— Вы правы, мичман! — сказал он. — Но к консулу мы не пойдем. Служба этих господ в том и состоит, чтобы учтиво выслушать, пообещать, а затем надуть. Вас ждет еще всякое, Константин Георгиевич, — усмехнулся Изыльметьев и, помолчав, проговорил: — И трудно и горько будет… Русская натура — она ведь широкая, какая-то не форменная, не ложится она в артикул. Вот подите же, Вильчковский доктор, а какой музыкант, как поет! Сойдитесь с ним поближе, узнайте его, — оказывается, он и астрономию понимает, в юности штудировал философов в оригиналах, а теперь книгу о лекарственных травах пишет. Каково! Сам прирос к кораблю, как моллюск, а пишет о травах! Значит, мечта в нем сильнее расчета… И вы, верно, планы строите самые решительные?

— Я о баталии мечтаю, Иван Николаевич. Боюсь, что мы так и останемся в стороне.

— Где уж тут остаться! — Изыльметьев показал на огни судов, полукольцом охватившие рейд. — Смотрите, как обложили… Стерегут. Баталий и на нашу долю достанется. — Капитан насупленно смотрел в темноту. Десять вымпелов — не шутка! Унести бы ноги, батенька, — сказал он, положив руку на плечо Пастухова. — Не думали ли вы над тем, куда адмирал Прайс отправил пароход "Вираго"?

Ощущая на плече руку Изыльметьева, Пастухов испытывал смешанное чувство довольства и стесненности. В то же время он думал, что капитан стареет, — человек, проплававший больше двадцати лет, обойденный чинами и орденами, невольно становится осторожным: бой — это риск, а рисковать любит молодость. Вопрос капитана застал мичмана врасплох, и он неуверенно ответил:

— Не могу знать, Иван Николаевич!

Изыльметьев засмеялся.

— Эх, вы!.. "Не могу знать"… Надобно знать! Все надобно знать, мичман, — сказал он. — Пойдемте-ка к офицерам, послушаем, о чем там шумят фрегатские мудрецы. Баталии у них, что ни вечер, жаркие…

Изыльметьев пересек палубу, загроможденную свернутыми канатами, запасной парусиной, окинул взглядом занятых ремонтом матросов и спустился по трапу к дверям кают-компании.

Пастухов молча последовал за ним.

В кают-компании разгорелся спор об исходе войны с Турцией и о возможных событиях в Европе. Расстегнув мундиры и дымя трубками, офицеры спорили с Александром Максутовым. Оседлав стул и положив узкий подбородок на руки, Максутов сидел спиной к фортепьяно и отвечал противникам то короткими репликами, то ироническими восклицаниями, гримасничая и раздувая подвижные ноздри.

— Вздор! — бросил он Дмитрию Максутову, стоящему рядом. — Ты превосходно понимаешь, дружок, что говоришь вздор.

— Доказательства! Ты докажи, что вздор!

Полный, подвижный Дмитрий напоминал Александра каким-то далеким родовым сходством, при разительном контрасте каждой черты в отдельности. Он терял терпение, краснел и часто вытирал платком потное лицо.

На фрегате Дмитрия и Александра считают родными братьями: оба они Максутовы и оба Петровичи. В действительности же Дмитрий, троюродный брат Александра, осиротел в раннем детстве, был взят в дом князя Петра Кирилловича Максутова и усыновлен.

— Доказательства?.. — Александр подумал и невозмутимо ответил: Истину подтверждает время.

— Почему ты решил, что истина в родстве с тобой? — не отставал Дмитрий.

— Не горячитесь, Дмитрий, — вмешался в спор Вильчковский. — Если истина — сестра Александра, она, следовательно, и ваша сестра.

Но Дмитрий не принял шутки:

— Будет вам, доктор! Пусть Александр скажет: почему он считает, что Англия ничем нам не угрожает?

— Англия — цивилизованная страна, — упрямо твердил Александр, освободив правую руку и играя золотой цепочкой часов. — Что англичанам турки, ислам, восточные страсти?.. Англичане попросту привыкли командовать, покрикивать на всех — и только. Пошумят и перестанут.

В углу закряхтел, заколыхавшись грузным телом, втиснутым в кресло, фрегатский священник иеромонах Иона. Очнувшись от дремоты, он обвел офицеров ленивым взглядом и, убежденный в том, что христианский мир пребудет в полном благополучии, пока удача и доброе здоровье не оставят его самого, повел речь на заученной проповеднической интонации:

— Вероотступники будут прокляты господом богом! Разрушить крест замыслили они, спасти богопротивный, издыхающий исламизм!

Прислушиваясь к словам Ионы, Дмитрий наблюдал за выражением лица брата. Александр тихо сказал:

— Поздравляю! Вот твой союзник и та аргументация, к которой ты неизбежно придешь.

— Ошибаешься, Александр. — Дмитрий сердито повернулся к иеромонаху: Отец Иона, поймите же наконец, что дело не в коране и не в исламе. Англия — страна спокойная, холодная. Для нее война — вопрос торговой выгоды. Господа, вспомните Портсмут, Лондон, вспомните молчаливых джентльменов в черном, самодовольных купцов, — неужели вы думаете, что эти люди захотят пожертвовать хоть одним пенсом ради самого Магомета?!

— Верно, Дмитрий! — поддержал его Евграф Анкудинов, молодцеватый прапорщик корпуса флотских штурманов, усы которого торчали, как два каменных завитка на капители.

Но Дмитрия бесили насмешливые глаза Александра.

— Назови меня практическим философом, циником — я не отступлю ни на шаг от истины. "Цивилизация"! "Честная Англия"! Да будет тебе… Она полмира ограбила, твоя честная, цивилизованная Англия…

— Ты — само преувеличение, Дмитрий! — снисходительно улыбнулся Александр.

— Хочешь точного счету? Изволь… Не Англия ли отняла Гибралтар у Испании, Мадрас у Франции? Не она ли, приставив пистолет к виску китайцев и завладев их портами, обирает до нитки несчастный народ? Не Англия ли алчно поглядывает на Кавказ и Амур?! — Дмитрий обвел торжествующим взглядом кают-компанию. — А Сцихеллы, которыми прежде владела Португалия? А неисчислимые земли Индийского океана?..

— Мыс Доброй Надежды, — вставил Анкудинов.

Ободренный поддержкой, Дмитрий продолжал:

— Уже не только туземцы, но и голландские колонисты, единоверные европейцы, загнаны в глубь Африки. Да что говорить!.. А Египет, Кандия! Разве не рвет их Англия из рук издыхающей Оттоманской империи, которую она лицемерно вознамерилась ныне защитить?!

— Тем более, Дмитрий. Такую добычу переварить надобно. Англии незачем затевать новую войну.

— А Румелия? — Дмитрий выразительно хлопнул себя по карману. — Почему не заполучить ее? Отчего не прикарманить Константинополь, если обстоятельства позволят? Торговые кассы Англии бездонны. Она отнимает древние владения у индийских князей и делает их приказчиками английских купцов. Она запрещает землепашцу сеять рис и хлеб, заменяя их маком, чтобы усыпить, отравить опиумом многолюдный Китай, повергнуть людей в скотообразное состояние. — Дмитрий распахнул мундир, словно ему стало душно. — Англия растравляет честолюбие императора Франции, этого, как ты сам говоришь, parvenu[1], и толкает его на войну с Россией. Измена, подкуп, вероломный удар в спину — излюбленные средства господ с Темзы. Вспомните Портсмут, низкую провокацию, в которой были замешаны печать, политические мужи Англии и даже имя королевы Виктории…

Дмитрий был в ударе. Он чувствовал, что офицеры на его стороне в давнем, начавшемся еще в Портсмуте споре.

Но Александр не сдавался и на этот раз. Спор отвечал его внутренней потребности противоречить людям, испытывать их терпение, злить, наблюдать, как они теряют самообладание, сбиваются с мысли или отступают перед его холодными софизмами.

Изыльметьев и Пастухов только что вошли в кают-компанию и остановились в тени, которую отбрасывала фигура Дмитрия Максутова.

— Что ж, господа, — упорствовал Александр, — портсмутская история говорит против ваших аргументов. Кто-то в Портсмуте попытался сманить наших матросов, но стоило проявить известную твердость — и нас оставили в покое. Вместо того чтобы палить из орудий в "Аврору", англичане салютовали нам. Куда как храбро! Зачем же мы летим сюда сломя голову? Зачем испытываем судьбу и ни в чем не повинную "Аврору"? Какие привидения гонятся за нашим капитаном?