Когда объявляют минуту молчания, и бесстрастно отсчитывают секунды, у Андрея Павловича внутри все сжимается. Он представляет себе всех исчезнув­ших в вязком беспощадном круговороте. Словно наяву проходит перед его глаза­ми нескончаемая колонна из двадцати семи миллионов погибших в той Великой войне и сотни тысяч жертв войн последующих, необъявленных и забытых.

И тогда он плачет... слезы струятся по его щекам, но ему не стыдно.

- Дедушка! - какой-то мальчик дергает его за рукав, - у Вас кто-то погиб, да?

Старик качает головой.

- Совсем никто?

- Я сирота, - объяснил Андрей Павлович, - когда началась война, жил в дет­ском доме.

- А что ж Вы тогда плачете? - удивляется мальчик. - Это же День Победы! Веселый праздник!

- Почему веселый?

- Ну, как же... цирк приехал, карусели на площади, а вечером такой салют за­бабахают. И, вообще, мы же победили!

- Но они-то погибли, - старик смотрит на румяное счастливое личико. Маль­чишке лет двенадцать. В левой руке пара кроваво-красных гвоздик, в правой - ро­зоватый ком сахарной ваты на длинной ножке.

- Двадцать семь миллионов... тысяча таких городов как наш...

- Так они ж Вам никто! - смеется мальчик и, заметив в толпе своего товари­ща, кричит через всю площадь:

- Лёха, дуй сюда! Здесь офигительное мороженое...

В квартире пусто. Андрей Павлович присел в прихожей на низкий обитый красной тканью пуф. Бросил взгляд на часы – половина третьего. Сын обещал быть в четыре. Старик прикрыл глаза, прислонился к стене, задремал.

Раньше они всегда отмечали этот праздник. Маша застилала стол белоснеж­ной накрахмаленной скатертью. В центре – неизменный букет  тюльпанов, бу­тылка хорошего вина.

Телефонный звонок прервал его сновидения. Андрей Павлович вскочил, скользнув взглядом по часам – без пяти пять, схватил трубку.

- Сыночек, Павлик, ждешь? - забормотал он, тяжело дыша. - Заснул, дурак старый, не слышал. Ты где? У подъезда?

- Да нет. Мы на даче.

- На даче? Да как же на даче?

- Отдыхаем, - вдалеке слышались голоса, играла музыка. - Я подумал, чего тебя в такую даль тащить. В твоем возрасте нужно дома сидеть, телевизор смот­реть.

- А праздник как же... - старик почувствовал себя обманутым.

- Дался он тебе, - сын помолчал. - Да и не ветеран ты вовсе.

- Сынок, я вот что тебе хотел сказать...

- Потом, потом. Через неделю приеду, все и расскажешь.

- Да как же... - Андрей Павлович прижал трубку еще сильнее к уху, - сы­нок...

Но ответом ему были только гудки.

Вечером, когда все речи были сказаны, когда отгрохотал пестрый салют, а любимый фильм Андрея Павловича уже подошел к концу, старик вышел на бал­кон. Внизу горланила песни кучка пьяных подростков.

- Ребята, - крикнул Андрей Павлович, - вы бы потише, спят люди.

- А тебе чего не спится, хрен старый! - длинноволосый парень швырнул в его сторону пустую бутылку.

- Дедушка, иди к своей бабушке! - это уже женский голос.

- Нет больше моей бабушки, умерла.

- Туда тебе и дорога!

 Андрей Павлович вернулся в комнату, постелил постель, вытянулся под одеялом. Не спалось. Вдалеке грохотала музыка.

«Нет больше моей бабушки. Туда тебе и дорога», - вертелось в голове.

«Может, и правда пора?» - подумал старик. Поднялся, прошлепал босыми ногами до коридора, снял трубку.

- Слушаю, - ответил сонный голос Павла.

- Сынок, - начал Андрей Павлович, - сынок, ты только не ругайся...

- Отец, ну что это такое? Совсем из ума выжил? Мне на работу завтра!

- Я ничего, я так просто... а ты точно в субботу приедешь?

- Точно. Что еще?

Старик задумался:

- Спокойной ночи, сынок. И еще... я очень тебя люблю. Ты меня слышишь?

Но ответом ему были гудки.