— Похоже, вы переселились в город. Соблазны притянули, трактиры, девки.

— У меня один соблазн, — ответил Данила, по-прежнему широко улыбаясь. — Что делать! До тех пор, пока вы не переедете ко мне, буду торчать здесь. Не утерпев, Наталья бросила на него быстрый взгляд. Он ехал в медвежьей шкуре, загорелый, синеглазый, белые зубы блестели. Синяки почти сошли, желтые пятна делали его лицо старше, суровее. Ей показалось, что он смотрит на нее с дружеской насмешкой, она вспыхнула, отвернулась.

— Я думаю, — проговорил он задумчиво, — вы предупредили родителей.

— О чем? — спросила она с невольным любопытством.

— Что выходите за меня замуж. Старики медленно думают, пока привыкнут к этой мысли. Наталья истерично расхохоталась, потом сердито ответила:

— Мой отец совсем не старик. И ничего подобного я ему не говорила.

— Зря, — упрекнул ее мягко Данила. Она отвернулась, губы обиженно надулись. Коляска неслась лихо, свежие сытые кони бежали весело, чувствовали свою силу. Буян легко держался рядом, он не любил уступать и обогнал бы, если бы не причуды хозяина. Неожиданно девушка рассмеялась совсем доброжелательно:

— На вас нельзя сердиться. Это я, дурочка, воспринимаю серьезно ваши слова, злюсь, а надо… Она запнулась, подыскивая слово, и Данила, наклонившись в ее сторону, подсказал:

— Не принимать серьезно, а обращаться как с некрещеным гиляком. Ее щеки чуть заалели. Она ответила, не поворачивая головы:

— Ну зачем так прямо?

— Воздух тут такой, что люди начинают говорить и поступать прямо. Воздух свободы. Только не все умеют так говорить и поступать. Кучер начал натягивать вожжи, придерживая лошадей. Данила крикнул ему резко:

— Не останавливай! Езжай до конца улицы. Кучер вопросительно оглянулся на хозяйку, она промолчала. Он пожал плечами, крикнул:

— Пошли! — И коляска покатила дальше, хотя и не так быстро. Наталья после молчания сказала:

— Вы хотите сказать, что я не свободна?

— Я не хочу это сказать, я сказал.

— Вы же прямой человек. Да, я не свободна. На мне много оков: совесть, Бог, мораль. Я эти оковы не стану сбрасывать, куда бы не переехала. Он смотрел, не отрываясь, на ее гордый профиль:

— Браво! Много слов, а правды нет. На самом деле у вас одни оковы: спесь! Не думаю, чтобы Господь запрещал вам прийти в руки простого таежника вроде меня! Она очень долго молчала, не поднимая головы, потом также долго молча смотрела вдаль. Мимо промелькнул последний домик, бревна мостовой кончились, дальше улица незаметно перешла в дорогу, ведущую из города. Кучер несколько раз оглянулся, но хозяйка молчала, и он пустил коней шагом. Наталья, тщательно выбирая слова, сказала:

— Вы странный человек. Держитесь подчеркнуто по-таежному, а говорите как образованный человек. Данила засмеялся:

— Вы не ломайте голову насчет образованности. Пришлось учиться в детстве и книжки почитывать. Коляска спокойно катила вдоль реки.Солнце зажгло сопки на том берегу. Зелень сверкала изумрудными искрами, а песок был удивительно оранжевым, солнечным.

— Здесь красиво, — сказала Наталья и после паузы добавила: — В красивом месте живете. Я вам завидую. Он улыбнулся:

— Часто будете любоваться этим видом из окна своего дома. Ее брови сошлись на переносице:

— Вы опять за свое!

— Наталья, — ответил он весело, — я говорил, у меня предчувствие. Семья такая. Говорят, моя прабабушка была ведьмой. Наталья бросала быстрые взгляды, не знала, как себя вести. Он ехал рядом на рослом коне, статный, широкоплечий. От его улыбки веяло силой и удалью. В глазах искрилось озорное веселье, и за этими синими как небо глазами она видела сильный ум, ясный и честный.

— Ведете себя странно, — повторила она в который раз.

— Петух распускает хвост, голубь надувает зоб и урчит, лис и журавль пляшут, олень ревет, тетерев токует…

— Это животные, — прервала она, — у них нет разума.

— Меня тянет к вам сердце, а не разум. Если бы я слушался разума, то послушался бы его предупреждений о ваших уродствах.

— Каких это? — поинтересовалась она с ядовитым спокойствием.

— Ну, дворянская кровь. Это похуже, чем кривые ноги. Она сердито кусала губки. Дикарь издевается. Красивый, насмешливый, с огоньком в глазах. Плечи такие, что надо поворачивать голову, чтобы увидеть оба. Руки длинные, мускулистые. Ее щеки обдало жаром. Она быстро отогнала видение, в котором он держал ее в руках, а лицо было близко и синие глаза смотрели в ее глаза.

