Кейси?

Или кто-то другой из его товарищей?

Он постарался прогнать эти мысли, закрыл и запер дверь. Его раздражало постоянно преследовавшее его теперь чувство вины. Почему он не может думать о чем-либо более спокойном?

Например, о том, что его жена ждет его.

И сегодня вечером они займутся любовью.

Повернув к своей комнате, Брэм постарался отогнать мрачные мысли, его захлестнуло предвкушение чего-то приятного. Он будет думать только о своей жене.

Открыв дверь, он скользнул внутрь. Маргарита была в кровати, одеяла были натянуты ей до подбородка. Это была слабая попытка уклониться от неизбежного. Брэм был уверен, что она не спала, хотя он не очень понимал, почему она делала вид, что спит. Она свернулась калачиком, но в ее позе была какая-то напряженность, и ему казалось, что она затаила дыхание.

Хорошо, что он совершил сделку с женой хозяина, выменяв фунт белого сахара на платье, горячую еду, глоток виски и замечательный большой стакан чистой воды — после стольких лет питья из канав и рек, где вода зачастую была перемешана с кровью. Это помогло ему немного успокоиться и не злиться на Маргариту.

Скинув с себя верхнюю одежду, он подошел к столу и увидел заказанный ужин. Толстые ломти хлеба, мяса и сыра были принесены его жене вместе с кувшином молока и тарелкой печенья. Судя по крошкам на тарелке, Маргарита была голодна.

Неужели она действительно пила уксус, чтобы свадебное платье пришлось ей впору?

Брэм внимательно осмотрел остатки ее платья, которое он окончательно испортил своим ножом, — они были аккуратно развешаны на одном из стульев. Почему она заставляла себя голодать? Платье было прекрасное, тонкой работы и довольно смелым, в особенности панталончики, которые были видны внизу. Но к чему было мучить себя диетой? Она была такой миниатюрной, такой изящной. К чему преувеличивать? Насколько Брэм понимал, Элджернон Болингбрук III был круглым дураком. Он должен был увидеть, как она занимается самоистязанием, и остановить ее.

Брэм стал расстегивать рубашку, стараясь не обращать внимания на нарастающее желание. Все эти ночи он старался удержаться от удовольствия, которое, он знал, доставит ему любовь его жены. Он не хотел торопить события.

Он разделся, все время глядя на Маргарет — нет, на Маргариту. С каждой следующей секундой он ожидал, что вот сейчас-то, наконец, она отреагирует на его присутствие в комнате. Ей, должно быть, стало трудно сдерживать свои эмоции, как только Брэм вошел, впрочем, он тоже с трудом сдерживался. Атмосфера в комнате пульсировала. Судя по всему, они оба старались не показывать своих подлинных чувств. Ей достаточно было взглянуть на него, чтобы ему стало не по себе.

В этом отношении ничего не изменилось.

Рубашка скользнула на пол, и Брэм сел на край кровати. Он решил дать ей возможность сыграть свою роль до конца. Даже когда кровать прогнулась под тяжестью его тела и Маргарита немного сдвинулась на его сторону, она продолжала тихо лежать с закрытыми глазами.

Он уже с трудом мог сдерживаться. Скинув сапоги и брюки, он вернулся на то же место на кровати и посмотрел на нее в ожидании.

Но Маргарита не отвечала, а углы его губ непроизвольно растянулись в улыбке. Она будет держаться до конца. Черт возьми, крепкий орешек. И всегда такой была. Она знала, что неотразима, и ей никто никогда не был нужен.

Наконец Брэм решился взять инициативу на себя. Его рука скользнула под одеяло, наткнувшись на ее гибкую ступню.

Она подпрыгнула, разрушая свою игру, которая даже еще не начиналась, ее глаза были теперь широко раскрыты.

— Отлично, — пробормотал он. — Ты проснулась.

Казалось, она хочет что-то сказать, но он начал массировать круговыми движениями ее ступню, заставляя ее глаза наполниться желанием. У нее была чувствительная ножка. Маленькая ножка, уставшая после долгого дня, проведенного в крошечных туфельках.

— Тебя не было ужасно долго, — сказала она. Слова должны были прозвучать как обвинение, но каким-то образом приобрели оттенок мягкого упрека.

— Мне пришлось уладить некоторые дела, например, оплатить комнату.

