― Итак, господа,  ― проговорил Гипометей,  ― кто еще хочет взять слово? В таком случае, согласно мнению суда, обвиняемый Прометей признан виновным, во-первых, в злостном надругательстве и святотатстве, во-вторых, в причинении людям тяжких физических увечий и в повреждении чужого имущества, а также в нарушении общественной безопасности, в-третьих  ― в государственной измене. Господа, предлагаю приговорить его к пожизненному лишению свободы, со строгим режимом и кандалами,  либо покарать его смертью. Гм...

― Либо то и другое вместе,  ― мечтательно произнес Аметей,  ― чтобы удовлетворить обе точки зрения.

― Как? Оба наказания вместе?  ― спросил председатель.

― Я именно об этом думаю,  ― проворчал Аметей. – Можно сделать хотя бы так... приковать Прометея пожизненно к скале и... пусть коршуны клюют его безбожную печень. Понятно, господа?

― Вполне возможно,  ― удовлетворенно проговорил Гипометей.  ―  Господа, это была  бы единственная в своем роде кара... гм... за преступное деяние, не так ли? Нет ли у кого-нибудь возражений? Итак, решено.

― А за что, отец, вы присудили этого Прометея к смерти?   ― спросил Гипометея за ужином его сын Эпиметей.

― Не твоего ума дело,  ― проворчал Гипометей, обгладывая баранью ножку.  ― Эта жареная ножка куда вкуснее сырой. Так вот, значит, на что годится огонь! Мы же считались с общественными интересами, понимаешь? Куда бы это привело, если бы всякий проходимец осмелился безнаказанно открывать что-нибудь новое и великое! Не так ли? Но этому мясу все же чего-то не хватает... Ага, понял!  ― воскликнул он радостно.  ― Жареную ножку нужно бы посолить и натереть чесноком! Вот в чем дело! Это тоже  открытие, мой мальчик! Прометей бы до этого не додумался.

1932                                                                                        

Тихо было у входа в пещеру. Мужчины, размахивая копьями, с самого утра отправились к Бланску или к Рейце[1] (1), где выследили стадо оленей; женщины тем временем собирали в лесу бруснику, и оттуда доносились их пронзительные голоса и перебранка; дети, вероятнее всего, плескались под горкой в речушке  ― да кто уследит за этими пострелятами, за этой мелюзгой беспризорной! А первобытный старик Янечек дремал себе в тиши на мягком октябрьском солнышке; вернее сказать  ― храпел, и в носу у него посвистывало, но он прикидывался, будто вовсе не спит, а охраняет пещеру своего племени и властвует над ней, как оно и полагается престарелому вождю.

Жена его, старуха Янечкова, разложила свежую медвежью шкуру и принялась скоблить ее заостренным камнем. «Делать это надо основательно, пядь за пядью, не так, как молодая сноха,  ― подумалось вдруг старой Янечковой.  ― Эта вертихвостка только поскоблит спустя рукава, да и бежит нянчиться с ребятишками. В такой шкуре, ― думает старуха, ― и прочности-то никакой ― и-и, милые, мигом порвется да сопреет! Да только я ни во что вмешиваться не стану, коли уж сын ничего ей не говорит,  ― тянутся  старушечьи мысли.  ― Эх, не умеет сноха вещи беречь! Батюшки, а шкура-то прорвана!  Да еще на спине! Ох, люди добрые, ― обомлела старая дама, ― и какой же это нескладеха ткнул медведя в спину? Теперь вся шкура попорчена! Нет, мой ни в жизнь не сделал бы так,  ― с горечью думает старуха.  ― Мой всегда норовил попасть прямо в горло...»

― Э-кхе, гм,  ― закряхтел в это время старик Янечек, протирая глаза.  ― Наши-то не вернулись?

― Где там,  ― проворчала супруга.  ― Ишь чего захотел.

― Ох-ох-ох,  ― вздохнул старик, сонно моргая.  ― Куда им. Да ну их. А бабы где?

― Караулю я их, что ли?  ― сердито отозвалась Янечкова.  ― Ясно, шляются где-то.

― А-а-а-а,  ― зевнул дед Янечек.  ― Шляются. Нет, чтобы... нет, чтобы скажем, того... Да  уж! Вот какие дела...

Снова стало тихо, только Янечкова проворно, со злобным усердием, скоблила сырую шкуру.

― А я говорю,  ― начал Янечек, задумчиво почесывая спину,  ― вот увидишь, опять наши ничего не притащат. Еще бы – куда им с этими новыми костяными копьями, от них и проку никакого... Внушаю, внушаю сыну: пойми, говорю, нет такой прочной и твердой кости, чтобы делать из нее наконечники для копья! Вот и ты, хоть баба, а должна признать: ни в кости, ни в рогах нет... такой пробивной силы, что ли? Ударишь по кости-то  ― да разве костью кость перешибешь? Ясно как день! Вот каменный наконечник, это, брат... Оно конечно, с камнем-то возни побольше, зато инструмент какой! Да разве сыну втолкуешь?

― Известно,  ― с горечью поддакнула старуха Янечкова.  ― Нынче никому не прикажешь.

― Да я никому и не приказываю!  ― вскипел дед. – Так ведь и советов не слушают! Вот вчера  ― нашел вон там, под скалой, славный такой плоский кремневый обломок. Его бы чуть обтесать, чтоб поострее был, и готов наконечник для копья, лучше не надо. Ну, принес домой, показываю сыну: «Гляди, мол, ничего камушек-то, а?»  ― «Ничего, говорит, только куда его, батя?»  ― «Ну, говорю, можно его приладить для копья».  ― «Да ну вас, батя, говорит, очень надо с ним возиться! У нас в пещере целые кучи этого старого хлама, и проку никакого; они и на древке-то не держатся, как ни привязывайте  ― так на что он?»  Лодыри!  ― взорвался вдруг старик.  ― Нынче всякому стало лень как следует обработать кусок кремня, вот в чем дело! Разбаловались! Конечно, такой костяной наконечник в два счета сделаешь, так ведь ломается же бесперечь! «Ну и что ж такого,  ― говорит сын - Заменишь новым, и делу конец!» Ох-ох-ох, и до чего этак люди докатятся? Чуть что ― новое копье! Ну, сама скажи ― виданное ли дело? Да такому славному кремневому наконечнику годами, брат, износу не было! Вот попомни, еще выйдет по-моему: вернутся они, да с каким удовольствием вернутся-то, к нашему старому доброму каменному оружию! Я и приберегаю, коли что найду: старые наконечники для стрел, молоты, кремневые ножи... А он говорит  ― хлам!

Горечь и возмущение душили старого вождя.

― И я говорю,  ― отозвалась старуха, желая отвлечь мужа от печальных мыслей.  ― Вот и  со шкурами то же самое. «Матушка,  ― говорит мне сноха,  ― ну зачем их так долго скоблить? Себя пожалейте; попробуйте-ка выделывать шкуру золой, хоть вонять не будет». Нечего меня учить!  ― набросилась старая Янечкова на отсутствующую сноху.  ― Я и сама знаю, что надо! Испокон веков шкуры только скоблили, а какие шкуры получались! Ну, конечно, если тебе работать лень... Так и норовят, чтобы поменьше работать! Вот и выдумывают без конца да переиначивают. Выделывать шкуры золой! Слыханное ли дело?

― Ничего не попишешь,  ― зевнул старик.  ― Куда там, наши старинные обычаи  ― не по них. Толкуют, будто каменное оружие неудобно для руки. Оно отчасти и верно, да только мы не очень-то гонялись за удобствами, зато нынешние  ― так и смотрят, как бы ручки себе не отбить! Скажи сама, до чего этак дойти можно? Возьми ты нынешних детей.  «Отстаньте вы от них, дедушка, пусть играют»,  ― говорит сноха. Ну, хорошо, а что получится?

― Хоть бы они не устраивали такого содома,  ― посетовала старая дама.  ― Что верно, то верно, держать себя не умеют!

― Вот тебе и нынешнее воспитание,  ― назидательно произнес Янечек.  ― А если иной раз скажешь что-нибудь сыну, отвечает: «Вы, батя, этого не понимаете, теперь другие времена, другая эпоха...» Ведь и костяное оружие, говорит, еще не последнее слово; когда-нибудь, говорит, люди придумают еще какой-нибудь материал. Ну, знаешь ли, это уж слишком: разве видел кто материал крепче камня, дерева или кости! Ты хоть и глупая баба, а должна признать, что... что... ну, что это переходит все границы!

Бабка Янечкова опустила руки на колени. 

― Послушай,  ― сказала она.  ― Откуда только у них все эти глупости берутся?

― Говорят, это нынче в моде,  ― прошамкал беззубым ртом старик.  ― Да вот, взгляни в ту сторону, там, в четырех днях ходьбы отсюда, стало стойбищем какое-то неведомое бродячее племя, ну, сказать, голь перекатная, будто бы они такое делают... Так и знай  ― все глупости наша молодежь переняла от них. И костяное оружие, и прочее. И даже  ― они его даже покупают у них!  ― сердито воскликнул дед.  ― Отдают за это наши славные шкуры! Да когда же это бывало, чтобы чужие с добром приходили? И нечего связываться со всяким неведомым сбродом! И вообще наши предки правильно нам завещали, на любого пришельца надо нападать без всяких там околичностей да отсылать его к праотцам. Так бывало испокон века: убивать без долгих разговоров! «Да что ты, батя,  ― говорит сын,  ― теперь другие отношения, теперь вводится товарообмен!» Товарообмен! Да если я кого убью и заберу, что у него было, вот тебе и товар, и ничего я ему за это отдавать не должен  ― к чему же какой-то товарообмен? «Это не верно, батя,  ― говорит сын,  ― ведь вы за это платите человеческой жизнью, а ее жалко!» Видала  ― жалко им человеческой жизни! Вот тебе нынешнее мировоззрение,  ― расстроенно бормотал старый вождь.  ― Трусы они, и все тут. Жизни им жалко! Ты вот что мне скажи  ― как сможет прокормиться такая гибель людей, если они перестанут убивать друг друга? Ведь и теперь уже оленей осталось до чертиков мало! Им, вишь, жалко человеческой жизни; а вот традиций не уважают, предков своих и родителей не чтят... Черт знает что!  ― крикнул вне себя дед.  ― Смотрю это раз, вижу  ― малюет этакий сопляк глиной бизона на стене пещеры. Я дал ему подзатыльник, а сын говорит: «Оставьте его, бизон ведь как живой вышел!» Это уж  слишком, знаешь ли! С каких это пор люди занимались такими пустяками? Коли тебе делать нечего, так обтесывай какой-нибудь кремешок, а не малюй бизонов на стенках! На что нам такие глупости?