Организация этого дела в Париже вызвала искреннее восхищение и даже некоторую зависть. К чрезмерному гуманизму французов. Туалеты — везде. И в центре города, и у каждой станции метро, и просто на оживленных улицах. Но самое удивительное, что все — бесплатно! Невольно вспоминаются московские вокзалы и центры крупнейших российских городов, где этот бизнес скоро может стать самым прибыльным.

Прибыльнее нефти и оружия. Народа-то еще сколько в стране!

Как тут не вспомнить и российско-латвийскую границу. Сразу после пограничного контроля на латвийской стороне вдоль дороги через каждые сто метров — пять подряд туалетных кабинок. Латыши убедительно показывают, где и как государство относится к человеку, к его потребностям и правам.

— Так где нарушаются права? — с немым укором спрашивают эти кабинки. И сами своим видом отвечают на этот нехитрый вопрос.

Раз тема поднята, надо доводить ее до конца.

Парижские кабинки больше похожи на афишные тумбы. Такие же небольшие и круглые. Сверху — светящийся, как на такси, плафон, чтобы не перепутали. Рядом с дверью табло, показывает — свободно заведение, или занято. Нажимаешь кнопку у полукруглой двери, дверь и открывается. Закрывается сама, без участия клиента. Ваша задача только сделать то, зачем вы вошли. И руки помыть. Все остальное делается автоматически. Чтобы выйти, надо коснуться ручки на двери. Не надо ничего давить и откручивать. Вас выпускают, после чего туалет сам закрывается и там наводится порядок. Что-то булькает, урчит, гудит.

Происходит процесс уборки. И только через минуту, на табло загорается «Свободно».

Придумают же! И — бесплатно! Обидно даже. Мы — то чем хуже?

Как ни ругали французы в свое время Эйфелеву башню, но она стала главным символом и города, и всей страны. Случайно, или нет, но именно с нее и началось наше близкое знакомство с Парижем.

Вечером мы сошли с теплоходика возле Эйфелевой башни. Именно здесь начинаются и заканчиваются речные экскурсии по Сене. Выяснилось, что на башню в это позднее время очереди практически нет.

Десять евро стоит билет. Дорого по нашим понятиям, но как тут не воспользоваться ситуацией. Быть в Париже и не побывать на башне Эйфеля! Невозможно.

Париж сверху — совсем другой Париж, нежели из автобуса. Ночной Париж сверху, с третьего этажа Эйфелевой башни, с высоты почти триста метров — это третий Париж, город из чудесных снов, из волшебной сказки. Вид отсюда можно сравнить только с панорамой, открывающейся с крыши Монпарнаса, на который нас занесло за час до отъезда в Тулузу. Но там дело было днем, и мешал туман.

На третьем, последнем этаже башни, внутри застекленной смотровой площадки, над окнами, — указатели.

Сколько километров до любой столицы, до любого крупного города мира. Оказывается, не так далеко мы улетели. До Москвы всего две с половиной тысячи километров. А до Питера и того меньше — тысяча девятьсот. Рядом.

Сама башня с наступлением темноты смотрится совсем иначе, чем днем. С умелой подсветкой она напоминает лучшие работы торжокских золотошвей. Своей ажурностью, изяществом линий и грацией. Ни за что не поверишь в то, что здесь слились в одно прекрасное целое семь тысяч тонн обычного металла.

Огромные шкивы, с помощью стальных тросов приводящие в движение вместительные кабины наклонных лифтов, напоминают о том, что башня — еще и инженерное сооружение. А не только произведение искусства. Предвосхищением будущего называли Эйфелеву башню в прошлом веке. Такой она видится и сегодня. И издали, и вблизи.

С наступлением каждого нового часа на башне на несколько минут загораются блестки — тысячи мигающих голубых огоньков, что только усиливает эффект фантастического зрелища.

На выходе из башни нас окружило плотное кольцо молодых темнокожих французов, настойчиво предлагающих светящиеся, переливающиеся копии символа Парижа. Услышав русскую речь, продавцы башен наперебой по-русски закричали, что Россия — это хорошо. И что теперь-то уж нам обязательно надо купить эти сувениры. Мы еще не совсем понимали соразмерность валют и потому благоразумно отказались. Правильно сделали, потому что в других местах эти башенки оказались в три раза дешевле.