— Я надеюсь, что ты все-таки успел отыскать для меня хоть какую-то одежду.

— Да.

Она удивленно посмотрела на него.

— Неужели?

— Твое свадебное платье просто потрясающее, Маргарита, но мне уже хочется сменить декорации. — Он подвинулся, лаская ее лодыжку и икру.

— Брэм, нет, — тихо запротестовала она.

— Я надеялся, что за вечер ты, наконец, решишь…

— Но…

— Я прислал к тебе в комнату ужин, заказал тебе ванну, ты не можешь меня обвинить в пренебрежении к тебе.

— Но мы совсем не знаем друг друга.

Он уже ласкал ее под коленом.

— Нет, мы знаем, — он ничего не желал слушать. Мы знаем друг друга лучше, чем большинство молодоженов.

— Но мы не молодожены.

— Это не значит, что мы не можем в них играть. Однажды я увидел своего отца, бегавшего за мамой по саду. Они смеялись и целовались. Не важно, что они были женаты уже двадцать лет и у них было три сына. И я поклялся тогда, что у меня будет такая же семья, — он помолчал, а затем продолжил, внезапно ледяным тоном: — Я думал, что сделал правильный выбор. Теперь я понимаю, что буду вынужден сам взять нечто лучшее из того, что мне было дано.

— Неужели ты ждешь, что после подобных заявлений я паду к твоим ногам, сгорая от страсти?

— Я ничего не жду, — сказал он, подбираясь к ее бедру. — Я научился принимать все таким, какое есть.

Одним движением он оказался рядом с ней, скинув одеяло на пол. На Маргарите были лишь панталончики, нижняя юбка и корсет.

— Довольно изобретательно, но совершенно бесполезно, — заметил Брэм.

Она обхватила себя руками.

— Я ничего не сниму.

— Отлично. Если ты помнишь, я мог пробраться сквозь большее количество тряпок, чем сейчас, — он поцеловал ее в плечо, затем в шею. — Ты помнишь первый раз, когда ты дрожала в моих объятиях, но твоя кожа была обжигающей. Мы сидели в беседке. Стемнело. На тебе было белое платье с огромным количеством сборок из тафты — не самый лучший наряд, если принять во внимание шум, который он издавал при каждом движении, — его голос стал гуще, он немного охрип. — Ты теперь не носишь тафту.

Ее глаза потемнели от грусти.

— Этого шума никто не слышал, кроме тебя.

Брэм обнял ее, целуя, его язык проникал в глубину ее рта.

Маргарита попыталась сопротивляться, упираясь ему в грудь кулаками, но он не отодвинулся. Он ждал этого годы. Жизнь. Он хотел погрузиться в нее, вкусить ее сладость, раствориться в ее вздохе, почувствовав ее обжигающие прикосновения. Он хотел, чтобы тяжелые воспоминания о войне растворились и дух юности вновь пропитал его. Он желал эту женщину.

Маргарита.

Ее имя слетело с его губ как нежный шелест, и она вдруг обмякла под ним, ее взгляд наполнился страстью.

— Ты тоже хочешь этого, моя девочка. Ты знаешь, что я прав.

Если бы она попыталась опровергнуть это, она бы солгала.

— Мы уже больше не дети.

Он дотрагивался до ее щеки, до подбородка.

— Мы никогда ими не были. То, что мы испытывали друг к другу, не было юношеской фантазией. Это было реальностью.

Он крепче прижал ее к себе и снова стал целовать. Ее руки обвились вокруг его шеи, нежно, страстно, и она больше уже не хотела обдумывать свои действия. Для нее уже не существовало ничего, кроме их страсти.

Брэм годы не прикасался к женщине. И теперь он держал в объятиях свою мечту. Он был опьянен запахом ее волос, еще не утративших аромат мыла, благоуханием женской свежести. Он не контролировал себя. Он так изголодался по ней, по ее прикосновениям, по ее любви, что стал отчаянным человеком, боящимся отпустить ее и не овладеть ею немедленно.

Перевернувшись на спину, он положил ее на себя, надеясь, что это даст ему на несколько минут возможность пережить бурю восторга, охватившего его. Но ее грудь соприкасалась с его, а ее губы целовали его губы, и он окончательно потерял голову. Он сходил с ума от того, что она была так близко.