— Вы отрываете меня от работы, — сказала она с достоинством. — Я хоть и княжна, а не просто дворянка, но я работаю! И ноги у меня не кривые. Смех заплясал в его глазах:

— И много зарабатываете? Может, я найду вам работу получше?

— Пантелей, прошу вас, поворачивайте обратно. И не останавливайтесь, пока не приедем в школу. Кучер гикнул, развернул коней по крутой дуге. Данила не сдвинулся с места, спросил:

— Мы увидимся? Рассерженная — он не последовал за ней — Наталья ответила с холодноватым достоинством:

— Я не часто езжу сюда. Может, вы приедете к нам в дом. У нас часто бывают гости, разные.

— Я приеду обязательно, — крикнул Данила вдогонку. Весь день у Натальи валилось все из рук. Ее о чем-то спрашивали, она отвечала, объясняла, в голове был хаос, мысли метались горячечно, сумбурно. Вид у нее был подавленный. Всеволод встревожился:

— Натали, что с тобой?

— Устала немножко, Сева.

— Отдохни, милая, — сказал он нежно. — Может, что нужно, я сам принесу, сестренка!

— Я чуть отдохну. К ужину выйду. Она закрылась в своей комнате, бросилась, не раздеваясь, в постель. Минуту лежала неподвижно, затем ее будто подбросило, она бесцельно стала ходить по комнате, переставляя вещи. Пальцы ее мелко дрожали, в зеркале мелькнули блестящие и расширенные от возбуждения глаза. Щеки то покрывались смертельной бледностью, то их заливало жгучим румянцем. В груди стоял ком, порой становилось трудно дышать. Наталья снова бросилась на постель, плотно зажмурила глаза. Тут же замелькали яркие цветные картины: она скачет на коне рядом с этим Ковалевым; он держит ее в руках, обнимает, у него горячие губы и сильные руки. Сквозь плотно сомкнутые веки она видела его рот, его руки, видела себя, и горячая кровь приливала не только к щекам. Как он смеет, этот дикарь, так с нею обращаться… Как он смеет? До ужина, когда к ней обещал подняться брат, было далеко, и Наталья честно боролась, сопротивлялась изо всех сил. Когда Всеволод поднялся и постучал в комнату сестры, там было тихо. Встревоженный, он постучал снова, потом тихонько открыл дверь. Наталья лежала навзничь, прикрыв глаза от света ладонью. Брат кашлянул, спросил шепотом:

— Ты не спишь? Может, принести ужин сюда?

Ее губы чуть шевельнулись, Всеволод заметил горячечный румянец на щеках сестры. Она приподнялась:

— Нет, я иду. Голос у нее был непривычно изменившийся. Всеволод задержался у двери, глядя пристально на сестру. Она встала, двигаясь как во сне, неверными движениями поправила волосы. В ее глазах он увидел незнакомое выражение: изумление, боязнь и стыд.

— Папа пришел?

— Велел ужинать без него. Успеет к чаю. Она кивнула, медленно вышла из комнаты. Брат пошел следом, он даже руки вытянул, чтобы в случае надобности поддержать сестру. За ужином Наталья пришла в себя, развеселилась, много болтала, шутила, и только Всеволод изредка замечал ее отстраненный взгляд, будто за столом оставалось только тело Натальи, а душа ее отсутствовала.

Князь Волконский не любил, когда его называли князем. Всякий раз это отгораживало, ставило незримый барьер. Одни этот барьер не решались перейти, другие не умели, третьи, а были и такие, самолюбивые, не хотели. Волконский детей воспитал в духе равенства и братства перед Богом и законом. Рождаются все одинаковыми, дворянами или простолюдинами их делают сословные различия, над которыми давно смеются в просвещенной Европе. Всеволод из кожи лезет, работает поболее иного простолюдина, освоил столярное и слесарное дело. Может прокормиться хоть своей головой — диплом инженера! Хоть руками — возьмут в любую рабочую артель. Наталья с детства делит людей на умных и глупых, на честных и криводушных, на жадных и бескорыстных. В ее присутствии самые близкие подруги не осмеливаются говорить о титулах. Словом, Волконский старался не помнить, что он князь, если не напоминали. Но сегодня явился к себе в кабинет взвинченный. Его обычно мягкое лицо потвердело, ясно проступили черты его отца, неистового Петра Волконского — кавалериста и дуэлянта, даже проявились жесткие линии скул Павла Волконского, героя задунайских баталий, кавалера боевых орденов Святого Георгия Победоносца трех степеней. Служащие притихли, укрылись, как мыши за буграми, воздвигнув перед собой на столах груды бумаг. Волконский с ходу велел вызвать адвоката из городского суда Арнольда Дьякова. Не пригласить, как отметили чиновники, а именно вызвать. Пахнет грозой. Дьяков прибыл тут же, осторожно приоткрыл дверь, поклонился: