Присутствовали здесь швейцар Лобелиус, с белой бородой и ликом красивого старого короля, камердинер Пайенс, камердинер Франсуа Сиксо, камердинер Альбине Солар – все в летах, с бритыми лицами, пепельными бакенбардами и давно застывшим выражением лиц; мистер Франц Смит, английский портной с тоскливым взглядом, Чантори – лакей с баками, главный повар пан Ижак, весь в белом; мужчины с пряжками на икрах, несколько старцев.

– Ваше преподобие, – вяло начал Сиксо, – мне выпала честь передать вам поздравление и наилучшие пожелания от имени всей прислуги и обитателей славного дома наших знатных господ.

Капеллан Хродеганг задрожал, глядя затянутыми пленкой глазами и пуская слюни дряблыми уголками рта.

– Досточтимый отец, – зашептал Альбине Солар, – только пятисот лет недостает тебе, чтобы ты был современником возникновения нашего знатного рода.

– Святой отец, – растроганно продолжал Сиксо, – мы жалеем, что уже нельзя видеть того, что видел ты, а теперь ты не видишь и не слышишь и видишь только то, чего уже нет. Благослови тебя бог.

– Мир изменился, – холодно сказал Пайенс. – Я стар и с неудовольствием гляжу на то, что происходит. Теперь мне уже четыреста лет, потому что я потомственный… Я был слугой еще во чреве матери и во плоти моего отца, и мои родители служили еще до того, как родились, и мои деды были зачаты отцами-слугами от матерей-служанок. Четыреста лет я был слугой в лице своих предков, а завтра уйду с господской службы, потому что не желаю видеть того, что вижу теперь.

– А что увидишь теперь? Все люди стали равны, – отозвался Альбине Солар. – Уже не считается недостойным не быть дворянином. Да, мир изменился, и быть дворянином считается уже недостаточно высокой честью, а грядут времена, когда будет честью не быть им. И я покину этот дом, ибо недостойно служить людям, которые больше уже не господа.

– Я не желаю видеть того, что творится нынче, – тихо повторил Пайенс. – Барон П. в Кладно стал национальным социалистом. Благородный рыцарь Т. работает на пивоваренном заводе. Князья становятся директорами винодельческих фирм. И татуировкой чаще всего украшают себя теперь преступники и дворяне. Графиня И. О. из Ш. устроилась кормилицей. О, боже, не обманывает ли меня зрение, не ослеп ли я от слез, что застилают мне глаза?

– Мы плачем, проходя по коридорам предков, – присовокупил Альбине Солар. – Уже ни в чем нет величия. Мои предки прикрепляли меч к поясу своего господина, я же надеваю ему бандаж на грыжу и сгораю со стыда. Но, слава богу, я уже ухожу из этого дома, потому что не пристало мне прислуживать рядовым гражданам. Я ухожу, потому что гнушаюсь.

– Какие были времена! – задумчиво и мечтательно проговорил Сиксо. – Вижу величественные кавалькады; и крепостной мужичок, гнущий спину на поле, выпрямляется, чтобы проводить взглядом золотую господскую карету. Ибо почитать можно только блеск и силу.

– О слабые вежды, о демократические зеницы! Вы уже ничем не насладитесь, потому что нет уже иного блеска, кроме блеска пота и машинного масла. Вы не увидите больше ничего, потому что ничто уже не ослепляет вас.

– Когда они возвращались из боевых походов, грудь у каждого пылала алым цветом, – мечтательно продолжал Сиксо. – Грудь благородного дуэлянта была багряной, как перчатка архиепископа. Их власть была пурпурной, как королевский плащ. А теперь не видать уже больше ничего красного.

– Ты не прав, Сиксо, – возразил Альбине Солар. – Разве не алеют знамена собраний и красные галстуки рачителей слов? Ты не прав, Сиксо. Сегодня людям не нужен другой пурпур.

– О, довольно, Сиксо, – запросил пощады Пайенс. – Мы глотаем слезы, поклоняясь портретам предков. И в то время как наши господа подражают тем, кого презирали наши предки, мы остались такими же, как те, что служили предкам наших господ. В то время как наших господ, променявших прошлое на новое и современное, забывают, мы сохранились, как традиция и нерастраченное наследство. Мы исторические люди. О, Сиксо, ведь и все возвышенное – это старое и давнее наследство. На наших ливреях сияет блеск золота и давних времен, и наши лица несут на себе печать столетий, они подобны гербам. Если бы наш предок повстречал сегодня нашего господина, он с презрением посмотрел бы на его слишком демократическое платье. Да, Сиксо, единственно мы сохранили дух и величие давних эпох. Мы – традиция. Мы – история. Мы – старина.

Капеллан Хродеганг захрипел.

– Мы последние аристократы, – закончил Чантори.

Первые публикации рассказов, вошедших в этот сборник:

«На помощь!», «Зал ожидания», «Надпись» и «История без слов» – в авторском сборнике «Распятие», 1918 год.

«От поцелуя до поцелуя» – в журнале «Umělecký mĕsíčník» («Художественный ежемесячник») в ноябре 1911 г. , № 2, за подписью «Карел Чапек».

«Рубашки» – в журнале «Cesta» («Путь»), 3 декабря 1920 года.

«Пшеница» – в журнале «Horkého týdeník» («Еженедельник Горкего»), 12 марта 1909 года.

«Аристократия» – в журнале «Horkého týdeník», 9 января 1909 года.

Сноски:

1. Ажио – излишек, надбавка против нарицательной цены денежных знаков, векселей, акций, облигаций при их продаже на бирже.

2. Дернбург Бернгард – немецкий финансист, государственный секретарь германского колониального ведомства.

3. Шёнбах Антон (1848–1911) – немецкий филолог, в 1873–1909 гг. преподавал в университете г. Граца.

4. Дорогие господа… как пишется по-чешски: пшеница или пшеньица? (нем.)

5. …одну рукопись, хорошо ли она написана по-чешски (нем.).

6. Названия городов заменить (лат., нем.).

7. В данном случае: «Знаете, это для нас как песни. Сначала сделки, потом музыка» (нем.).

8, Во время войны растут цены (лат. ).