По статистике за год Эйфелева башня принимает почти семь миллионов туристов. Значит, чтобы побывать на ней всем россиянам, потребуется двадцать лет. А всем жителям Твери — всего один месяц. Если, конечно, захотят. И если в это время не пускать на башню никого другого.

Парижское метро не сравнится ни с московским, ни с питерским. Наше роскошнее, шикарнее.

Наше метро — дворец, парижское — хрущевка. Но и оно приспособлено для решения своей главной задачи — перевозки пассажиров. Все победнее и потемнее. Но во многом и разумнее. Действительно, зачем мрамор там, где можно обойтись кафельной плиткой? И зачем открывать все двери вагона, если в него никто не входит и не выходит? Зачем хрустальные люстры, если светло и с обычными лампами дневного света?

А открываются двери вагона очень просто — надо нажать кнопочку. А не нажмешь, она и не откроется. Это надо знать, иначе появляется риск навсегда остаться в вагоне парижского метро. Или так и не попасть в вагон.

Странно, но людей в метро немного. Не сравнить с постоянной российской лавиной. Может, высока цена, все-таки, почти полтора евро, — пятьдесят рублей по-нашему — это немало. Или отлажены другие, наземные транспортные схемы. Или просто людям некогда в метро ездить. Чем — то иным трудно объяснить.

Нет здесь московской ясности при пересадках. Надо быть очень внимательным к невзрачным указателям, а то можно заехать совсем не туда, куда запланировано.

Перегоны между станциями совсем короткие. Каких-то полминуты, и уже следующая остановка. Но тоже удобно и разумно. Тем самым уменьшается количество автобусов наверху.

Музей Родена расположился напротив Собора инвалидов, неподалеку от Эйфелевой башни. Он даже не во всех путеводителях отмечен. Потому и посетителей немного. Мы попали в него прекрасным солнечным днем. Декабрьское солнце уже клонилось к закату, и от этого игра теней на мраморных скульптурах Мастера была ослепительно выразительной. Без полутонов, без полунамеков. Все предельно прямо и откровенно.

Можно походить по роденовскому парку от скульптуры к скульптуре. Можно постоять перед воротами, на которых все известные работы Родена собраны воедино его же рукой. Можно просто весь день простоять у одной композиции, восхищаясь в изумлении от совершенства сделанного: как можно из камня вырубить почти живые тела?

Очень много скульптур Бальзака. И в полный рост, и различные бюсты. Наверное, они с Роденом были друзьями. Иначе с чего бы такое внимание только одному из целой когорты великих?

Над оградой роденовского парка высится купол усыпальницы Наполеона. Он же Собор Инвалидов. Здесь нашли свой последний приют не только Наполеон, но и многие другие правители Франции. История, красота, умение Мастера, воздух Парижа, идеальная погода, — все переплелось и надежно расположилось на полочках памяти. Навсегда.

Французы патриотичны в своих автомобильных пристрастиях. Не удивительно, что предпочтительнее всех — «Рено», потом — «Пежо», и, наконец, «Ситроен». С ростом цен предпочтения уменьшаются.

В Париже самая популярная машина — «Смарт». Из-за своей маневренности и экономичности. Эта, похожая на божью коровку машинешка, на улицах встречается чаще других. Дилетант вообще может подумать, что это четырехколесный мотороллер под крышей.

Французы говорят, что размер машины обратно пропорционален интеллекту ее владельца. Чем умнее хозяин, тем меньше машина. И наоборот. А если умный хозяин, значит, и дела у него идут успешно. Так, похоже, считают парижане. В отличие от наших.

Не удивительно, что и среди своих, французских, машин, наибольшая популярность — у небольших. Если «Рено», то преимущественно, «Клио». Или «Канго», в качестве маленького грузовичка. Если «Пежо», то, как правило, 106 или 206. Даже последние четвертые и пятые «Ситроены» — редкость по сравнению с «С1».