совсем другого. Протестуя против любых ограничений собственной свободы, налагаемых на нее принятыми в обществе правилами, она завидовала той независимости, которой наслаждались мужчины. Они спасались от тоски светской^: жизни, занимаясь бизнесом в своих конторах, встречаясь в клубах, развлекаясь с девицами на яхтах, играя в азартные игры или просто выпивая. Но раз уж Тиффани не могла изменить свой пол, она полагала, что в силах изменить правила игры хотя бы для себя. Ее отец был человеком покладистым, и Тиффани могла добиться от него всего, что пожелает. Но, к несчастью, с кузеном Рэндольфом дело обстояло гораздо сложнее.

Тиффани нахмурилась и топнула ножкой в туфельке на низком каблучке — она носила таковые из-за своего высокого роста. Кузен Рэндольф… До чего же она его не любила! С тех пор, как он поселился в резиденции Кортов на Пятой авеню в Нью-Йорке, он постоянно поучал ее, читая ей нотации, выговаривая, оценивая каждый ее поступок. Это Рэндольф, гневно думала она, виноват в том, что прошлое лето в Ньюпорте ей пришлось провести в обществе его надоедливой матушки и глупой сестры. Когда Тиффани по возрасту рассталась наконец-то с гувернантками, Рэндольф настоял, что она должна перейти под чье-то попечение — вообще-то он сказал «под надзор» — и потому Тиффани вынуждена была терпеть занудство тети Сары и глупость кузины Полины.

Тиффани медленно водрузила на свои гладкие иссиня-черные волосы, давно лишившиеся детских кудряшек, изящную шляпку с широкими полями. Отчужденность между Тиффани и представительницами ее пола отчасти объяснялась их ревностью к впечатлению, которое она всегда производила на мужчин, но еще больше тем, что Тиффани не была и не собиралась становиться такой же, как они. Она не умела, сидя с подругами, сплетничать, болтать о моде, вечеринках и о столь важной проблеме, как поиски мужа. Вообще-то она относилась к этим жизненно важным для других девушек проблемам с тем же презрением, которым она награждала и самих мужчин. То, как они преклонялись перед ней, исполняя все ее прихоти, совсем не возвышало их в ее глазах. Ни один из них не был способен бросить ей вызов, ни один не выделялся хоть чем-нибудь из остальных.

Все они одинаковы, — сказала себе Тиффани, натягивая элегантные белые перчатки, — одинаково выглядят, одинаково разговаривают, получают одно и то же образование и мечтают об одном и том же. Даже дома, в которых они живут, совершенно неотличимы друг от друга. Она приостановилась, нахмурившись. Кто же это сказал? Она порылась в смутных воспоминаниях многолетней давности, и в ее памяти всплыл давно забытый разговор: