Рауль, крайне взволнованный, удержался от слов, которые могли привести к окончательному разрыву, и прервал ее:

— Простите меня за такой тон, мадемуазель. Вам хорошо известно, какое чувство вынуждает меня сейчас вмешиваться в дела, которые, разумеется, меня не касаются. Но позвольте мне сказать: все, что я видел, а я видел больше, чем вы можете предположить, Кристина… Или все, что мне привиделось? По правде говоря, в такой ситуации трудно поверить своим глазам…

— Что же вы видели, сударь, или что вам показалось?

— Я видел ваше возбуждение, когда вы слышали тот голос, Кристина! Голос доносился откуда-то из стены или соседнего помещения… Да, я видел это. И это страшит меня. Вы в большой опасности. И мне сдается, что вы сами понимаете это — понимаете всю опасность этого очарования, если сегодня говорите нам, что гения музыки не существует… Но зачем тогда вы пошли за ним? Зачем вы встали с таким сияющим лицом, как будто услышали ангелов? Да, этот голос очень опасен, Кристина, потому что я сам, пока слушал его, был настолько очарован, что даже не понял, каким образом прямо на моих глазах вы исчезли… Ах, Кристина! Кристина! Ради бога, ради вашего отца, который смотрит на вас с небес и который так любил и вас и меня, скажите же нам: кому принадлежит этот голос? И мы спасем вас. Итак, как зовут того человека, Кристина? Того, кто осмелился надеть вам на палец кольцо?

— Господин де Шаньи, — холодно заявила девушка, — вы никогда этого не узнаете.

В этот момент послышался резкий голос матушки Валериус, которая неожиданно вступилась за Кристину:

— Знаете, господин виконт, если она любит того человека, так это вас не касается!

— Увы, мадам, — смиренно, со слезами на глазах ответил Рауль. — Увы! Я знаю, что Кристина любит его. У меня есть все доказательства, но не это приводит меня в отчаяние: просто я не уверен, что человек, которого она любит, достоин этой любви.

— Только мне судить об этом, сударь, — бросила в ответ Кристина, глядя прямо в глаза Раулю негодующим взглядом.

— Когда для того, чтобы соблазнить молодую девушку, используют столь романтические средства… — продолжал Рауль, чувствуя, что силы покидают его.

— То это непременно оттого, что мужчина подлец, а девушка непроходима глупа! — договорила Кристина.

— Кристина!

— Рауль, как вы можете судить о человеке, которого никогда не видели, о котором ничего не знаете?

— Вы ошибаетесь, Кристина. По крайней мере, мне известно его имя, которое вы так желаете скрыть. Вашего ангела музыки, мадемуазель, зовут Эрик!

И Кристина выдала себя… Она сделалась белой, как алтарное покрывало, и пробормотала:

— Кто вам это сказал?

— Вы сами.

— Когда?

— В тот вечер на костюмированном балу. Войдя в свою артистическую, вы произнесли: «Бедный Эрик!» И не знали, что вас слышит бедный Рауль.

— Значит, вы снова подслушивали за дверью, господин де Шаньи!

— Я был вовсе не за дверью! Я был в комнате!.. В вашем будуаре, мадемуазель.

— О, несчастный! — простонала девушка, вложив в этот стон весь свой ужас. — Несчастный! Вы ищете смерти?

— Может быть.

Рауль произнес это «может быть» с такой любовью и с таким отчаянием, что Кристина не смогла сдержать рыданий.

Потом она взяла его руки в свои и посмотрела ему в лицо со всей целомудренной нежностью, на какую была способна, и юноша почувствовал, что его злость проходит.

— Рауль, — сказала она. — Вы должны забыть об этом «голосе» и никогда больше не вспоминать его имя… И не пытайтесь узнать его тайну.

— Значит, здесь есть тайна?

— Ужасная тайна.

Тяжелое молчание повисло над молодыми людьми и разделило их. Рауль был подавлен.

— Поклянитесь, что вы ничего не предпримете, чтобы узнать, — настаивала она. — Поклянитесь, что больше не зайдете в мою артистическую, пока я сама вас не позову.

— Вы даете слово, что позовете меня, Кристина?

— Я вам обещаю.

— Когда же?

— Завтра.

— Тогда я клянусь!

Это были их последние слова в тот день. Он поцеловал ей руку и ушел, проклиная Эрика и обещая себе быть терпеливым.

На другой день они встретились в Опере. На ее пальце по-прежнему блестело золотое колечко. Она была тихой и какой-то умиротворенной. Когда она спросила его о планах на будущее, он рассказал, что полярная экспедиция должна отправиться раньше намеченного срока и что через три недели, самое позднее через месяц, он покинет Францию.

Она весело, с радостью заговорила об этом путешествии, сказала, что это будет его первый шаг к будущей славе. Когда же он ответил, что слава без любви не имеет для него никакой ценности, она назвала его ребенком и добавила, что все его неприятности скоро пройдут.

— Как вы можете, Кристина, с такой легкостью говорить о таких серьезных вещах? Возможно, мы никогда больше не увидимся. Я могу погибнуть во время этой экспедиции…

— Я тоже могу умереть, — просто сказала она.

Она больше не улыбалась и не шутила. Она казалась чем-то озабоченной, и вдруг ее глаза неожиданно загорелись, как будто она что-то вспомнила.

— О чем вы думаете, Кристина?

— Я думаю о том, что мы больше не увидимся.

— И эта мысль приводит вас в такой восторг?

— И что через месяц нам придется распрощаться… навсегда.

— Но мы можем обручиться и дать слово ждать друг друга.

Она прикрыла ему рот ладонью.

— Молчите, Рауль… Об этом не может быть и речи, вы же отлично знаете! И мы никогда не поженимся. Это решено!

Казалось, она с трудом сдерживает неожиданно охватившую ее радость, а когда она по-детски захлопала в ладоши, Рауль с беспокойством посмотрел на нее.

— Впрочем… — снова заговорила она и подала юноше обе руки, словно вдруг решила сделать ему подарок. — Впрочем, раз уж мы не можем пожениться, можно устроить хотя бы помолвку. И никто, кроме нас, не будет знать об этом, Рауль. Бывают же тайные браки, почему же не быть тайным помолвкам? Итак, решено: мы помолвлены, мой друг! Через месяц вы уезжаете, и я всю жизнь буду счастлива, вспоминая об этом месяце.

Эта мысль привела ее в восторг. Потом она снова стала серьезной.

— Это будет счастье, которое никому не принесет ничего плохого, — сказала она.

Рауль просиял и, преисполненный восторга, захотел немедленно осуществить ее идею. Он склонился перед Кристиной с неожиданной для себя покорностью и воскликнул:

— Мадемуазель, я имею честь просить вашей руки!

— Да они обе уже у вас, дорогой мой жених… О Рауль, как мы будем счастливы!.. Мы будем играть в жениха и невесту.

«Погоди же! — подумал Рауль. — Не пройдет и месяца, как я заставлю тебя забыть об этом «голосе», а еще через месяц ты согласишься стать моей женой. А пока — да здравствует игра!»

Это была самая прекрасная игра в мире, и они отдавались ей, как малые дети, какими, в сущности, они и были. Ах, какую милую чушь говорили они друг другу! Какие произносили клятвы! Мысль о том, что через месяц эти клятвы ничего не будут значить, приводила их в замешательство, которым они наслаждались с каким-то извращенным восторгом, впадая то в беззаботный смех, то в слезы. Они играли в эту игру, как другие играют в мяч, только перебрасывали друг другу свои сердца, поэтому приходилось быть очень-очень ловкими и осторожными, чтобы не уронить их при этом. Однажды — шел восьмой день их обручения — сердце Рауля не выдержало, и юноша неожиданно заявил:

— Я не поеду на Северный полюс.

Кристина, которая по своей неопытности не думала о такой возможности, вдруг обнаружила всю опасность этой жестокой игры и горько пожалела о том, что затеяла ее. Но не сказала Раулю ни слова и ушла домой.

Это случилось после обеда в ее артистической, где они встретились и устроили себе настоящее пиршество: три пирожных, парочка стаканов портвейна и букетик фиалок на столе.

В тот вечер она не пела. И он не получил обычного письма, хотя они положили себе писать друг другу каждый вечер в течение этого месяца. На другое утро он побежал к матушке Валериус, которая сказала ему, что Кристины нет дома уже второй день. Она ушла накануне вечером в пять часов, предупредив, что вернется не раньше, чем послезавтра… Потрясенный Рауль страшно разгневался на старушку, которая сообщила ему это известие с удручающим спокойствием. Он попробовал вытянуть из нее еще что-нибудь, но она больше ничего не знала.