му что этот человек загораживал дорогу к крыльцу. Можно, конечно, обойти его, но человек явно знал, что Данила не обойдет, и Данила это тоже знал. Человек был массивный, широколицый. Голова вырастала прямо из широких плеч. Луна светила Даниле в лицо, скрывая лицо незнакомца.

— Это ты Ковалев, — услышал Данила резкий требовательный голос.

— Я, — ответил настороженно Данила.

— Торговец из Новохатовки? — уточнил незнакомец.

— Он самый. Он успел увидеть кулак, огромный, как отполированный речной валун. В голове с грохотом взорвалась бомба. Данила непроизвольно шагнул вперед, вто-' рой удар обрушился на его скулу. Колени подогнулись, но он удержался, попробовал закрыться, но чудовищные кулаки с легкостью пробивали защиту. Во рту резануло болью, почувствовал соленый вкус крови. Как в тумане, выбросил вперед руку, целясь в лицо огромного человека. Тот с неожиданной скоростью увернулся. Голова Данилы дернулась из стороны в сторону, когда незнакомец быстро ударил правой и сразу же левой. В глазах потемнело, Данила рухнул лицом вниз. Еще не успел удариться лицом о землю, как страшный удар ногой в живот буквально поднял его в воздух. Данила скрючился, хватая ртом воздух, увидел занесенную для второго удара ногу в огромном ботинке, но не смог ни уклониться, ни дернуться. В голове гремело, изо рта текла кровь, в животе и груди сплошная резкая невыносимая боль. Жесткие удары сыпались часто. Человек шагал за Данилой легко, бил жестоко и страшно, с каждым ударом перекатывая его тело по двору. Когда Данила начал терять сознание, удары прекратились. Он услышал тяжелое мощное дыхание и грубый голос:

— Слушай, дурак, если ты еще живой, конечно. Еще раз брякнешь, что женишься на ее светлости, убью. Здесь это делается просто. Понял? Не дожидаясь ответа, он повернулся, шагнул в темноту и растворился. Данила лежал, борясь с чернотой, которая наступала, гасила сознание. Изо рта и разбитых губ текла кровь, смешивалась с пылью. При каждом вздохе остро кололо в груди, сломаны ребра. Гудело в голове, резкая боль перекатывалась по всему телу. Когда он попробовал подогнуть ноги, остро полоснуло по каждой жилке, каждому нерву. Отдохнув, он рискнул подняться на ноги. В голове гудели колокола, но звезды уже перестали качаться, и луна зависла неподвижно. Морщась при каждом шаге, стиснув зубы, он кое-как пересек двор, вернулся в конюшню. Буян шарахнулся. Даже в полутьме Данила увидел, как расширились глаза коня, когда тот почувствовал запах свежей крови. Ноздри раздулись, затрепетали.

— Это я, — прошептал Данила. Голос его был слабый и сиплый, тоже разбитый. — Ты еще таким меня не видел. Пальцы его были в крови, на костяшках лохмотья кровоточащей кожи. Буян мелко вздрагивал, часто переступал передними копытами. Данила с огромным трудом оседлал, с третьей попытки кое– как залез в седло. Перед глазами качалось и плыло.

— Буян, милый, — попросил Данила шепотом, — пожалуйста, не сбрось меня сдуру. Иначе мне хана. Данила цеплялся за седло, его раскачивало. Избитое лицо начало вспухать, боль усиливалась. К рассвету будет как освежеванная туша. Даже кости будут ныть так, что пальцем шевельни — заорешь, как ни крепись. Потому и надо убраться отсюда поскорее, пока темно, чтобы не видели его стыда и позора. Хорошую работу кто-то сделал. Сам Волконский распорядился, защищая честь дочери? Конечно, такой власти у него нет, но тут город такой, что за бутылку водки забьют насмерть. А посули четверть — разорвут в клочья. Кажется, Битый говорил, что есть бродяги и беглые каторжники, которые в лесу прячутся вблизи города. Их вроде бы нанял Ворошило, но эти разбойники могут услужить любому, кто заплатит. Нет, скорее всего толстый братец. Аж побелел, когда услышал, что какой-то купчишка хочет жениться на его благородной сестре. Такой даже к принцу будет ревновать, души в ней не чает. К тому же ему проще, чем бате, договориться с бродягами. Он панибратствует с низами, заводит «друзей из народа», не замечает, что те втихомолку смеются над ним. …Данила поднял голову. Высокое крыльцо, массивные двери, двухэтажный кирпичный дом. Буян всегда чувствовал хозяина, но разве сейчас Данила хотел остановиться? Или все-таки хотел? С разбитой в кровь рожей, распухший и в синяках?

Окна на втором этаже светились, одно было открыто, оттуда доносились приятные звуки. Кто-то играл на фортепиано. Данила уже хотел тронуть коня, как вдруг музыка оборвалась. В освещенном окне возник тонкий девичий силуэт. Лицо ее было в тени, но в золотых волосах, подсвеченных сзади, запрыгали веселые искорки. Девушка наклонилась, всмотрелась. Данила услышал, как она тихонько ахнула. Свет из окна падал на него, освещая с головы до ног. В ее голосе он уловил нотку жалости:

— Попало вам, герой тайги.

— Да, — сипло проговорил Данила, потому что разбитые губы двигались с трудом, — кто-то из ваших постарался.

— Из наших? Ах, да… Уезжайте обратно в лес. Постарайтесь ему больше не попадаться.

— Ему? — переспросил Данила. — Вы его хорошо знаете? Ее голос стал чуть холоднее:

— Не так хорошо, как вы прекрасную гилячку. Здесь город маленький, мь« все знаем друг друга. Это адвокат Арнольд Дьяков, работает в здешнем суде. Сердце Данилы забилось остервенело, в голове начал набухать болезненный комок:

— Почему он? Адвокаты — люди обеспеченные. В судах кулаками тоже не дерутся. Наталья помолчала. Данила видел, что она выпрямилась, взялась за створки, будто хотела закрыть окно. Голос стал совсем ледяным:

— Он тоже вбил себе в голову такую же дикую идею. Тоже собирается жениться на мне. И если кто появляется вблизи, расправляется. С каждым по-своему. Данила попытался выпрямиться в седле, но острая боль пронзила весь позвоночник. Вместе с дыханием через нос послышалось нечто подобное на стон.

— Должна заметить, — сказала она высокомерно, — что как он ни далек от цели, но у него шансов больше, чем у вас, рыцарь тайги. У Данилы вырвалось:

— Жизнь не заканчивается сегодняшним днем. Я честный купец, свои долги плачу. Она, все еще держась за створки, сказала резко:

— Выбросьте из головы! Из Петербурга его сослали сюда не за примерное поведение.

— Я плачу по счету, — настойчиво прохрипел Данила.

— Выбросьте из головы, — повторила она настойчиво, и ее голос совсем потерял жалостливый оттенок. — Вы не представляете, он был чемпионом Петербурга по английскому боксу. Он побьет пятерых таких увальней. Данила пяткой тронул Буяна, стараясь попрощаться первым. Конь пошел резвой иноходью, окно с легким стуком закрылось. Данила сцепил зубы, крепко держался за луку седла. Теперь успеть бы отъехать подальше, пока не свалился посреди улицы. Город остался за спиной. Конь осторожно шел вдоль реки, выбирая места куда ставить ноги. Луна светила ярко, полнолуние, но ее часто закрывали наплывающие тучки. От реки тянуло холодом, прохладная ночь жалостливо охлаждала избитое тело. Тело взрывалось болью при каждом движении. Он доковылял до ручья, осторожно умылся. Ледяная вода приятно холодила распухшее лицо. Вернувшись, он отыскал в переметной сумке ломти мяса, поджарил на прутике. Жевать больно, челюсть едва двигается, но он заставил себя проглотить полуразжеванное мясо. Надо жить, набираться сил и думать, что делать дальше.

Отец и братья слушали внимательно, терпеливо. Только старший Илья ерзал, неодобрительно сопел, но не смел раскрыть рта раньше отца, а Захар Ильич вздыхал, теребил бороду, чесал в затылке.

— Мне требуется самая малость, — сказал Данила снова, не вытерпев молчания, — чтобы вы присмотрели за складом, пока я съезжу в город. Товары без присмотру оставлять нельзя.

— Нельзя, — отвеял отец со вздохом. — Товаров у тебя много. Не знаю, стоишь ли ты столько, сколько товару нагреб? Думаю, не лучше ли бросить это дело. Ну его к лешему! Продай Ворошиле. Все-таки свой, русский. Мы, Ковалевы, землеробы, а не купцы. Наше дело — пахать и сеять. Мы хлеб растим!

— Ковалевы не только хлеборобы, — напомнил Данила мягко, стараясь не сердить отца. — В нашем старом селе и даже на соседних улицах все кузнецы — Ковалевы. В Москве, говорят, есть целый торговый ряд Ковалевых-оружейников. Есть наши родичи даже среди моряков, батя! Ты же сам учил: если трое одного бьют, беги на помощь одинокому. Бог только показывает, где правда, где кривда, а решать оставляет нам. Здешняя правда в том, чтобы не дать «своим» грабить «чужих»! Эти бедные гиляки теперь тоже наши. Всюду, куда приходят Ковалевы, они стоят за правду. Отец с сомнением покачал головой: